Диколесье (Wildwood)

Долгая дорога вела от царского престола в Эскермере до затерянного в лесах городка Орм: широкие торговые тракты, пересекавшие равнины с их раскинувшейся сетью озёр и рек, сужались в краю холмов, а в омывающем далёкие горы океане деревьев и вовсе превращались в просёлки. На юге и западе от королевского города леса были моложе – островки ясеня и клёна, сосен и пихт – а на востоке озёра переходили в болота и бесконечные равнины. В тех краях человек мог путешествовать неделю в любом направлении и каждую ночь останавливаться у всё новых родственных алтарей, чтобы выказать им уважение. На севере же простиралось Дубоморье, огромное и древнее, необъятная полоса дубов, и осин, и берёз, где неподготовленный путник мог заплутать навсегда. На весь исполинский лес существовал единственный родственный алтарь, что должно было бы сделать посторонних привычным явлением во время Четвертанцев, по крайней мере, Костер думал именно так. Однако, когда он, следуя указаниям Сенна Арвидсона, вышел из теней лесной тропы на свет факелов празднующих, его появление вызвало небольшую сенсацию на поляне со святилищем. Даже принимая во внимание прохладу дня весеннего равноденствия, людей собралось немного. С другой стороны, Орм не был большим городком, особенно учитывая возраст и силу его хранителя. Вероятно, без гостей из других деревень Дубоморья и путешественников из-за границ леса малое количество народа не было такой уж невидалью. На нескольких танцующих ему указали днём, но не представили никому: приехал он поздно и почти сразу же оказался в кольце из нескольких егерей и их капитана. Лишь надвигающиеся сумерки спасли его от детального изложения всех новостей за последние недели. Позднее будет много личных празднований, он не сомневался, но собрание у алтаря должно было быть самым массовым, а основная причина для танцев не столь очевидной. – Добро пожаловать, незнакомец, – приветствовал его самый крупный из мужчин – Сенн походя назвал его Ригом-кузнецом. Судя по голосу, мужчина сомневался в том, стоит ли его вообще привечать. – Пришёл присоединиться к нам в танце? Не присоединиться к ним в родстве. Любопытно. Костер улыбнулся. – Сенн Арвидсон показал мне дорогу, – не согласился и не отказался Костер. – Я только прибыл из Эскермера на замену Бренне. – Стало быть, ты новый егерь, – сказал Риг, и тут все вокруг заулыбались, и напряжённая тишина рассеялась. – Небось нёсся, будто тебя навьи за пятки кусали. Мы тебя ждали через неделю. – У меня хорошая лошадь, – пожал плечами Костер и притворился, что не заметил, как загорелись глаза у одного молодого парня. Он выглядел как приодевшийся для праздника конник. Стоявшая рядом девушка быстро ткнула его под рёбра, чтобы вернуть его внимание, и с застенчивой улыбкой парень закрыл рот, так и не задав горевший в его глазах вопрос. Идя по залитой лунным светом тропе, Костер слышал музыку: на панфлейте играли с энтузиазмом, но неумело, скрипка же оказалась в более опытных руках. Кто-то принёс небольшой барабан, и вместе у музыкантов выходила оживлённая мелодия, но на пути к родственному алтарю Костер всё равно подметил следующие за ним скрытые, хоть и невраждебные взгляды. Он не винил их ни за любопытство, ни за настороженность. Если они ожидали неприятностей, Костер выглядел как тот, кто может их доставить. Он был высоким мужчиной с длинными руками и ногами, угловатым лицом и чёрными глазами в цвет взъерошенного гнезда волос. Небритый, с оружием, в пыльной дорожной одежде он походил на главаря бандитов, вторгнувшегося на свадебные торжества. В радостном столпотворении он был одним из самых старших; правда, стариков вокруг вообще не было. Это тоже удивляло: танцующие были как на подбор молоды и свободны, если судить по их голым левым запястьям. И напуганы. Его предупредили заранее, и он знал, чего ожидать, приближаясь к алтарю – покрытому мхом пню с широкой деревянной чашей в углублении сверху, до краёв наполненной золотистым ликёром. Из вежливости зачерпнув ладонью жидкость и отпив глоток, Костер решил, что это медовое вино, и с открытой улыбкой выпрямился. Немудрено, что они переживали, что не могли поприветствовать его как родного. Он нечасто участвовал в Четвертанцах, но распознал бы родомёд, дар хранителей, если бы отведал его… или не его, как сейчас. Стало быть, ему ни в чём не соврали. Владыка леса Дубоморье, один из древнейших хранителей из ныне живущих, оставил свой алтарь – и свою паству. Он мягко отклонил несколько робких приглашений к танцу и от парней, и от девушек, наотрез отказал тем, кто предлагал ему панфлейту или барабан, и с каждым отказом как должное принимал шуточки в свой адрес. Определённо странно было наблюдать, как ритуал возрождения связи между людьми и лесом превратился в простые деревенские гуляния, но Костер старался этого не показывать. Сто лет, если верить словам его бывшего капитана, когда тот передавал ему новые приказы; вдвое больше, если верить егерям Орма. Две сотни лет без укрепления союза между людьми и хранителем, а старые узы истончались и отмирали, ничем не заменённые. Всё Дубоморье должно было превратиться в непроходимые дебри, кишащие навьями и тёмной магией, и зараза эта должна была распространяться вокруг как пламя по сухостою. Почему, во имя всех добрых духов, эта деревня ещё жива? Он отошёл от святилища, когда танцоры начали исчезать в лесу, кто ненадолго, а кто явно уже не планировал вернуться вовсе. Он слышал их сквозь непрекращающуюся мелодию скрипача, но не из-за слабого вина смертных, которым они напились до головокружения, не хватало в их голосах радости. Без хранителя, благословляющего их танец или оберегающего их удовольствия, они становились лёгкой добычей, одни в темноте. В первую очередь именно из-за беспокойства о них Костер остался. Высокая, закутанная фигура, наблюдающая из-под деревьев, окончательно убедила его не уходить. – Добрый вечер, – поздоровался он с мужчиной. Судя по росту и ширине плеч, это точно был мужчина, пусть Костер и не мог ничего разглядеть в глубоких тенях под капюшоном чужого плаща. Его руки не схватились за оружие потому, что для него почти все мужчины в Орме были незнакомцами. В чужом молчаливом присутствии могло не быть ничего подозрительного. Голова в капюшоне уже повернулась в его сторону, скорее всего наблюдала, как он уходил от огней, и теперь медленно шевельнулась, точно задумавшись о чём-то. – Думаю, что да, – ответил глубокий низкий голос со странной чёткостью, будто каждое слово и жест подлежали изначальному осмыслению. Это был хотя бы человеческий голос, не животный рык, не сухое хрипение, что воодушевляло. – Не присоединились к танцу? – Не самый подходящий способ новому егерю произвести хорошее первое впечатление, – пожал он плечами и улыбнулся. – Король ожидает, что мы будем соблюдать закон. Что довольно сложно, когда по прибытии немедля валишься с кем-то в кусты. – Хранителю такой подход мог бы понравиться. – Хранителя здесь нет, – ответил Костер на завуалированный вызов. – К тому же, я ни для кого неподходящее подношение. Уж точно не для хранителя, – беззлобно добавил он с коротким смешком. Мужчина удивлённо откинул голову, но хрипло спросил: – Неужели? С таким слухом я не знаком. Просветите меня. Возможно, вы должны быть чисты и невинны? Костер фыркнул, скорее позабавленный его колючим тоном, чем обиженный. Не все егеря любили находиться в обществе, предпочитая уединённые патрули простой жизни городского стражника. Сам он уже отслужил семь лет, пусть только недавно отметил двадцать пять. Ему было не привыкать к необщительным соратникам. – Егерь видит многое во время путешествий, друг, и я выразил своё почтение и лесам, и озёрам, и горам. Хранители любят вещи, за которыми надо приглядывать. Глупых дриад, заблудших детей, плохо построенные мосты. – Наивных смертных, – проворчал мужчина, тени под его капюшоном сместились, когда он посмотрел в сторону поляны и со смешком повернулся обратно. – И их тоже, – согласился Костер с ухмылкой. – Даже будучи маленьким, я не мог понять, как мне потеряться. Наступила пора незнакомцу рассмеяться, и этот смех был настолько внезапен, будто тот давно не практиковался. А жаль – низкий рокот его хохота был так же приятен, как и его голос. И так же циничен. – Сочувствую твоему бедному хранителю. – Лучше посочувствуй моей бедной матушке – именно ей приходилось забирать меня у егерей каждый раз, когда я забредал слишком далеко, и я никогда не горел желанием возвращаться. – А потом ты просто к ним присоединился. – Именно так, – согласился Костер. – Ну а что насчёт тебя, друг? Что привело тебя сюда в Четвертьночь? Не влюблённость в кого-то из танцоров, я надеюсь. Такое иногда случалось, даже когда родственные алтари были по-настоящему освящены и любого гостя с лёгким сердцем встречали открытыми объятьями. Некто слишком застенчивый или чересчур гордый, чтобы открыто признаться возлюбленному заранее, прятался на границе теней, и обычно этим всё и исчерпывалось. Ну и ещё парочкой разбитых надежд. Изредка ситуация становилась нелицеприятной. А иногда наблюдателю хотелось именно этого – выразить почтение к празднику в одиночестве. Качание головой было резким, решительным. – Нет. Я и сам неподходящее подношение. Однако коли они настаивают в своём желании покувыркаться в листьях четыре раза в год, я не позволю им умереть. Эти леса небезопасны, пора бы им, маленьким дурачкам, это запомнить. Он говорил, как старик, нетерпеливый к юношескому безрассудству, но человек под капюшоном не мог давно миновать расцвет сил. Костер подумал, не поднимал ли отец кузнеца меч за корону, не скрывался ли он под накидкой и секретностью, чтобы не оконфузить сына. Размеры этого охранника заставляли с ним считаться. В другом месте, в другую Четвертьночь Костер бы с удовольствием предложил ему танец-два. Пускай мужчина был остёр на язык как бритва, голос у него был глубокий и соблазнительный как согретый солнцем мех, и представив, как бы он звучал в порывах страсти, Костер почувствовал волны разливающегося по телу тепла, заставляющего забыть промозглость окружающей ночи. Но мужчина удалялся – величаво, надо сказать – быстрыми, раздражёнными шагами, которые не тревожили ни листа. Как мастер Костер был впечатлён: сложно крупному мужчине двигаться столь тихо, особенно в темноте. Он потратил годы на оттачивание этого навыка. Возможно, он разбередил старую рану, и сейчас сожалел об этом. – Погоди, – позвал он, не ожидая, что к нему прислушаются. – Я Костер. Покрытая капюшоном голова обернулась, будто смотря на него, но в тенях невозможно было разобрать чужого лица. Объёмная – даже намёка на руки не видать – накидка почти достигала земли, и теперь, когда его глаза привыкли к темноте леса, Костер заключил, что она зелёная. – Ирсинг, – ответил, наконец, мужчина и растворился в тенях. Ловкий трюк. Точно лесник недюжинных умений, не то чтобы Костер уже повстречал всех егерей Орма. Учитывая, как переживал король за судьбу великого леса и его бессчётных деревень, в этих землях было больше егерей, чем где-либо ещё. Он спросит Сенна завтра. Его собрат-егерь был почти что местным, женился на девушке из городка и, похоже, знал всех в Дубоморье по именам. Если было что-то зловещее в присутствии сварливого часового, Сенн должен знать. А пока ему предстояло одновременно охранять и игнорировать горстку Четвертьночных любовников, ощущая себя незваным гостем, вломившимся куда не следовало. Он скучал без своего случайного собеседника, ведь теперь отвлечься от собственного дискомфорта стало труднее.       

