Колхоз

Дорога в жизнь начиналась с водки с картошкой. Водку пили, картошку собирали, совмещение этих занятий называлось счастье труда. На этой дороге меня и сбил автобус. Мы шли по обочине с поля на обед и любили Чехова. Чехов гениально сказал об идиотизме сельской жизни. Автобус смахнул меня по касательной в левый бок и плечо. Я осознал толчок и полет, открутил высокое сальто и пришел на бок, сгруппировавшись. Когда я вскочил, зеленый автобус небыстро удалялся, вихляя. Потом мне сказали, что он был желтый с синим низом. Наложение цветов. Во-первых, штаны у меня лопнули с боков по швам, и отворились спереди до колен, как отстегнутые флотские клеши. И я пошел, держа штаны руками. Во-вторых, я упал головой в двадцати сантиметрах от здорового валуна, и еще долго переживал. В-третьих, судьба посулила, что нет мне добра от сельскохозяйственных работ. В-четвертых, вместо обеда меня тошнило. Колхоз предавался трем занятиям: а) спивался, б) разбегался, в) выполнял план. С первыми двумя пунктами он успешно справлялся сам, в третьем требовал помощи. Народ бросали на помощь. Вдохнув сельского воздуха, народ начинал спиваться и разбегаться. Итак, по утрам бригадир ставил нам дневное задание. Корячась носом книзу, нерадивые рабы ковыряли из борозд картошку и бросали в ведра. Начиналась изжога. Сельский пекарь был редкий умелец. От его черных глиняных буханок аж скрючивало. А с наклоном жгло душу от пупка до ноздрей. Наполненное ведро высыпали в ящик. Полный трехведерный ящик опорожнялся в тракторный прицеп. Это был небольшой, полутонный кузов. А трактор был типа мини-«Беларусь». Садовый ДТ-20. Простая колесная машина. Это была дурацкая работа по дурацким расценкам. У земледельца вообще мало шансов разбогатеть. Но поправить свое положение можно. — Пацаны, накидайте-ка мне кузовок картошечки получше, — сказал тракторист нам троим. Мы с Артуром и Ваном держались вместе и в слабосильной команде делали что труднее. — Почище там, поровней! И заржал. Он был русый, его звали Ванькой, он был всегда поддат и всегда ржал. Иногда он ложился на полчаса поспать в траве у поля, а трактор вел по борозде от ящика до ящика один из нас. У руля ходил огромный люфт, а остальное примитивно. — Вон там давай, там с верхнего края она посуше! — указывал и командовал он. Кому и тракторист начальство. Работяге по фиг дым. Накидали и забыли. И вот вечерняя идиллия. Кусты, пруд, закат, деревянный дом на холме. В кустах сырость, пруд воняет, в доме на нарах лежим мы, соломенные тюфяки пролеживаем. Небогатый ужин внутри бурчит, не может перевариться. Заходит один: — Там к вам пришли. Зовут. — Кого — зовут? — Говорят — Эдуард, Ван и Артур. Отродясь к нам в этой деревне никто не приходил. Бить? Так мы и на танцы не ходили… — Возьмем-ка лопаты, — рассудил Ван. — Не помешают. И мы с лопатами наготове крадемся на полусогнутых. А за кустом сидит наш Ваня и ржет: — Так копать понравилось, что и за стол с лопатой? Он распахнул ватник, как петух крылья, возвещая заветный час. За пояс были заткнуты четыре бутылки. Так матросы бросались под танк. Мы не поняли, откуда что зачем. — Так картошка! — ржал Ванька. — Старушке ссыпал в подпол! Считай, по два рубля мешок. Двадцатку дала. Я уже одну выпил. И похмелиться оставил. А это ваше. Вместе. Вы чо? Мы растроганно впечатлились. Возбудились. Сгоношили закуску: хлеб, огурцы и томатную пасту. Газету подстелить и кружку на каждого. Васька развел пузырь на троих, а себе по донышку: — Пацаны, это вам, я уже! Звяк, бульк, кряк, хэк! Хорошо