* * *

– И как? – спросил с улыбкой Сенн за завтраком, чуть понизив голос, несмотря на свойственную тавернам утреннюю суматоху. – Нашёл девушку или парня вчера, чтобы воздать почести? Они были далеко не единственными егерями в зале. Корона предоставляла дома тем, кто их хотел – как полагал Костер, в качестве стимула пустить корни – но о пропитании им приходилось беспокоиться самим, а егеря редко бывали дома, потому не набивали погреба едой. Он занял предоставленный маленький коттедж, однако давно привык пользоваться услугами ближайших таверн. Он не ожидал, что Сенн к нему присоединится: у того были жена и двое детей, а утро в семье Костера всегда считалось семейным временем. И всё же его отдали под руку старшего егеря, который, невзирая на улыбчивость, несомненно серьёзно относился к своим обязанностям. – О, да, – ответил Костер, пряча улыбку. – Моя Селки всегда рада видеть меня дома. Она с трудом засыпает, если я не загляну пожелать ей добрых снов… Он понял, что до Сенна дошёл смысл сказанного, когда тот громко зарычал и уронил лицо в ладони. Костер довольно смотрел, как широкие плечи собеседника дрожали от смеха, а светлые волосы сияли в свете пробивающегося сквозь окна солнца, когда он покачал головой. – У тебя противоестественная привязанность к твоей лошади, – пожурил Сенн, глядя на него через стол одним голубым глазом в щёлочку между пальцами. – У меня совершенно естественная привязанность к своей лошади, – поправил его Костер. – Навьи умирают от её атак чаще, чем от моих. Сенн резко выпрямился, и Костер подумал, уж не является ли он родственником пареньку-коннику с ночных танцев. – Боевая? – Из королевских конюшен Эскермера, – кивнул Костер. – Обошлась мне в большую часть полугодового жалования, но стоит каждой потраченной монеты. Сенн уважительно присвистнул, и Костер решил было, что успешно отвлёк его внимание, но не тут-то было. – Значит, это был парень, да? – усмехнулся Сенн. Костер рассмеялся. – Ты как клещ в меня вцепился. – Это талант. Итак? – Не так, как ты подумал, – возразил Костер и хмыкнул, когда улыбка Сенна стала одобрительной. Переживал, что новичок подпортит им репутацию, без сомнений, и Костер не мог его винить. – Я бы воздал почести родственному алтарю, но не когда тот пуст. – О духи, они настолько забылись? – прорычал Сенн. – Удивительно, как вообще кто-то до дома добрался, из них вино выходить будет неделями. – Нет, вина оставалось много, только появилось оно благодаря человеческим усилиям. Хранитель не пришёл. – Тебя должны были предупредить заранее, – спокойно заметил Сенн. Он смотрел на Костера так, словно ожидал, что у того сейчас сдадут нервы, он начнёт скандалить, как сделал бы любой нормальный человек, осознавший, что находится глубоко в бескрайнем лесу, который в любой момент может обернуться враждебным. Сенн наверняка уже раньше видел, как мужчины и, возможно, соратники-егеря начинали паниковать, когда реальность неопровержимо пробивалась в их сознание и становилось невозможно игнорировать очевидное – их бросили. – Я точно знаю, что мы тебя вчера предупреждали. – Но их никто не охранял, – скривился Костер и облокотился на тяжёлый ясеневый стол. – Безоружные, слишком далеко, чтобы позвать на помощь, сбегающие в темноту как дураки – да кто угодно мог напасть на них! – Мы всегда оставляем наблюдателей, – обнадёжил его Сенн, верно истолковав волнение Костера. – Мы не позволим, чтобы им причинили вред. Костер вздохнул и облегчённо откинулся назад. – Я, кстати, столкнулся с одним из ваших наблюдателей вчера ночью, – невзначай упомянул он, будто полночи не проигрывал голос незнакомца в голове. – С Ирсингом. Сенн как раз наколол картофелину, но вилка со стуком выпала у него из пальцев, а лицо резко поднялось. На Костера уставился недоверчивый взгляд. – Чего? На них начали коситься. Костер тяжёлым взором обвёл комнату. – Это плохо? – Неужели он позволил сбежать преступнику? – Ты уверен, – яростно упорствовал Сенн. Лицо его побелело, а руки вцепились в столешницу. – Ты абсолютно уверен, что это его имя. Он был бы рад усомниться, но сомнений не было. – Да. Сенн вскочил как ошпаренный, перелез через скамью, схватил Костера за руку и настойчиво потащил к выходу. – Пойдём, – поторапливал он. – Фарин должен об этом узнать. Немедленно. Капитан Фарин был поджарым мужчиной, покрытым шрамами. Его тёмные волосы поседели на висках и гармонировали с серебром в аккуратной бороде. У него была привычка потирать левое плечо, словно промозглый весенний холод причинял ему боль, однако обнаружился капитан за энергичной рубкой дров у почтовой станции, его внимательные серые глаза следили за их приближением между взмахами топора. – Мы в осаде? – спросил капитан, когда Сенн подлетел к нему со следующим по пятам Костером. – Он видел его, – без предисловия возвестил Сенн, сжимая запястье Костера. – Ирсинга. Прошлой ночью. Во время танцев. Вчера днём у Костера сложилось впечатление, что капитана очень сложно шокировать, но в этот миг он походил на маленького мальчика, впервые увидевшего, как дриада спускается с дерева. – Он вернулся? – Нет, – затряс головой Сенн, – но он был там. Наблюдал. – Он сказал, что присматривает за танцорами, – добавил Костер, смутно чувствуя, что должен помочь незнакомцу. – Он сказал, что в лесу опасно. – Кому как не ему знать, – с горечью, удивившей Костера, ответил Фарин. – Мои поздравления, – сухо добавил он, – ты первый человек, который за последние пару десятилетий обменялся словами с Мастером Дубоморья. – Дубоморья, – оторопело повторил Костер. – Хранитель. – Он самый, – тяжело вздохнул Фарин и заметил, как смущённо покраснел Костер. – Что? – Я… Возможно, я сказал ему, что хранитель вчера не явился, – признал он, напрягая каждую мышцу, чтобы не переступить подавленно. Счёл ли хозяин леса его слова обвинительными? Подумал ли, что это вызов? Он не казался оскорблённым – ну, не оскорбился же он всем прочим, что наговорил Костер – но… Поражённый смех Фарина заставил его подпрыгнуть, но капитан не казался недовольным. – Так, – Фарин наклонился, чтобы собрать дрова, и покачал головой. – Ребята, заходите. Лучше расскажите мне всё.

* * *

Пока Фарин разжигал камин в кабинете, его егеря молча ждали, оба в нетерпении, хотя новичок из вежливости пытался это скрыть. Его самого снедало любопытство, но он прекрасно знал, что гоняться за хозяином леса – удел дураков, несколько минут ничего не изменят. Навьи, некроманты, ужасни – вот ради кого стоило спешить. А с разговором про давно пропавшего хранителя можно чуть повременить. – Так, – наконец сказал он и с облегчением уселся в своё кресло, не пытаясь скрыть боль в слишком часто ломавшихся костях. Главное, он до сих пор мог вбить в новоприехавших уважение к себе, если это требовалось, а Сенна вытаскивал из зарослей и лисьих нор с тех пор, как тот ползать научился. – Начинай сначала. Ты ходил к алтарю? Ничего удивительного – все хотели лично убедиться, что алтарь пуст, иначе в такое сложно было поверить. Представление, что хранители присматривают за лесами и озёрами, реками и горами, слишком глубоко укоренилось в сознании людей. Некоторые хранители отличались застенчивостью, иные открыто гуляли по своим владениям, но они всегда, всегда посещали Четвертьночь, чтобы танцевать со своими жителями, возлечь с некоторыми из них и благословить всех. Забвение этих традиций знаменовало приход тёмных дней. Хранители умирали, их можно было даже убить, некоторые демонстративно отворачивались от людей по своим собственным причинам. Одичавшие лес или река были опасными местами, склонными как запутать или потопить неосторожного путника, так и проигнорировать оного. Встречались вещи и похуже: непроходимые дебри, и усеянные острейшими валунами отмели, и внезапно разверзающиеся пропасти – где ненависть хранителя заражала и извращала даже его дриад и никс. Слушая смущённый пересказ Костера о событиях прошедшей ночи, Фарин не знал, начинать ли ему беспокоиться или надеяться на лучшее. – Я его, наверно, оскорбил, – закончил Костер угрюмо, и явно уповая, что крыша рухнет на него немедля. – Сомневаюсь, – сжалившись над парнем, фыркнул Фарин. – Как мне говорили, Мастер Дубоморья всегда был раздражительным, особенно ближе к концу. Костер перевёл взгляд на Сенна, обратно и помрачнел. – Что произошло? В смысле, почему он...? Фарин нахмурился. – Кто его разберёт? Если верить старым историям, он постоянно появлялся то в одной деревне, то в другой, по-добрососедски как все мечтают. Потом его стали видеть всё реже и реже, он посещал все Четвертьночи, но стоял поодаль у деревьев. В конце концов и вовсе перестал приходить. Его изредка замечали тут и там, но последний раз видели так давно, что некоторые решили, что он умер. – Но тогда и лес должен был умереть, – возразил Костер с недоумевающим качанием головой. – Ага, какой-нибудь другой, может, и умер бы, – серьёзно кивнул Фарин. – Когда погибает хозяин леса, вместе с ним погибает сердце рощи, и оттуда начинает распространяться зараза. Маленькому лесу придёт конец, но Дубоморье выживет. Просто… всё станет иначе. Костер задумчиво кивнул, а хранивший встревоженное молчание Сенн вздрогнул. Новенький хотя бы не удирал куда глаза глядят, горланя что есть мочи. Даже во времена молодости его деда поговаривали, что Мастер Дубоморья стал сварлив к старости и неприветлив к незнакомцам, из-за чего любопытствующие держались подальше. Пока им на головы не свалились орды бандитов и нечисти, люди верили, что ничего страшного не происходит. Лес оставался таким же, каким был всегда. Наличие или отсутствие хранителя – проблема завтрашнего дня. – Я всё равно не понимаю, – настаивал Костер. – Если он… погодите. А он точно отвернулся от людей? Я, конечно, добирался сюда по дороге, но… этот лес не выглядит диким. Я был в Кемилаке во время обращения, я знаю, каково это. Подпиравший стену Сенн резко подобрался, и со всей ясностью понял, почему король прислал чужака на смену их погибшему товарищу. – Ты был внутри дебрей? – с уважением поглядел на соратника Сенн. – Как… как вы…? – К тому моменту ничего нельзя было исправить, – тихо сказал Костер, и взгляд его скользнул к деревьям за окном. – Нам пришлось его сжечь. – Оно вырастет вновь, – хлёстко напомнил им Фарин, – и может так случиться, что новый хранитель найдёт к нему путь. Что до Дубоморья… Некоторые части леса малость одичали, затем и посылает король сюда егерей. Однако таких ужасов как в Кемилаке ты у нас не найдёшь. Мастер Дубоморья в основном игнорирует нас, что с давних пор удручает местных. Но он не бросил нас, не окончательно, и это даёт нам надежду. Просто не жди, что вновь его встретишь, – он хотел, чтобы новичок сосредоточился на работе, а не гонялся за тенями. – Приметить его даже раз уже чудо. Костер кивнул, хотя выглядел всё ещё задумавшимся, и Фарин решил, что проблем он не причинит. Пришедшие от бывших капитанов паренька отчёты – от тех из них, кто пока не преставился – представляли того человеком не по годам сдержанным, упрямым, но добродушным, посвящающим всего себя работе. Такой на тропе не замечтается. И только сильно позже он задался вопросом касательно одного едва заметного аспекта из истории Костера: если их хранитель отвернулся от общества людей, то где он взял плащ?

* * *

Следующая неделя выдалась тихой, но вовсе не скучной. Костер привык рано вставать и поздно возвращаться, проводя одну половину дня на ногах, другую – в седле, и нигде подолгу не останавливаться. Ему следовало догадаться, что его скудное свободное время займёт Сенн, знакомя его со всеми встречными мужчинами, женщинами, детьми, собаками и большинством кошек Орма. – Найдётся ли здесь портной? – спросил Костер как-то вечером. Он ждал, пока Сенн закончит чесать пузо ходячей вывеске трактира «Рыжий пёс», который валялся на спине у сенновых ног, вывалив язык от блаженства. – Ну, мать Аны занимается стиркой, поскольку её дочери пока не выросли и помогают ей, а если что-то нужно зашить, то она всё сделает за небольшую доплату. Если же тебе обновки какие нужны, езжай в Ясеноброд, что в паре дней пути на восток, – легко поделился Сенн. – Я там раньше жил, – добавил он. Костер запомнил. – А что? Хочешь за кем-то приударить? – Думаю, мне нужен новый плащ, – приврал Костер, пожав плечами. Он думал о плаще, который будет пугающе велик для любого смертного тела. – У вас холоднее, чем я привык. – Тогда тебе лучше поспрашивать вокруг, – беззаботно ответил Сенн. – Рива – та, которая в Ясеноброде – она шьёт модные вещи: свадебную одежду, выходную, всякое такое. За свои деньги ты получишь что-нибудь сногсшибательное, спору нет, но потратишься крупно, и жалко в этом по тропам продираться. Было о чём поразмыслить во время затишья. Он познакомился с женой Сенна, которая готовила в «Рыжем псе», что объясняло, почему старший товарищ часто присоединялся к нему за завтраком. Обе дочери Сенна были совсем малышки – одна всё ещё не выросла из колыбели, второй и двух лет не минуло – однако даже младшая унаследовала дружелюбие отца и радовалась каждому новому лицу, наклоняющемуся к ней. Костер иногда спрашивал себя, сколько мужества требуется, чтобы вить семейное гнездо там, где хранитель – лишь надежда и никак не реальная помощь, но держал эту мысль при себе. Жители Дубоморья явно привыкли к своей доле и наверняка считали его чересчур замкнутым. Когда он впервые выезжал один, он поймал себя на том, что уже скучает по обществу, хотя даже из городка не выбрался. – И помни, – наставлял Сенн торжественно, будто убелённый сединами старец, хотя был едва ли старше Костера. – Никто не ждёт, что ты сразу заедешь далеко. Просто выбери один из маршрутов, которые мы обговаривали, и проверь, насколько хороша твоя память. Тебе не избавить Дубоморье от нечисти в первый же день. – Да, мамуль, – покорно согласился Костер, чем заработал смешок. Сенн виновато погладил Селки по согнутой шее, когда кобыла нетерпеливо фыркнула. – Ты точно не хочешь получить жеребёнка-двух от своей красавицы? – спросил Сенн, почёсывая лошадь под чёлкой, едва та с явными намерениями ткнулась головой ему в плечо. – У Рига есть жеребец, он клянётся, что тот наполовину келпи, к тому же он мне должен… – Она ещё слишком молода, – покачал Костер головой, извиняясь. – Может, через пару лет. Если он тут настолько задержится. Достаточно надолго, чтобы найти замену своей лошади, когда Селки будет уже тяжело работать, и не волноваться, добираясь на беременной кобыле до следующего сторожевого поста. – Я это запомню, – пообещал Сенн. Его кривая улыбка говорила, что он отлично понял Костера. Под сенью деревьев было тихо, пока он неспешно объезжал уже хоженые с Сенном дороги. Половину работы за егерей делало само их присутствие: бандиты не совались туда, где ходили патрули, а менее осмотрительные существа предпочитали устраивать лёжки в местах, до которых их невозможно было проследить. Они выбирали роль охотников, а не добычи. Егеря стремились лишить их права выбора. Послав Селки в лёгкую, но быструю рысь, которой славились королевские лошади, Костер держал глаза и уши открытыми, вглядываясь в тропинки, следы, высматривая подходящие царапины на неподходящих деревьях, что угодно, что хоть капельку не вписывалось в окружающую картину. Ему, разумеется, не подметить всех мелочей на такой скорости, но есть соглядатаи после него, другие – перед ним, и все пешие. В случае каких-либо неприятностей медленные постоянные патрули разберутся с ними тихо в силу своих возможностей либо передадут весть через такого конного как он, если потребуются ещё умелые мастера клинка или лука. Его работа – навести шума и вспугнуть тех, кто достаточно глуп, чтобы броситься под коня проезжающего мимо егеря. Лошади из Эскермера крепки и сильны, видимо, и вправду где-то в их родословной затесались келпи, но Костер периодически переходил в небыстрый шаг, а то и вовсе спешивался и вёл свою кобылу под уздцы. Слышать лес было проще, когда Селки шла расслабленной иноходью – птицы и насекомые забывали хранить настороженное молчание, если равномерный топот копыт стихал до почти бесшумного шуршания. Только-только сменилось время года, большая часть подлеска пряталась под прошлогодней мульчей, но свежие побеги зелени уже показывались со всех сторон, покрывая низкие холмы. Приятно было снова видеть проглядывающее между деревьями синее небо, распускающиеся листья на широких ветвях пушистых от мха старых дубов. Его предыдущий пост находился в лесу из сосен и пихт, зелёных и густых даже в середине зимы. Да и сам тот лес был юн и всё ещё мал, а хранитель – игрив как одна из его дриад. Костер не сожалел о своём уходе. Его отправили туда после постигшего Кемилак бедствия, но Костер чувствовал себя не только бесполезным, но и тратил все силы на то, чтобы не беспокоить сослуживцев. Те следили за ним словно за поражённым молнией деревом, готовым вот-вот расколоться надвое, но он готов был не обращать на них внимания, пока не начал подозревать, что и их хранитель избегает его. Когда капитан предложил ему работу в Дубоморье, он ухватился за неё обеими руками. Ничего крупнее лисы ему в то утро не попалось. Он перекусил в полдень и продолжил патруль в седле, пока не увидел впереди кого-то в грязно-коричневом и зелёном. Пареньку на вид едва минуло двадцать: тонкий как ивовый прут, с огненно-рыжей копной волос, явно требующих стрижки – однако на его плече красовался тёмно-пепельный кругляш эмблемы егерей, а Костера он смерил проницательным и уверенным взглядом. Сенн не представлял ему Костера, но он достаточно вежливо кивнул, когда Костер подъехал ближе. – Добрый день, – поприветствовал его парень. Костер остановился рядом, давая Селки время принюхаться и в случае чего-то подозрительного пойти в разнос. – Как дорога? Костер пожал плечами, похлопав Селки по шее – зачесавшееся плечо явно интересовало её больше, чем первый встречный. – Спокойнее, чем я ожидал, но не жалуюсь. А как впереди? – Также. Ну и пара глупых енотов, носящихся по кустам так, будто сезон спаривания ещё продолжается, – скрывая досаду за стыдливым смешком, предупредил он. – Чёртовы засранцы в этом году размером с ужасней. – Они питались ужаснями там, куда я попал при первом назначении, – Костеру очень хорошо было знакомо смущение, когда тебя до потери сознания пугает белка с весенним обострением. – Я Костер, – он наклонился и протянул руку. – Тьерр, – ответил паренёк, крепко и дружелюбно пожимая его ладонь. – Ты в Орме остановился, или просто дальний патруль? – В Орме. Сегодня первый день, когда Сенн отпустил меня одного. Его слова вызвали широкую и быструю улыбку. Имя Сенна почти на всех так действовало. – Не злись на его усиленную опеку, – усмехаясь, посоветовал Тьерр. – Он хороший человек, просто у него слишком много сестёр. – Я думал, дело в его жене. – И в ней тоже. Они как кролики плодятся, хоть садок им выделяй, – улыбка Тьерра стала шире, когда Костер рассмеялся. – Ну как? Поедешь дальше, или думаешь, сам ли доберёшься домой? – ленивый, с поволокой взгляд, которым его обвёл Тьерр, намекал, что парень предлагал себя не только в качестве гида. Последовавшая томная улыбка это подтверждала. – Не волнуйся, – ответил Костер на дружеское поддразнивание и закрыл глаза на более чем дружеское внимание. Егеря были жуткими любовниками – друг друга видели редко, а если и встречались, то всегда по работе – и он не хотел давать новые и новые причины для тревоги своим сослуживцам. Указывая большим пальцем за спину, он добавил: – Я там по дороге хлебные крошки за собой рассыпал, должны быть ещё на месте… ну а если нет, буду ориентироваться по звёздам, – улыбнувшись на улюлюканье Тьерра, которого и заслуживали его слова, Костер пожал плечами. – Я проеду чуть дальше, разве что тебе нужно передать какие-то новости через меня. Тьерр покачал головой. Если его улыбка и говорила, что нарочитое непонимание Костера его не обмануло, то он был достаточно смышлён, чтобы вежливо принять отказ. – Нет, как уже сказал, кругом тишь да гладь. Найди меня по пути обратно, если я ещё до города не доберусь… или в любое другое время, – дерзко улыбнулся он. – А, и логово тех монстров в завалах ветробоя на излучине ручья… если ищешь ужасней для охоты. Верхом до ручья было рукой подать, но молодые еноты, которых приметил Тьерр, уже убежали. Наверняка испугались Тьерра не меньше, чем тот – их. Поодаль кто-то шуршал в подлеске, но слишком осторожно и беспорядочно, как могут только заигравшиеся зверьки. Хотя и любопытно было проверить свои домыслы, Костер не имел привычки тратить время и силы на уже решённые загадки. – Ну что ж, поехали, – прошептал он. Уши Селки повернулись к нему, ловя знакомый голос, и вновь встали торчком, направленные вперёд, её голова отвернулась от шума в кустах. Он погладил изогнутую шею, коричневую и гладкую как шкурка нерпы, и присмотрелся к журчащему потоку, когда она начала фыркать и раздувать ноздри. – Тише, тише. Гонять никс в твоём-то возрасте? Она смотрела не на ручей. Поначалу сложно было различить высокую неподвижную фигуру – настолько хорошо он сливался с деревьями. Широкоплечий как кузнец, обёрнутый в зелёное – хозяин леса стоял на расстоянии полёта стрелы, наблюдая за ним из теней под капюшоном. Ослабив хватку на поводьях недовольной Селки, Костер только и мог, что бессмысленно пялиться в ответ. Он совсем не ожидал вновь столкнуться с хранителем, но вышло иначе, и теперь Костер глазел на него как дурак, а хранителя наверняка его скудоумие с каждой проходящей минутой раздражало всё больше. Он открыл рот. Закрыл. Закутанная в плащ фигура содрогнулась. – Так, этот шум, – он сам поразился, как ровно прозвучал его голос. – Это же еноты, да? И сразу же покрытая капюшоном голова опустилась и качнулась из стороны в сторону, широкие плечи поднялись и опустились. – Да, – со следами неохотного смеха проговорил хранитель. – Ужасней им на ужин уже не осталось. О духи. Он подслушивал, а может, и вовсе следовал за Костером? Только… почему? – Когда ты говоришь, что «ужасней не осталось» … – Мой лес, – прорычал хранитель, – мои правила. Мне не нравятся ужасни. Возразить на такое было нечего, так что: – Справедливо. Хранитель фыркнул, и опять развернулся, опять уходил, так что, если Костер подыскивал, чего бы сказать гениального, сейчас было самое время это сделать. Что бы он не собирался пролепетать, он растерял все слова: хранитель проскользнул между молодыми берёзками и крепким стволом древнего дуба, и один из рукавов сполз к плечу, когда он потянулся к низкой узловатой ветке. На таком расстоянии сложно было что-либо разглядеть, но сидящий верхом на встревожено переступающей лошади Костер увидел, как поднятая вверх рука хранителя просто расплелась в пучок верёвок или лиан, которые обвили нижние ветки полога. Взлетев к деревьям, фигура хранителя вовсе растворилась. Не успел Костер и глазом моргнуть, как тот пропал в покачивающихся голых ветвях и распускающейся листве, сухих переплетениях ивы. Сглатывая внезапно пересохшим горлом, Костер уставился вслед исчезнувшему собеседнику, лихорадочно вспоминая каждого хранителя каждого леса, которому он выражал почтение. Несмотря на свои размеры, в том, что касалось исчезновения, они были гибки как выдры и проворны как лисы, а танцевали настолько грациозно, что дух захватывало. Не раз поражался он присущей им лёгкости, но никогда не видел подобного. Даже у хранителя Кемилака, а тот вообще растерял всё человеческое. Как в тумане разворачивая Селки, он почти послал её по дороге галопом, но здравый смысл вовремя его осадил. Больше всего ему хотелось понестись сломя голову прямо в Орм в кабинет капитана. Вот только егеря, во весь опор вылетающие из дикого леса, были вестниками грядущего бедствия, да и Тьерр, о котором не стоило забывать, находился неподалёку. Кто-нибудь обязательно потребует разумного объяснения, чего Костер предоставить никак не готов. – Ни полслова, ни одной живой душе, – предупреждал и Сенна, и Костера капитан. – Бесчеловечно, – добавил он, и взгляд его стал чуть мягче, – позволять им надеяться без причины. Он заставил себя несколько раз глубоко вдохнуть, и пару минут гладил шею встревожено переступающей под ним Селки. – Всё хорошо, – вслух успокаивал он скорее себя, чем её. – Не о чем волноваться. Хотя он почти умирал от беспокойства, он развернулся и стойко закончил маршрут с вниманием к деталям, которого от него ожидал капитан. Даже обогнав на обратном пути Тьерра, он ехал размеренной рысью, часто давая Селки отдохнуть. «Высматривай то, что не на своём месте». Один из первых уроков егерей, и именно сегодня он не хотел ничем отличиться. Капитан был прав. Жестоко давать людям надежду на примирение после стольких лет отчуждённости. Он помахал в ответ на дружеские приветствия, когда въехал в Орм; улыбался и отпускал замечания про шальных барсуков, носящихся в подлеске. Даже другие егеря смеялись – никто пока не знал его достаточно хорошо, чтобы понять, почему он из кожи вон лез только бы отвлечь их глупыми россказнями и добродушной усмешкой. Именно Сенна спросил он о пути к дому Фарина, потому что только тот с первого взгляда раскусил, о чём нужно доложить Костеру. И именно Сенн и его семья заслуживали сколь угодно призрачную надежду, которую Костер мог принести.