пошла! Кто как, а я сто пятьдесят залпом пил впервые. Этот молотовский коктейль назывался «Охотничья» и градусов имел сорок три оборота. Мы хрустнули огуречно, зажевали черняшкой, омокнутой в томат, и улыбнулись друг другу в теплом и ласковом мире. — Хорошо пошла! — ржал Ванька, и мы закурили, вмазавшие мужики после работы. Дальше произошло неожиданное. — Между первой и второй — промежуток небольшой! — объявил Ванька и развел вторую бутылку. Мы-то думали, что три оставшиеся он отдаст нам так. И мы распорядимся добром когда захотим. И отнюдь не сразу. Наш матерый механизатор взялся за дело всерьез. — За все хорошее! — провозгласил он, и мы выпили. Пить оказалось делом нехитрым. Но мысль о последствиях пугала. Это была последняя отчетливая мысль. Оказалось, что мы обсуждаем политику и проблемы сельского хозяйства. Расценки низкие, на трудодень хрен целых шиш десятых, начальство все берет себе, а народ ворует все остальное. А народ у нас — никого ничего не колебает. — Ванька, а у тебя почему трактор без аккумуляторов? Трактор он если глушил, то всегда на взгорке, и заводился на свободном ходу. — Да не дают мне аккумуляторов. — Почему? — Да я с аккумулятором вообще весь колхоз разворую! — ржал Ванька. Третья бутылка не напугала нас совершенно. — Пацаны, молотки, по-нашему держим! У Артура в руках образовалась битая гитара, собранная им буквально из щепок, найденных в кустах за клубом: Мы с миленком целовались От утра и до утра, А картошку убирали Из Москвы профессора! — со старательным чувством орали мы, поддавая удали на матерных строках. Мы обнимались и хотели все быть трактористами, а Ванька убеждал, чтоб ноги здесь никого не было. Из последней бутылки наливали какой-то девице, её звали Наташа. Она тянулась к Ванькиному плечу и бесконечно канючила: — Ва-а-ня-а, ну возьми меня на блядки! — Уйди, дура! — Ва-а-ня-а, ну пожалуйста-а, возьми на блядки разо-о-очек!.. Негодяй-Ванька выставил пятую бутыль огненной воды. «Охотничья» была рыжей. Она таилась за ремнем на спине. Мы поняли, что смерть настала. Выпили и осознали смысл жизни в том, чтобы покататься на тракторе. Мы разогнали его бегом, втроем вспрыгнули за руль, и через двадцать метров легли в кювет. Мы хохотали на всю ночную округу. Подошел Ванька, отбрыкиваясь уже от двух девиц. Он пользовался успехом. Я заблудился. Я чеканил строевой шаг туда и обратно по отрезку дороги, который вел из ниоткуда в никуда. Для поддержания сознания я орал строевые песни. Посередине моего маршрута плескалась лужа. Пересекая лужу, я опускался на колени и умывал лицо холодной водой. Последняя неубитая извилина в мозгу проводила реанимационные мероприятия. Ночью я проснулся на нарах от жажды. Переполз в кухонную пристройку. Там наши уже кипятили чай на жестяной печурке. С такими лицами выползают из газовой камеры. — Все муки ада!.. — сказал Ван. — Долбаный колхоз!.. — сказал Артур. — Даже краденое пропить толком не могут!.. — сказал я. До утра мы икали, рыгали, стонали и поздравляли друг друга с чудесным спасением. Назавтра нас определили дергать турнепс. Бледный корнеплод упирался в земле, как противотанковая мина, и вылетал с бутылочным чмоком. Менее всего он напоминал что-либо съедобное. Им хотелось дубасить по голове ботаника, который его изобрел. — Страшный сон, — сказал Ван. — Хоть кормят досыта, — сказал Артур. А потом похолодало, мы ссыпали картошку в бурты и укрывали соломой, и если зимой ее не съели кабаны, и до весны она не померзла и не сгнила, то это ее, картошкино, счастье.