* * *

– Ну не знаю, – несколькими часами позже протянул Сенн, опираясь на локти за кухонным столом и лелея в ладонях кружку добротного сидра из подвала. Визит Костера не был совсем уж неожиданным, в отличие от принесённых им вестей. Даже у капитана не нашлось слов – когда они уходили, старик всё ещё пытался разобраться, что всё это значит, почему сейчас, почему Костер. Тот предложил отправиться в дозор незамедлительно. Будучи более практичным человеком, Сенн потащил его домой ужинать, пока их капитан обдумывал дальнейшие действия. – Может, он просто хочет с кем-нибудь поговорить. В смысле, в лесу ж довольно одиноко, даже хранителю. Ана, жена Сенна, ранее убрала тарелки с остатками еды и ушла с малышкой в дом напротив, позволяя мужчинам покелейничать, но всё равно Сенну казалось, что говорить надо тише, на всякий случай. Костер пришёл к нему не с какими-то городскими слухами, постучал в его дверь под нелепым предлогом – мол, забыл дорогу к дому капитана – хотя любой достойный своего звания егерь мог прочитать следы старика, ведущие к его дому за почтовой станцией. Костер издал тихий смешок и скривился. – В этих лесах и кроме людей есть с кем потолковать, знаешь ли. – Но дриадам всегда нечего сказать, а никсы наоборот болтают без умолку и без смысла, – отмахнулся от его возражений Сенн. – Может, скука? Я не имею в виду, что ты не блестящий собеседник. – Количеством здравого смысла в сказанном мною даже шляпку жёлудя не наполнить, – удручённо заверил его Костер. – Ему точно было скучно, если он вернулся за добавкой. Сенн рассмеялся, вновь вспомнив, почему ему нравился этот мужчина. Его новый друг выглядел угрожающим, когда хмурился, определённо свирепым, если бритва не касалась его лица пару дней, но стоило тому открыть рот, как былое впечатление развеивалось без следа. – И всё же, – покачал он головой и посмотрел мимо гостя на старшую дочь – та ввалилась в комнату, поменяв тряпичную куклу, которую до того показывала Костеру, на деревянную лошадку. – Наверное, я тебе завидую, дружище. Костер наклонился поглядеть, что принесла ему Саша на сей раз, но тут настолько резко поднял голову, что Сенн едва не забылся и не расхохотался. Парень, на вид похожий на заядлого драчуна, не должен иметь вид побитого щеночка, но Костеру это удалось. – Мне? Сенн спешно мотнул головой, перебивая: – Я всегда подозревал, что он где-то там, – попытался объяснить он. – Просто никогда не знал наверняка. Вот что я имею в виду. – Поехали завтра со мной, – выпрямился Костер. Предложение было столь же искренним, сколь щедрым. – Можем сказать капитану, что я всё ещё блуждаю кругами. Пускай нам и не поверят? Сенн улыбнулся. – Скажи-ка, как постичь повадки диких созданий, ммм? – Костер явно не горел желанием отвечать на замшелую древнюю поговорку, но Сенн изогнул бровь и дождался, пока друг сдастся. – Призором, – проворчал Костер и откинулся на стуле, посмотрев вниз на Сашу и её лошадку, когда она потянула его за руку. – Именно. И что мы узрели? Целую неделю мы выезжали каждый день и не видели ни намёка на нашего неуловимого хранителя. Посылаешь тебя в дозор одного, – ухмыльнулся Сенн, – и, о чудо, он тут как тут. Говорить он хочет только с тобой, и к бабке не ходи. Я ни в коем случае не ставлю тебе это в укор. Просто замолви за нас всех доброе словечко, и никаких нареканий от меня не услышишь. Никаких нареканий уж точно, но возможно, стоило бы попросить проявить осторожность. У него появилось некое предчувствие, которое возникло слишком скоро после невинного вопроса Костера о дороге к лужайке с алтарём. Сенн подумал, что мужчина искал любовника, и то, с какой интонацией Костер впервые упомянул своего таинственного незнакомца, навело его на мысли, что долго искать кого-то себе по нраву Костеру не пришлось. Если бы тот часовой был кем-то иным, любым смертным, случившийся тогда разговор прошёл бы совсем иначе. Он надеялся, что неправ, что ошибочные предположения с тех пор влияли на его восприятие. Костеру нравился хранитель, бесспорно. Сенн только уповал, что друга не постигнет жестокое разочарование того или иного рода. – Ты допускаешь, что он снова явится послушать, как я выставляю себя дураком, – фыркнул Костер, качая головой. – Не уверен, что кому-нибудь может быть настолько скучно. Миролюбиво улыбнувшись, Сенн следил, как Саша вновь подёргала их гостя и тут же была устроена на его коленях с естественной бездумностью того, у кого есть свои дети или как минимум много младших родственников для практики. – Что ж, – Саша устроила лошадкой скачки по столешнице, отбивая ритм копытами. – Думаю, скоро выясним. Костер неприкрыто сомневался, а вот Сенн нет. Хранитель вернётся. А вот что из этого выйдет… вопрос завтрашнего дня.

* * *

Медленно, но неуклонно дни становились теплее, и деревья стояли в цвету, отгоняя последние следы холодной зимы. Дубы рассыпались золотом, тут и там горели яркие соцветия глициний, а берёзы распустились серебром чуть ли не за одну ночь. Мириады дорог, которые Костер только начал изучать, оказались под угрозой быть погребёнными под плотным ковром зелени; стоило им сойти с тропы, как Селки принималась напоказ и аккуратно приподнимать копыта, фырча будто жеребёнок. И даже ежедневные шторма не омрачали их настроения. Поначалу было непросто не вглядываться в каждую тень, снова и снова почти веря, что возня птиц в ветвях или пробегающий в кустах кролик являются большим, нежели обычным течением лесной жизни. В следующий миг он понимал свою ошибку и корил себя за глупость, но всё равно замирал от малейшего шороха в подлеске, наклоняя голову и временами прислушиваясь к никогда не произносимым словам. Столкнуться с хранителем раз – чистейшей воды совпадение, дважды – непреднамеренная случайность. Третья встреча была крайне маловероятна, что бы Сенн ни думал, и теперь Костер жалел, что рассказал ему всё, лишь бы тот не надеялся на несбыточное. «Наблюдай», – сказал Сенн. Тем он последние недели и занимался, и большая часть увиденного свидетельствовала о его чрезмерной оптимистичности. Хранитель тут был вовсе ни при чём. – Сосредоточимся на работе, – кисло произнёс он и похлопал Селки по шее, – да, девочка? Одно её ухо оборотилось назад, но второе продолжало торчать вперёд, голова повернулась влево, пока она рассеянно рысила туда, куда её направил всадник. Даже зацепив копытом шишку обнажённого корневища, она упорно не отводила внимание от деревьев впереди. Когда Костер попытался её притормозить, она просто выгнула шею, поддаваясь лёгкому давлению на рот, но не сбавила шаг. Только когда он настоял, она подчинилась с натужным фырчаньем, недовольно пожевав губами и мотая головой, пока он не ослабил поводья. Сперва он ничего не уловил, даже переведя Селки в неспокойный шаг – ничего в той части лесных зарослей не требовало такого повышенного интереса со стороны его известной хладнокровием лошади. Густой подлесок, деревья за ним перевиты тяжёлой массой дикого винограда, захватившего несколько кустов перед тем, как перекинуться на старый дуб. Что угодно могло спрятаться там – лиса, заяц, испуганный скворец – убегая от них. И всё же, он на всякий случай тихо взял лук в руку, другой правя Селки, пока та не встала выжидающе, готовая сорваться с места в любой миг. Когда из-за деревьев донёсся неземной визг, пронзительный и резкий, Селки сильно дёрнулась, затем уверенно расставила копыта, намеренная двигаться по малейшему его сигналу. Вместо этого Костер соскользнул на землю, натянул тетиву на лук с выработанной годами тренировок скоростью, наложил стрелу и принялся тихо подкрадываться к источнику крика. Внезапные, судорожные метания в подлеске заставили его остановиться, звук походил на беспорядочно и беспомощно барахтающегося в ловушке кролика, но никакой кролик не мог издать того визга. Опасливо огибая завесу переплетённых лиан, он услышал ещё один вопль и постепенно отвёл заготовленную стрелу, взывая к каждой толике своего терпения. Ни шорох листвы, ни скрип гнущегося дерева – ничего не выдало его присутствия, поэтому, когда он вышел из-за покрытой плющом горки, он остался совершенно незамеченным на тот короткий миг, который потребовался, чтобы совладать с подкатившей дурнотой. Развалившаяся на траве, будто сломанная кукла, дриада явно принадлежала к обвитому лианами старому дубу, тянущаяся от её поясницы пуповина, соединяющая её с деревом, сильно натянулась. Она образовывала тугое душащее кольцо вокруг тонкой шеи, и эта верёвка живой зелени высыхала до грубой слоящейся коры по мере того, как силы покидали дриаду. Из дюжины открытых ран не прекращая вытекал ихор. Костер в жизни не видел дриад в худшем состоянии. Лиственная гладкость её кожи цвета серебра и шалфея затухала и трескалась как плавник, в огромных золотых глазах зрачки сузились до размеров ушка швейной иглы; она незряче смотрела на ветки своего дерева, слепая ко всему кроме боли. Совсем скоро жизнь покинет её окончательно, и её хрупкие руки и ноги одеревенеют, оставляя после себя замученную оболочку. Как маленький мальчишка тычет умирающую ящерицу палкой, навий, сгорбившись, сидел над дриадой сбоку и наклонил пробитую голову в пародии на любопытство, изыскивая подходящие прорехи в твердеющей коже, чтобы ткнуть туда тупым концом ржавого железного ножа. В отличие от дриады, носившей облик женщины как чужеродную личину, человеческое происхождение навья не вызывало сомнений. Не совсем живое, оно было мертво достаточно, чтобы начать разлагаться, либо раны, причинённые ему во время ритуала создания, давно уже загноились. Его редкие сальные волосы свисали паклей, восковая кожа порвалась на суставах и стёрлась в лоскуты на запястьях, а на месте выдавленных глаз крутились твёрдые шарики из янтаря, горящие мерзостным зелёным. Почти что пародия на существо, которое оно мучало: Костер не сомневался, что схожесть между мёртвой дриадой и неживыми навьями было умышленным. Пара секунд потребовалась, чтобы разобраться в происходящем – и его руки среагировали быстрее разума, прицеливаясь и выпуская стрелу в угол левого глаза навья. Удача или дух его лука сопутствовали выстрелу – враг даже взора не поднял, а наконечник уже проломил тонкую кость на прогнившей переносице существа, откидывая его голову назад и перемалывая уже разрушенный мозг. Застигнутое врасплох, оно неуклюже завалилось назад, бешено скребя по лицу неловкими пальцами. Несколько раз оно умудрилось схватиться за торчащее древко, покуда Костер доставал меч, но оживляющая навий магия редко переживала взбалтывание той субстанции, что ещё оставалась у них между ушами, и сознание быстро покидало их. Если подождать, оно само прекратит шевелиться рано или поздно. Наученный горьким опытом, Костер решил этого момента не ждать. Он как раз занёс меч для обезглавливающего удара, как яростный крик Селки заставил его обернуться. Сердце ухнуло в груди. Выскакивая из подлеска, в котором затаились, грязные и тёмные как приставшая к ним мульча, почти дюжина навий появилась на другой стороне дороги и рванула на него, словно атака на их сородича стала сигналом. Селки встала на задние ноги и ударила копытами, благодаря тренировкам оставаясь на месте до тех пор, пока её всадник стоял на земле. Один из навий замахнулся на неё, заострённые кости фаланг его пальцев скрючились как когти. Костер дёрнулся, когда она взвизгнула от боли, но не мог позволить себе отвлечься. Десять навий на одного егеря? Он труп, если не пробьётся сквозь них к лошади. Дважды труп, если Селки окажется не быстрее их – навьи перемещались лихо несмотря на степень своего разложения. Выбора нет. Воткнув меч в землю, он вновь взялся за лук – две стрелы проворно достигли целей прежде, чем оружие пришлось отбросить в сторону. Был бы он верхом, он бы кружил вокруг них, доверяя свою судьбу собственной меткости, пока хватало стрел, однако на ногах, да в ближнем бою, единственной надеждой стала расчистка пути к отступлению. Хоть двое и пали по пути, наступление остальных врагов это никак не задержало. Их жёлтые глаза следили за Костером с неумолимым голодом. Он подметил схожесть в их рванине – некогда добротной кожаной одежде и частях доспехов – и прежде, чем существа приблизились, успел задуматься, какая же часть леса недосчиталась ватаги бандитов. С первым ему повезло – он шустро отступил вбок и нанёс удар по ногам, когда инерция провела навья мимо. Он услышал глухой звук падения позади – повреждённые иссохшие мышцы и сухожилия не выдержали – но это лишь означало, что ему пришлось отойти и следить за ногами, пока он не разберётся с ним окончательно. Навьи без ног испытывали неудобство, а не выбывали из схватки. Они были так близко, что Костер чувствовал их запах: гниль, и немытые тела, и плесневелые листья; так близко, что он понял – места слишком мало, они безоговорочно одолеют его, когда основная масса окажется рядом. Слишком поздно бежать. Он не посмотрел вверх, когда из веток за спиной раздался громкий шорох, прерываемый иногда тишиной, но звучащий всё ближе. Он не позволял себе отвести взгляд от навий, решив утащить за собой стольких из них, скольких сможет, и всё равно липкий ужас сковал его внутренности. Умереть в бою с ними – не самый плохой конец. А вот если их послали собрать тела для своего хозяина… Звук чего-то тяжёлого, быстро движущегося в ветвях, слышался уже прямо за спиной, и готовый к столкновению, Костер был не готов к тому, что остервенелое шуршание просто прекратится. Что-то огромное пролетело над его головой, пепельно-серое и зелёное, но поначалу его глаза отказывались видеть полную картину. Сперва взор уловил подол объёмного плаща, затем разум подставил недостающие, частично явные детали: поджатые ноги, будто состоящие из двух спутанных лиан, шишковатых, как корни; вытянутые руки, согнутые точно когти, выпущенные из плотных клубков, показавшихся из хлопающих на ветру рукавов. Хранитель перелетел Костера на много футов и приземлился в гуще атакующих; когда его странные руки схватили пару голов, кости с хрустом потрескались. С разъярённым ором навьи накинулись на новую цель, позабыв о Костере. По уму надо было бежать; вместо этого он накинулся на ближайшего врага: лезвие меча прошло сквозь мышцы плеча и ударилось о позвоночник. Вторым ударом он снёс бросившемуся на него навью голову; к тому времени сдох ещё один, янтарные глаза пропали, а из пустых глазниц вытекали остатки жизни. Он очень хотел, но не мог позволить себе уделить всё возможное внимание развернувшейся рядом с ним схватке, которую видел лишь мельком: фигура в плаще крутилась с нечеловеческой грацией, гибко уклоняясь от взмахов когтей и укусов сломанных зубов, нанося удары тем, что в один миг выглядело как руки и ноги, а в следующий превращалось в массу извивающихся серо-стальных корней. Не прошло и нескольких минут, а земля уже была усеяна дёргающимися, быстро остывающими трупами. К тому времени как Костер обезглавил до того раненого им навья, на ногах остались только он и Ирсинг. Стоя спиной к Костеру, он пнул бездыханное тело стопой, которую легко можно было принять за человеческую – под зорким взглядом становилось понятно, что она состояла из тех же видимых Костером ранее серых корней. Покачав покрытой капюшоном головой и рыкнув от отвращения, он резко отвернулся и, подчёркнуто игнорируя Костера, направился к месту, где лежала слабо цепляющаяся за обёрнутую вокруг шеи удавку из собственной пуповины дриада. У него на глазах хранитель переложил её ближе к дереву с неожиданной для Костера нежностью, снял с неё самодельную петлю и наклонился. Как-то дриады пытались потолковать с Костером, но он никогда не слышал, как те общались друг с другом – тихим шорохом, будто листья соседних деревьев перешёптывались между собой. Он не мог разобрать, какой голос принадлежал Ирсингу, а какой – дриаде, просто один казался более тихим, а другой – надломленным, словно говорящему не хватало воздуха. Даже бодрые и здоровые дриады редко демонстрировали что-то кроме лёгкой полуулыбки, которую, по мнению Костера, имитировали по той же причине, по которой надевали личины людей. Однако потрескавшееся, погрубевшее лицо этой дриады выражало нечто похожее на восхищение или томление, точно появление хранителя удивило её ничуть не меньше, чем Костера. Ирсинг опять покачал головой, но потянулся вперёд и положил огромную, свитую из корней руку на самые серьёзные раны дриады. Когда она резко вздохнула, Костер не раздумывая дёрнулся вперёд, но встал как вкопанный под взором хранителя. Пронзившие его глаза оказались ярко зелёными, неожиданно человеческими, что было по-своему странно, поскольку лицо вокруг них человеку принадлежать никак не могло. Костер за службу встречал много хранителей. Его давно не удивляло, как сильно они напоминали улыбающиеся лица, которые на удачу вырезали на каждой притолоке, и спинках стульев, и крыльях сёдел: мягкие, изящные линии, бороды и волосы из листьев, кожа зелёная будто свежая весенняя листва. Сидящий перед ним хранитель Дубоморья был совсем иным – бледным, серебристо-серым с головы до ног, и выглядел не более чем клубок корней, переплетённых столь искусно, что создавали идеальное мужское тело. Секунду он казался абсолютно чуждым. Затем Костер моргнул и заметил, что рубцы на этом инаком лице складываются в улыбку, характерную губам и щекам всякого хозяина леса. Не так уж и отличный от своих братьев, этот, видимо, попросту сбросил яркие краски молодых лет, став могущественным и древним. – Ну? – спросил Ирсинг хлёстко. Ему не стоило пялиться. Нечасто он встречал хозяина леса, озаботившегося чем-то большим, чем свободная тога, из соображений ли о скромности или ради подражания оберегаемым им людям – кто разберёт? Сам он никогда не спрашивал. Он предполагал, что этот желал оставаться неузнанным, пусть и не хотел совсем скрыться с глаз, теперь же его догадки подтвердились. Он открыл рот, чтобы извиниться, но сказал совсем другое: – Никогда не видел, чтобы хранитель так сражался. Я даже не знал, что хранители умеют сражаться, – он чувствовал, что обязан добавить последнее, ведь именно для сражений существовали егеря. Ирсинг долго и пристально смотрел на него, потом цинично фыркнул: – Проживи достаточно долго – и научишься, – ответил он с горькой улыбкой. Отвлёкшись на прошуршавший вопрос дриады, Ирсинг опустил взгляд, а Костер внезапно вспомнил, что стоял над ними с оголённым мечом, будто вот-вот собирался напасть, так что он присел и выдрал несколько пучков травы, чтобы хоть как-то очистить лезвие перед тем, как убрать его в ножны. – С ней всё будет в порядке? – спросил он и с удивлением наблюдал, как зарастали раны дриады в тех местах, где её касались руки хранителя. – Со временем. Эти твари становятся умнее, – Ирсинг поджал губы, – или их приказы становятся лучше. Раньше, что бы они ни поймали, они убивали. Теперь же они ждут, кто явится на шум. Костер отвёл взор, когда понял, что вновь пялился, кивнул и указал головой на разбросанные позади тела. – Так что мы с ними сделаем? На сей раз он посмотрел на Ирсинга в упор, понадеявшись, что его любопытство не бросалось в глаза. Он знал, что Дубоморью не одно столетие, лес настолько огромен и стар, что прочие на его фоне выглядели как сборище низкорослых сорняков; и его хранитель производил такое же впечатление безмерной силы и возраста. У него было столько вопросов, что он не представлял, с какой стороны к ним подступиться, да и имел ли право задать хоть один. Каждый ли хозяин леса будет когда-нибудь выглядеть так? Сколько лет Ирсингу? И как может лицо, которое должно быть жёстким, выражать столь многое? Зелёные глаза подозрительно его рассматривали, но в конечном итоге Ирсинг пожал плечами: – Сожжём. – Ну да, – Костер сглотнул, прогоняя непрошеные неприятные воспоминания о другом лесном пожаре и сентиментальный порыв похоронить этих существ по всем правилам. Когда-то они были людьми, хотя смерть именно этих мужчин вряд ли кто-то оплакивал. Не мог он винить и хранителя за то, что тот не желает, чтобы их зло отравляло почву его леса. Чёрная магия всегда оставляет следы, даже если её носитель уничтожен. – Что ж, не будем откладывать это дело в долгий ящик. Поднявшись во весь рост, Костер оглянулся на тропу, по которой пришёл, и трижды громко коротко свистнул. Селки не разочаровала – уходя от нападавшего, она оставалась рядом. Она довольно резво подбежала к нему, мотая головой и закатывая глаза от вони навий. Она не хромала, но на плече, где её достали когти навья, красовались четыре глубокие рваные царапины. – Бедняга, – прошептал он и успокаивающе почесал её нос, когда она ткнулась в него, требуя поддержки. – Моя храбрая девочка. – И вправду, – послышалось из-за спины. Он оглянулся через плечо и обнаружил, что Ирсинг тоже встал; дриада отступила к своему дереву и не торопясь залезла на ветки, от которых росла её пуповина. Через мгновение она исчезла, но Ирсинг всё также нависал над Костером, достаточно близко, чтобы тот почувствовал себя недоростком. – Она хорошо тренирована. – Она из королевских конюшен, – отвлечённо объяснил Костер. За все годы, что он был егерем, рождённым и выросшим под сенью леса, так близко к сосредоточенному на нём хранителю он никогда не оказывался. По крайней мере не к тому, который сохранял рассудок. Часть его задавалась вопросом, должен ли был размер хозяина леса создавать ощущение укрытия, тени, в которой можно отдохнуть, только жаль, что об отдыхе Костеру пока оставалось лишь мечтать. – Постоит ли она? Он почти не понял вопроса, но увидел, как хранитель потянулся к раненому плечу Селки. – Да, – ответил он и ухватил поводья покрепче. Как и большинство коней Эскермера, Селки любила никс, с подозрением относилась к дриадам, но совершенно игнорировала хранителей при условии, что те поступали также. Как же она отнесётся к данному хранителю, он предсказать не мог. Волновался он зря: кобыла только слегка перешагнула, напрягшись от прикосновения к плечу, и ограничилась поднятыми ушами и попытками вывернуться, чтобы посмотреть на магию хранителя. Когда Ирсинг убрал свою большую ладонь, под ней остались лишь четыре розовых, свежих, почти заживших шрама. – А теперь, – прорычал он, перебивая невысказанную благодарность Костера, – за работу. И работёнка была та ещё, к тому же ужасно неприятная. Трупы навий не были ни достаточно податливыми, чтобы их поднять, ни достаточно окоченевшими, чтобы их тащить, да и покрывала их смесь из грязи, засохшей крови и других жидкостей, о которых Костер предпочёл не думать вовсе. Если бы он догадался взять в дорогу верёвку, он мог бы связать нескольких между собой и отволочь их с помощью Селки. Однако вместо этого ему пришлось хвататься за любой достаточно крепкий кусок тела и бороться с тошнотой от испускаемого ими смрада. Он не ожидал помощи от Ирсинга – некоторое здоровое благомыслие в вопросах соприкосновения с чёрной магией считалось чертой разумной – и Костер почти выпустил из рук навья, которого волочил, когда Ирсинг нагнулся к валяющимся трупам и вытянул руки – и те расплелись из изощрённых колец и сгибов пальцев в проворных змей. Обмотав весь торс навья, гладкие серые корни сжались с нечеловеческой силой. Когда Ирсинг встал, он с лёгкостью нёс два тела к одному костеровскому, целенаправленно идя к яме, которую они обозначили для своего костра. Духи, как же он был силён, хотя Костеру и не требовались подтверждения этого. Хранители были крепко сбитыми, и даже самые младшие вполне могли стать ходячим осадным орудием. В случае с Ирсингом тайна того, что скрывалось под волнистой зелёной кожей, стала явью. Смешно – столь очевидное никогда не приходило Костеру в голову: что самый ласковый из хранителей в случае нападения станет крайне сильным противником. Когда он думал о мощи хранителя, он представлял хрупкого человека, которого крутили в бешеном танце или играючи удерживали в больших заботливых руках, пока оба доставляли друг другу наслаждение, но никак не крошащийся в пыль под давлением корней и лиан камень. Однако это ведь тоже часть их сущности. На какой-то миг картинки со змеиными превращениями длинных пальцев в ползучие верёвки заполнили его мысли, но он твёрдо отогнал их от себя. Хранитель, чьё святилище он посетил, чей родомёд испил, мог в общем относиться к нему хорошо: великое множество вещей, за которыми в обители хозяина леса требовался глаз да глаз, всегда в десять раз превосходило число защитников, так что обретение родственной души никогда не бывало лишним. Костер привык не желать большего и всегда гордился тем, что крепко стоял на ногах, и даже хранитель мог быть спокоен в том, что касалось его работы. Ему точно следовало думать о более насущных вопросах, чем нездешняя изящность преобразившегося тела Ирсинга. Костёр был сложен настолько скоро, что хранителя можно было бы заподозрить в том, что он попросил ближайшие деревья пожертвовать свои конечности, вот только все собранные ими обоими дрова были сухими. Он зажёг погребальный костёр, прекрасно понимая, что такое количество дыма не останется незамеченным, что о чём бы он ни доложил, прочие егеря быстро догадаются, что произошедшую здесь битву никто не смог бы выиграть в одиночку. Бесполезно надеяться, что они не исследуют эту поляну. Если капитан хотел сохранить эту встречу в тайне… Он посмотрел на хранителя, когда тот вздохнул, но на сей раз не отвлёкся на его чудное лицо. Ему показалось, что за раздражённым оскалом он увидел гримасу боли, и по привычке окинув собеседника пристальным взглядом, удивился, заметив многочисленные рваные дыры на зелёном плаще. – С тобой всё в порядке? – он не раздумывая потянулся к ближайшей к себе руке. Дёрнувшись в сторону, Ирсинг посмотрел на него с подозрительностью полудикой кошки, но пальцы, принявшиеся ощупывать подмеченную Костером прореху, двигались скорее с любопытством, чем защищаясь, будто он уже позабыл, что там разрыв. – Это старое, – ответил Ирсинг, качнув головой и нахмурившись. – Я в полном порядке. Костер не до конца ему поверил, но счёл благоразумным промолчать. Намного больше его волновало то, как быстро Ирсинг от него отвильнул. Прятал ли он раны, или это было неотъемлемой частью причины, по которой он в собственном лесу шатался как неприкаянный в слишком долго бывшей в обиходе накидке? Он размышлял, хватит ли у него смелости спросить об этом, когда осознал, что его вновь оставляют позади. – Мастер Дубоморье, – крикнул он вслед уходящей фигуре, запнувшись на мгновение и воспользовавшись официальным титулом Ирсинга из уважения. Широкоплечая, укутанная в зелёное фигура резко замерла, но бросила через плечо, не обернувшись: – Ирсинг, – второй раз повторил он, чуть занудно, но очень раздражённо. – Имена дают, чтобы их использовать, а не коллекционировать. Он прыснул со смеху, не успев остановиться, но хранитель – Ирсинг – явно не возражал против его непочтительности. – Хорошо, – с улыбкой проговорил он, – Ирсинг. Вот теперь хранитель повернулся к нему лицом, и снова Костер удивился, как легко переплетённые гладкие корни могли выразить малейшие эмоции. Нетерпение, к примеру. – Ну и? – Спасибо, – он пожал плечами, заметив непонимающий взор Ирсинга. – Если бы ты не пришёл, я был бы уже мёртв. Я это чрезвычайно ценю, поверь мне. – Таков мой долг, – смущённо ответил Ирсинг. – И я всё равно признателен за помощь. Кивнув, Ирсинг вновь отвернулся, и теперь уже уходил целенаправленно, широкие шаги быстро укрыли его за пологом чащи. Только тут Костер понял всю серьёзность ситуации, в которой очутился, и сделал несколько глубоких медленных вдохов, чтобы перебороть тошноту. Осознание того, как близка была его смерть, сковало льдом. Если бы хранитель был глубже в лесу, если бы его не заботила судьба его паствы, как все и считали, то Костер не стоял бы там, где стоял сейчас – около пламени, быстро пожирающего гору трупов, воняющий непотребными запахами, и настолько благодарный, что вообще может дышать, что его совершенно не заботило это зловоние. Несмотря на свои недостатки, несмотря на перемены в своём внешнем виде и то, что они олицетворяли, хозяин Дубоморья оставался таким же хранителем, как и прочие. Ему было, о чём покумекать, пока он пытался убедить Селки, что да, она хотела отвезти его домой, пусть он и пах тем, чем пах.

* * *

Мойра дремала перед очагом с корзиной штопки у ног и наполовину подшитым подолом летнего платья на коленях, когда в дверь постучали. Лёгкие ножки прошлёпали по полу в сторону входа, её внучка – а нет, она опять забыла, её правнучка – рассыпалась в улыбках, пока не открыла дверь. Выражение её лица сменилось на удивлённое. – Да? – тревожно спросила Халаи. – Что-то… что-то случилось? Окончательно проснувшись, Мойра прислушалась, ожидая грубый смех и гортанный говор с равнин. Много-много лет назад она так потеряла первого мужа: когда бандиты заявились к их двери, гордый, глупенький парень решил сопротивляться. – Нет, – поспешно ответили из-за порога, дружелюбно и смущённо. – Простите, что побеспокоил, мисс, я не по служебным делам. А, подумала она и про себя улыбнулась. Халаи росла красавицей, изящной словно ива и радостной как воробушек. Нечасто мальчишки приходили за ней: все знали, что она положила глаз на этого шельмеца Тьерра, хотя пройдут годы прежде, чем тот будет готов остепениться. – Тогда… чем я могу вам помочь? Тихий скрип кожи означал пожатие плечами, но ответ мужчины оказался для Мойры совершенно непредсказуемым. – Я хотел бы знать, дома ли ваша бабушка. Просто… я поспрашивал в округе, мне нужен плащ, но не думаю, что сшить его будет легко. Ну, мне так кажется, – добавил он с самоуничижительной улыбкой в голосе. Мойра отложила штопку в сторону – её любопытство пересилило осторожность. – Кто там? – крикнула она, готовая к приходу кого угодно от потерявшегося путника до короля бандитов. Мужчина был высоким, крепким, но стоило ей подметить знак егерей на его доспехах, она тут же поняла, почему Халаи разволновалась. Не только приглянувшийся ей парень сам был егерем, но и отец её работал траппером и часто отсутствовал дома. С извиняющимся видом мужчина уважительно кивнул и сказал: – Доброе утро. Я надеялся найти бабушку Ланди. – Считай, нашёл, – ответила она, сдерживая улыбку. Его вопрос о бабушке Халаи говорил, что мужчина не из их краёв, но он вёл себя достаточно вежливо, чтобы уделить ему пару минут. – Чем может такая старая женщина как я помочь егерям? – Не егерям, – быстро ответил он, хотя глаза его светились надеждой. – Я по личной просьбе. Мне нужно кое-что сшить, – пояснил он, опуская голову, словно смущаясь. – Плащ, но не обычный. – Что-то модное? – по правде говоря, деньги лишними не были б. – Не в таком смысле, – заверил её егерь, но затем замолчал, будто усомнившись в чём-то. – Он не для меня, – наконец начал он, и с каждым словом голос его крепчал, словно тот принял какое-то решение. – Он на полголовы выше меня и наполовину шире в плечах, – он задумчиво посмотрел в потолок, как делают, оживляя в голове какое-то неясное воспоминание. – И нужны рукава, широкие, чтобы внутри было много места. Что-то в выражении лица её выдало, потому что он резко умолк и явно пожалел, что послушался слухов и пришёл к лучшей швее из ныне живущих в Орме. – Десятина Лилии, – удержала она его взгляд, когда он собирался неуверенно отвернуться. – Ты хочешь взять на себя десятину Лилии. Она привлекла его внимание, однако он озадаченно нахмурился и покачал головой. – Простите… Лилия? Какая десятина? Он не играл простачка, решила она, он вправду был не в курсе. Но если ему нужен тот самый плащ… Она забегала вперёд. Всему своё время. – Моей сестры, – она смерила подкрадывающуюся поближе Халаи тяжёлым взглядом, предупреждая её держать уши востро, а рот – на замке, что бы она ни услышала. – Она вышла замуж за Фалшира – очень консервативная семья, очень строго соблюдала обряды и традиции. Каждый год они отдавали лесу десятину из лучшего, что творили их руки: обувь, заготовки продуктов на зиму – всё, к чему у них был талант, – молодой егерь её понял, и тем лучше: не придётся спрашивать юного дурачка, откуда, по его мнению, хозяин леса должен был брать дары, которые оставлял людям, более всего в них нуждавшимся. – Десятиной Лилии всегда была накидка ярко синего цвета. Он согласно кивал до этого момента, и у неё перехватило дыхание, когда он вдруг перестал. – Зелёного, – тихо поправил он, и ей пришлось сморгнуть глупые слёзы, сглотнуть ком надежды в горле. – Вот я глупая, – прохрипела она и наконец улыбнулась. – С возрастом память подводит. – Так можете ли вы её сшить? Я заплачу за работу. – У меня где-то в сундуке ещё хранится её выкройка, – заверила его Мойра, отмахнувшись от прочих слов. Торг за десятину – к худшей из неудач, да и выглядел он как честный малый. – Возвращайтесь через неделю – будет готов ваш плащ. – Благодарю, – признательность смягчила жёсткие черты его лица. – Я это ценю. Она кивнула, не решаясь заговорить, иначе из неё посыпались бы сотни вопросов, на которые он явно не хотел отвечать. Наклонив голову, он повернулся к двери, но остановился и несмело на неё оглянулся. – Я… Если вы не против, могу ли я спросить…? – Почему десятины больше нет? – проницательно продолжила она, позабавленная его румянцем. Она всем сердцем одобряла его решительный ответный кивок. – Это был дар Лилии. Она обучила свою дочь, затем внучку, чтобы всегда оставался тот, кто возьмёт её десятину на себя. Но она состарилась, а её семья… оказалась менее везучей, – попыталась объяснить она, вновь делясь болью той, которая пережила мужа, дочерей и сыновей. – Когда она умерла пять лет назад, она была последней, и это всегда был её дар, – повторила она, чтобы, мотнув головой, взять себя в руки. – А теперь он твой. – Благодарю, – вдумчиво сказал он. Она со смехом вытурила его, предварительно вытянув из него имя, обещание вернуться через неделю и заверения, что он не принял близко к сердцу ворчание старой женщины. – Бабуль? – спросила Халаи дрожащим голосом, когда он ушёл. Мойра протянула руку, и девушка сжала её ладонь в своих. Мойра не смогла бы сказать, кого из них трясло сильнее от надежды, которую обе боялись произнести вслух. – Ни полслова, – сурово сказала она, положив вторую ладонь на обе ладони Халаи. – Ни одной живой душе. – Но? – Он молод, – попыталась предупредить она малышку. – Он не из наших мест. И если он ошибся в том, что увидел, – мрачно добавила она, – ничего кроме проблем это не принесёт. – А если он прав? Крепко сжав пальцы правнучки, она позволила себе улыбнуться.

* * *

Костер крутил в руках неровный брусок дерева, который был бы совершенно бесполезен для практического применения, да и Костер в числе первых бы признал, что представлял опасность для себя и окружающих с инструментами любого ремесла в руках. Просьба распилить доску или провернуть колесо обернулась бы катастрофой необозримых масштабов, а его попытки зашить рубаху или заштопать носок заставили бы любого холостяка обливаться горючими слезами. Дать ему острый нож и щепку для растопки – тоже рецепт для бедствия, но для него никогда не составляло особого труда увидеть скрытые в древесине очертания, и он терпеливо убирал лишнее, пока они не обретали окончательную завершённую форму. В конце концов, хорошо было иметь дело, на котором можно сосредоточиться, покуда ждёшь, когда дикое существо привыкнет к твоему присутствию. Пусть он и не говорил с Ирсингом с того инцидента несколько недель назад, теперь же, прислушиваясь к странным шумам, он был убеждён, что не один, что его воображение не играло с ним. Он никогда чётко не видел странной тени и сомневался, что заметил бы даже намёк на неё, если бы Ирсинг не желал быть увиденным, однако порой улавливал что-то гибкое, скользящее в ветках дерева или секунду назад растворившееся в тенях. Случайся оно чаще, Костеру было бы не по себе, но не-совсем-свидания казались настолько непредумышленными, что больше напоминали ему беспокойное кружение любопытного дикого зверя, который никак не мог понять намерений забредшего на его территорию чужака. После двух дней в седле до ближайшего городка и обратно – двух дней в компании одной только Селки, насколько он мог судить – приятно было вернуться в Орм и никуда не ехать, а просто сидеть под деревьями в нескольких милях от города и обстругивать брусок древесины. Этот был похож на пони. Саша, наверное, с удовольствием добавит его в свою конюшню. – Что ты тут делаешь? Если бы последние несколько часов он не ждал этого глубокого голоса, он бы в панике подскочил на мшистом, поваленном ветром бревне, на котором сидел. Вместо этого он повернулся через плечо и, игнорируя вечно нахмуренное лицо, ухмыльнулся нависшей над ним фигуре в плаще. – Живу я здесь, – мягко ответил он и задержал дыхание, когда зелёные глаза сузились. – Хмпф. Большинство тебе подобных не хотят иметь ничего общего с этими лесами, – проворчал Ирсинг совсем не так гневно, как предвещал его недовольный вид. – А ты тут сидишь как наживка в силке. Что ты надеешься поймать? – Я? Я сегодня не на службе, – запротестовал Костер и полуобернулся, чтобы прямо посмотреть Ирсингу в глаза. – Ни капканов, ни засад ещё несколько дней, таков приказ капитана. К тому же, – странно было смущаться, признаваясь в таком хранителю леса, но всё-таки: – мне нравятся эти леса. Тут очень мирно. Ирсинг с сомнением наклонил голову, но ожидаемая Костером насмешка так и не появилась. – Твои соратники говорят, что ты ходил в дебри и вернулся, – вместо этого сказал он, будто данный факт всё объяснял. Улыбка Костера поблёкла, и он неохотно кивнул. Значит, в Орме всё ещё судачили о нём, так громко или так часто, что услышал даже Ирсинг… Или он походя уловил имя Костера и любопытство взяло над ним верх. Одна из причин, почему Костер сидел здесь, под сенью леса, а не в городе – капитан должен был как-то объяснить происхождение горы пепла, оставшейся от навий, но именно Сенну пришлось извиняться несколько дней подряд за распространение истории о том, где он служил два назначения назад и, главное, как он те события пережил. Человек, умудрившийся вернуться из дебрей целым и невредимым, когда прочие потерпели неудачу, без труда должен был справиться с горсткой-другой навий. – Говорили ли они, что я служил в Кемилаке? По ничего не выражающему взору Ирсинга он понял, что даже если тот и слышал это название, оно ни о чём хранителю не говорило, что его озадачило. Однако мгновение спустя он понял, что нет причин одному хранителю знать другого, если их границы не соприкасаются, а Кемилак был в противоположном конце страны от Дубоморья. Ему хотелось сменить тему – от воспоминаний о внимательном, взволнованном взгляде другого хранителя сводило живот – но, если кто и заслуживал услышать историю о нём, так это Ирсинг. – Кемилак на другой стороне Озёр, точнее был, – начал он и заставил себя не реагировать, когда Ирсинг удивился прошедшему времени в его словах. – Я начал там работать, когда лес уже одичал, но сначала всё казалось не таким уж запущенным. Диким он стоял уже целое поколение, и в какой-то момент появилась надежда, что ситуация улучшилась. Меньше путешественников пропадало, деревья оставались на местах и не путали тропинки ночами… Думаю, всем стало дышать чуточку легче. Я помню, как проснулся, потому что кто-то бил в колокол у почтовой станции с таким остервенением, словно хотел сломать себе руку. Когда я вышел на улицу, там уже был хаос: навьи бегали по улицам, за ними по пятам носилась пачка ужасней, но хуже всего выглядел сам лес. Деревья выглядели неправильно. Будто одна их часть хотела отодвинуться от другой, а та в свою очередь не хотела ничего иного, кроме как разодрать в клочья всё, до чего могла дотянуться. Мастер Кемилак… Он оборотился, видишь ли. Мы так и не узнали почему. – И вы… – низкий голос хранителя звучал задушено, потрясённо. Как же было тяжело посмотреть в широко распахнутые, испуганные глаза Ирсинга, но он смог. – Мы разделились, – продолжил Костер непреклонно. – Егеря. Половина уводила людей в безопасное место, некоторые даже выжили, – с невесёлой улыбкой сказал он. Ирсинг же выглядел так, будто боролся с подкатывающей тошнотой. – Остальные пошли разбираться с тем, с чем мы могли. А могли мы немного, – признал он. – И в конце концов мы… мы сожгли сердце рощи дотла. Он ожидал, что Ирсинг взовьётся, узнав, что он совершил, что поступил не лучше, чем мучающий связанную дриаду навий. Падшему или нет, губительному или нет, но хранителю Кемилака бежать было некуда, как только пламя занялось и окрепло. – Мне жаль, – тяжело сказал Ирсинг, поднимая руку, словно хотел коснуться Костера, но сразу же отдёрнул её назад. – Ты не должен был этого лицезреть, – с искренним сожалением, почти раскаянием добавил он. – Я, наверное, пугаю тебя. – Ты что?! – поперхнулся от удивления Костер и помотал головой. – Нет, конечно нет. Я видел одичавший лес, я знаю, в чём разница. Твой же… нет. Ни в коем случае. – Приятно слышать, – сухо ответил Ирсинг, – но я имел в виду не свой лес. Стало быть, его лицо, непостоянство природы его тела, уникальное даже среди хранителей, насколько знал Костер. – Ты совсем не похож на мастера Кемилака, – твёрдо ответил он Ирсингу, – до или после его превращения. – И ты, вероятно, единственный человек в границах моего леса, который знает разницу. Что было правдой. И вызывало беспокойство. – Ты поэтому держишься подальше от людей? – не мог не спросить он. Неужели всё настолько очевидно? Ирсинг отвёл взгляд, что стало частичным подтверждением его догадок, и когда в этот раз Костер невольно протянул руку, его пальцы коснулись рукава плаща хранителя прежде, чем тот вывернулся. – Тебе стоит заглянуть в деревню. – О да, – вновь насупился Ирсинг, – мне ведь так нравится наводить ужас на смертных. – Тебе стоит заглянуть туда со мной, – рассудительно возразил Костер, вкладывая в голос всю свою уверенность. – Просто позволь им привыкнуть к тебе. Они не будут бояться, если будут часто тебя видеть. – Может, это я не хочу привыкать к ним, – огрызнулся Ирсинг, гневно глядя поверх плеча Костера. Это заставило Костера задуматься. – Дело в чём-то ещё, – протянул он, – не так ли? Не только… – А этого разве мало? – фыркнул Ирсинг и резко вздёрнул подбородок, так что его капюшон почти сполз на плечи. Он выглядел всё так же чуждо, но с каждым разом Костер всё меньше и меньше это замечал. Он не считал лицо Ирсинга красивым, но смотреть на него было интересно: его черты то становились острыми и бескомпромиссными, а в следующий момент складывались в картину самой нежности. Ему казалось, что к такому лицу он привыкнет быстро и без проблем, и потому он сказал: – Да. Очень мало. Зарычав, Ирсинг отвернулся, чтобы уйти, и Костер вспомнил, что была ещё одна причина, почему он сидел здесь. – Погоди, – позвал он, хватая принесённый свёрток, пока Ирсинг не исчез окончательно. – Я запамятовал, что кое-что принёс для тебя. Ирсинг уже замедлился, а при упоминании подношения обернулся, глядя на Костера в некотором оцепенении. – Мне не нужно, чтобы ты приносил мне… Наступила тишина. Костер развязал аккуратную упаковку бабушки Ланди и поднял заслуживающий восхищения плод её трудов в руках. Огорошенный, удивительно уязвимый взгляд хранителя было приятно видеть. – Надеюсь, тебе нравится, – взволнованно сказал Костер, пока Ирсинг просто стоял и смотрел. – Выкройка, которую мы нашли, была немного старой – ну, скорее молью поеденной – так что размер прикидывали на глазок. Ирсинг покачал головой. – «Мы»? – Бабушка Ланди и я. Она… Лилия была её сестрой, – объяснил Костер и пожал плечом. – Мойра – бабушка Ланди – унаследовала выкройку, и, ну, я слышал, что внучка её шьёт также хорошо, как и я, но вот её правнучка выразила желание выучиться, так что, возможно, в следующем году, если ты не против, она могла бы нам помочь. Он не ожидал благодарности. Он даже не был уверен, примет ли вообще хранитель этот дар. Он не ожидал, что его возьмут в руки столь трепетно, что глубокий голос Ирсинга станет таким низким и мягким, когда тот прошепчет: – Это будет честь для меня.

* * *

Подбив последнюю подкову и отпустив копыто, Риг выпрямился и похлопал тучного тяжеловоза по крупу. Тот грузно переступил с ноги на ногу и со вздохом успокоился. Во времена его деда, пока народ не переехал в более безопасные леса, в городе ещё жил коновал, но ныне его работу выполнял кузнец, а Ригу никогда не нравилось вгонять гвозди в живых существ. Батя назвал бы его неженкой, но ведь кто-то должен был этим заниматься. – Тихо, тихо, – он вновь похлопал зверя. – Этого пока хватит. – Ага, и если он перестанет волочить ноги как обычно, может, перестанет терять подковы так часто. По-моему, он так от работы отлынивает, – проворчал владелец мерина, но погладившая большой серый нос рука была ласковой. – Не представляю, почему он прикидывается байбаком в этом году. Такое впечатление, будто кто-то пришёл и украл все камни с моего поля, и я бы поверил в это, если бы понял, зачем они вообще кому-то нужны. Риг бы посмеялся вместе с мужчиной, если бы не слышал такую же – ну, похожую – историю буквально на днях. – Коммер говорит, его собаки ни разу не будили его лаем, гоняя оленей от свежих посевов, – сказал он и не удивился, когда сухая усмешка Хала уступила место заговорщическому блеску в выцветших синих глазах. – А у Арвида лисы ни курицы не утащили за почти два месяца. Риг кивнул, и мужчины молчаливо переглянулись. Каждый про себя подумал о том, чего ни один не осмеливался произнести вслух. Даже будучи ребёнком Риг не любил шляться по лесу – да и когда ему было найти на это время? – а повзрослев, воспринимал его как непредсказуемого неприятного соседа, если вообще позволял себе подумать о нём. И всё же даже он чувствовал, как что-то там, среди деревьев, менялось, и пока – к лучшему. И не только он догадывался о причине сих перемен. Рокот смеха Сенна был так привычен, что никто не обращал на него внимания – кроме Рига, который каждый раз оборачивался как дурак – а вот его друг был совсем иным делом. Как тень от света Сенна, Костер казался полной его противоположностью, пока не улыбался, и тогда становилось очевидно, что они одного поля ягоды. Глядя, как эта парочка бредёт от почтовой станции к «Рыжему псу», склонив головы друг к другу, Риг почти не верил, что Костер – пришлый, что сам Риг с первого взгляда принял его за бандита, пока тот не развеял их сомнений. – Повезло нам с ним, – протянул Хал со знающей улыбочкой. – Слышал, что он уже завалил пачку навий на полпути к Ясеноброду. Отличный союзник в бою, сдаётся мне. – Сенну он нравится, – согласился Риг. Хал бросил на него лукавый взгляд, но Риг просто пожал плечами. Он не завидовал их новому егерю за то, что тот получал наравне со всеми, и пускай Сенн вёл себя так, словно не ведал забот, у него были острый глаз и ещё более острое чутьё. Уже давно никто не мог обвести его вокруг пальца. Если новый егерь был желанным гостем в доме Сенна, то для Рига этого было достаточно. – Похоже, он надёжный малый, – добавил он, иначе Хал бы дразнил, что его зависть заела, или развилось неуместное соперничество, или ещё за духи знают что. – А, ага, – ответил Хал с очень говорящей ухмылкой, – понадёжнее прочих егерей, тут не поспоришь. Они все какие-то шальные последние недели.

* * *

Территорию для регулярного патрулирования ему всё ещё не дали, просто капитан наказал недельку как можно реже показываться в городе, да съездить на северо-запад, коли любопытство гложило. «И пока будешь в пути, поищи следы Тьерра, – добавил Фарин, закатив глаз, чтобы скрыть волнение за судьбу паренька. – Он немного запаздывает». Прошло два дня с тех пор, как он усиленно рыскал по лесу, когда ему на глаза попалось кое-что странное. Два месяца ходил Костер в патрулях по Дубоморью, наблюдал, как почки на голых ветках превратились в океан зелени, оправдывавший название леса. Если среди переплетённых крон появлялась прореха, то внизу на земле ростки начинали тянуться вверх, и вокруг каждого дерева хватало трухлявого бурелома. Набрести на пятачок сухостоя – не только гигантского дуба в центре, но и россыпи гибких ростков вокруг… очень чудно. И он такой был не один. Оглядываясь внимательнее, Костер подметил другие чумные области, и даже когда его окружали здоровые деревья, он видел распространение болезни по неровным пятнам света, образующимся на развалинах леса. Остановившись у третьего сухостоя, он сразу отбросил мысли о насекомых или грибке: ломающиеся под подошвой его сапог мёртвые листья были ровного коричневого цвета, без пятен и гнили, а отломанная от ствола кора будто засохла от жары и не была поедена изнутри. Работа некромантов, возможно, вот только обычные признаки их пребывания отсутствовали: ни кровавых разводов, ни следов борьбы, ни засечек от лезвий – ничего. Несколько часов спустя он достиг пункта своего назначения – единственного места, которое Сенн ему не показал, и о его причинах Костеру не хотелось думать. Ничто не выделяло окружающие деревья, они были столь же молодыми или древними, как и прочие, незнакомые с топорами дровосеков, и всё же, выйдя с Селки на поляну в сердце рощи, Костер точно понял, где очутился. Дубы, растущие вокруг поляны, были огромны, их тяжёлые ветви переплетались вместе с их сёстрами; они походили на детей, склонившихся друг к другу посекретничать. Даже самые маленькие из нижних веток были столь широки, что он не смог бы обхватить их двумя руками. И пусть они были не выше стоящих за ними деревьев помоложе, величественность выделяла их из общей массы. Вот только листва их, хоть и обильная, была больше жёлтой нежели зелёной, а у корней множились горки ломких коричневых листьев. – Что ты здесь делаешь? На сей раз он всё-таки подпрыгнул от неожиданности, и Селки дёрнулась вместе с ним, однако Костер нацепил улыбку и повернулся, встречаясь взглядом с суженными зелёными глазами. – Разве мы уже не обсудили это ранее? – выдавил он, сглатывая ком в горле. Как и те встреченные деревья, сердце рощи умирало. Ирсинг умирал. Однако это невыносимое чудовище фыркнуло на него, будто всё шло как надо. – Да, но теперь мы у меня дома, а не у тебя. Что, людям нужно мнение эксперта? Костера глубоко ранили слова Ирсинга, но он вдохнул, напоминая себе другую поговорку о повадках диких созданий: загнанные в угол или раненные они атаковали без разбора. – Нет. Нет, я… Духи, Ирсинг, что произошло? – требовательно спросил он. – Так… так быть не должно. Хранитель обвёл неестественно бесстрастным взглядом умирающую рощу, словно для него древние деревья имели не больше значения, чем сломанное колесо или разбитый горшок. – Когда-то у меня были братья, – холодно заявил Ирсинг. – Большая часть суши была покрыта лесами. Знаешь, что случается, когда хранитель леса размером с Дубоморье умирает? – Костер покачал головой в ответ, и его губы растянулись в невесёлой усмешке. – Что ж, почти ничего, уверяю тебя. Сердце рощи умрёт, как и множество других деревьев, и то, что было единым лесным массивом, распадётся на несколько частей… и в каждой как поганки повыскакивают свои хранители, на этом ваши проблемы закончатся. Не я первый. Похоже, я просто буду последним. – Но почему?! Если есть причина? Отстранённый взгляд, пронзивший его без ярости, без страха, растолковал Костеру, в чём дело, хоть верить в подобное не хотелось. Ирсинг отдалился не только от своей паствы. Он потерял связь с самой собственной землёй и истончался, как отказавшийся от еды человек. – Нет, – сказал Костер. «Нет» всему, «нет» отчаянию, пожирающему корни Ирсинга, и: – Не поэтому же ты отрешился от нас. Когда Ирсинг отвёл глаза, он понял, что перепутал причину и следствие. – Ты идиот, – его трясло от злости. – Ты отстранился от всего и всех, а теперь будешь сидеть и ждать? – Я подумал, лучше держаться подальше, – натянуто ответил Ирсинг, всё ещё не глядя на него. Костер с таким положением дел мириться не собирался. – Но так не должно быть! Единственная причина, по которой ты сейчас привлекаешь внимание, заключается в том, что в наши дни люди ожидают увидеть зеленолицего паренька, ровесника своим дриадам. Если бы ты нам доверился, если ты нам доверишься теперь? – Не прикидывайся дураком, – резанул Ирсинг, оборачиваясь к Костеру и холодно на него уставившись. – Думаешь, мне надо пойти за тобой домой, как бездомному псу? Думаешь, такого хранителя ожидают увидеть люди? – он нарочно встал к Костеру почти вплотную, как никогда раньше не делал. – А увидят они меня, – прорычал он, наклонившись. Поднятая рука дрогнула и длинные серые пальцы расплелись, чтобы погладить Костера по щеке. – Они зададутся вопросом, что ещё во мне изменилось. И у них есть все основания для этого. Ирсинг жёстко и опасно осклабился, наклоняясь ещё ближе, и Костер почувствовал его тёплый лесной аромат, почти ощутил чуть сладковатый привкус его дыхания. – Интересная мысль для Четвертанцев, не находишь? – мрачно прошептал он. Костер сглотнул, мышцы горла дрогнули, когда гладкие кольца вокруг его шеи сжались несильно, но достаточно крепко, чтобы заявить о возможном исходе. Лианы из руки Ирсинга легли на его скулу, оплели затылок, закопались в волосы, но не поцарапали и не поранили. Они были гладкими, тёплыми будто согретое солнцем дерево, и пускай стук собственного сердца громом отдавался в ушах, совсем не от страха сглотнул он во второй раз. – Никто, проведя с тобой хотя бы пять минут, не поверит, что ты желаешь им зла, – убеждённо сказал Костер. Ирсинг замер, и его нарочито хищный взгляд уступил место удивлению. Он долго всматривался в лицо Костера. – Я завидую твоей уверенности, – наконец произнёс он, аккуратно убирая руку, которая медленно обрела форму. – Хотя какая разница, –сказал он тяжело и встрепенулся, отворачиваясь и придавая словам хлёсткости. – Тебе подобные так быстро сменяются, в конце концов. Слишком много возни ради одной ночи танцев. – Одной ночи? – переспросил Костер. Внезапная перемена настроения выбила его из равновесия, и он вдруг почувствовал себя очень одиноким. Нахмурившийся Ирсинг нетерпеливо и вопросительно посмотрел на него, будто Костер поражался тому, что небо синее. – Они приходят ко мне раз, – коротко ответил он, – иногда два, а потом мы снова будто незнакомы. Я не бóльшая часть их жизней, чем они – моей. Звучало это ужасно. И очень тоскливо. Для любого живого существа. Для Костера это было внове. – Там, откуда я родом, традиции совсем иные, – неуверенно протянул он. Интересно, так в Дубоморье было заведено изначально или перемены протекали постепенно? Когда начал отдаляться хранитель, люди в долгу не остались. – Да? Что ж, тогда я завидую тебе. Или, скорее, завидую твоему хранителю, – ответил он, и уголок его рта дёрнулся, на мгновение являя суховатую, едва достойную своего названия усмешку. В этот миг он показался невыразимо уставшим. – Вязодол. – Что? – Вязодол. Я там родился, – пожал плечами Костер. – В нескольких днях пути от Эскермера, недалеко от Ангова скреста. Тихое местечко, но мы чтим традиции. На Четвертанцы вся деревня выходила, – застенчиво улыбнулся он, – правда, малых посылали домой пораньше, да и до ночи не все оставались, конечно. Это не… смысл ведь не в этом. Это взаимные обеты, так меня учили с детства. Восстановление родства между людьми и хранителем. Потому и родомёд, правильно? – Он открывает чувства людей друг к другу и к лесу, – согласился Ирсинг. – А заодно, – добавил он с циничной гримасой, – сильно затуманивает разум смертных. И им становится неважно, с кем именно они делят ложе. Костер понял, что сейчас лучше не настаивать на своём. – По-моему, его обычно разбавляют водой, –пусть Ирсинг обдумает такую мысль. – По-моему, – сухо ответил тот, – это мудрое решение. Он бы рассмеялся, но всё ещё чувствовал себя чересчур уязвимым. – Так вот. В том месте я вырос, – легко сказал он, – но мой хранитель не там. Видишь ли, с недавних пор у меня появился новый, и я не собираюсь его упускать. Он опять удивил Ирсинга, и, хотя не спешил записывать это в победы, однако позволил себе улыбнуться, когда хранитель демонстративно отвернулся и пробормотал: – Упрямый человек. – Талант у меня такой, – ответил он со всей возможной удалью, вдохновившись примером Сенна. О нет, он всё так же был до полусмерти взволнован, но прислушался Ирсинг к его уверенности, а не страхам. Этих он запер на крепкий замок, пока не нашёл решение. Ему всего-то надо Ирсинга держать в напряжении и не давать ему скучать. Добрые духи, хоть бы у Сенна нашёлся симпатичный родственник, а лучше целых трое, которые могли бы привлечь внимание хранителя, потому что не встречал Костер другой настолько дружной семьи, где все любили бы покомандовать, а именно такая ему и требовалась для осуществления задуманного.

* * *

Они вновь что-то обсуждали, Костер и её муж, а ведь догадки, на каких тропах запропастился лисёныш Тьерр, давно истощили себя. Будь она женщиной более ревнивой, Ана давно начала бы подозревать этих двоих, только за легкомысленной приветливостью Сенна скрывалась непоколебимая верность, ну а Костер… С их знакомства и недели не прошло, как она поняла, что он слеплен из того же теста. Они хотя бы перестали переходить на шёпот как дурачки каждый раз, как она оказывалась поблизости; будто полгорода не судачило о грядущих переменах. Теперь она не оставляла их одних, а наполняла им кружки, когда те грозили опустеть, не позволяла своей старшей дочери отвлекать их слишком часто, и старалась не хихикать чересчур громко, наблюдая, как они мучаются, изобретая новые способы не говорить напрямую о том, о чём все итак уже пронюхали. – Не понимаю я его, – настаивал Костер, наклонившись над столом с оскалом, который ещё месяц назад навёл бы страху на окружающих. – Он просто… словно специально думает о себе плохо, вот если бы он подпустил кого-нибудь ближе, позволил узнать себя, – глубоко вздохнул Костер, и опять замолчал, опять остановился в том месте разговора, после которого никогда не объяснял, почему же таинственная персона, за чью судьбу они так переживали, избегала любого общества, кроме костерова. Она по блеску в глазах Сенна видела, что тому было до смерти любопытно, но именно жалкий взгляд Костера, его удручённо опущенные плечи вынудили её влезть в их беседу прежде, чем Сенн начал допрашивать беднягу с пристрастием. – И? О чём речь? – игриво спросила она, примостившись у Сенна на коленях и тем самым заявляя, что ходить на цыпочках и изображать глухую она больше не намерена. – Проблемы с милым? – Что? Я, нет, – подавился Костер, краснея до кончиков ушей. – Я не… Мы не… – По-моему, ты его сломала, – философски заметил Сенн и обнял её за талию, притягивая ближе, чтобы она опёрлась на его плечо. Он не сводил взгляда с Костера и сочувствующе улыбался, но испытующий взор, которым он всегда следил за другом, исполнился уверенности. – Не в этом дело, – выдавил наконец Костер, ёрзая на скамье. – Ведь… Я не совсем его обычный… ну. Не его обычный, и точка. – Насколько мне известно, – логично заметил Сенн, – обычных и нет. С тобой он хотя бы разговаривает. – Я со своей лошадью тоже разговариваю, – проворчал Костер, уставившись в кружку, которую баюкал в ладонях, – но это не значит, что я с ней флиртую. Просто я безобиден. Странные слова, и не только потому, что Костер отнюдь не выглядел безобидным. – Знаешь, – заявила она, – я бы тебе точно доверилась. Если бы тебе это было необходимо. Сенн бросил на неё шутливый обиженный взгляд, она в ответ закатила глаза, а Костер выглядел одновременно задумчивым и поражённым, будто тропа, по которой он тщетно пытался продраться, вдруг расчистилась от препятствий сама собой.

* * *

Капитан не спросил его о причине выхода в патруль в то место, что находилось в двух днях пути на северо-восток от деревни, и о котором никто не хотел говорить. Он лишь кивнул и пожелал ему удачи, а Костер в ответ удержал язык за зубами и не задал роящихся в голове вопросов. Он и не пытался разгадать, что подумал о его маршруте капитан, посчитал ли он, что Костер поехал искать хранителя или их заблудшего егеря. Возможно, Фарин как-то связал его выезд с сердцем рощи. Возможно, его плачевное состояние и было причиной, почему никто о нём не упоминал. Или, может, никто из них не хотел задумываться о том, что им придётся там сделать, если хранитель, на которого они не до конца полагались, когда-нибудь всерьёз повернётся против них. В первую ночь Костер плохо спал, каждый шорох выдёргивал его из лёгкой дрёмы; он и надеялся, и страшился, что за шумом леса послышится знакомый глубокий голос. Он ни на йоту не сомневался, что Ирсингу не понравится его предложение, а последующий спор выйдет далеко за рамки приличий. Однако если он не ошибался, самого Ирсинга больше всех прочих пугало то, каким он стал, так что Костер намеревался довериться ему. И когда Ирсинг осознает, что бояться нечего, что ж… Это будет совсем другое дело, не так ли? Поначалу он переживал, что не сможет вновь найти путь к сердцу рощи, а затем принялся переживать, что найдёт его слишком легко, что мёртвых деревьев станет больше. В общем, переживал он о многом, потому что его план мог закончиться очень плачевным исходом. С чётким пониманием, куда ехать, во второй день дорога заняла меньше времени, и за час до заката он приметил свой первый ориентир: высокую старую осину совершенно без листьев, и даже покинутые гнёзда воронов устало свисали с сухих ветвей как пакля. Осторожность подсказывала сделать привал засветло, осадить оплот ирсингова знаменитого упрямства на свежую голову, но в этот раз он не был против ночного перехода. Когда он доедет до рощи, у него будет готовый лагерь, разве что Ирсинг вышвырнет его вон. Да и что может потревожить хранителя в его собственной роще? Он мог винить только топот копыт Селки, из-за которого молчали ночные птицы, да свою задумчивость в том, что не замечал, насколько неестественная тишина распространилась по лесу, пока Селки не начала дёргать удила и расстроено фыркать. Резко встав на месте, он задержал дыхание и прислушался, но ничего, ни малейшего звука не подсказывало, откуда ждать опасность. Под деревьями собрались густые тени, размывая очертания стволов и сливаясь с массивом подлеска, так что без движения невозможно было отличить куст папоротника от приготовившегося к прыжку врага. Когда он услышал, как что-то большое целеустремлённо неслось к нему сквозь деревья, его напряжённые плечи расслабились от накатившей волны облегчения. Если Ирсинг знает о напасти, значит, им не придётся сражаться порознь. Он не ожидал, что хранитель вылетит из веток бесформенным яростным узлом серых корней, отчего Селки в ужасе встала на дыбы и заржала. Костер не заметил, как Ирсинг сплёлся обратно, принял форму человека в глубинах плаща, до того скрывавшегося где-то внутри. Он был слишком занят, пытаясь удержать на месте лошадь, но превращение должно было быть молниеносным. – Прочь, – рявкнул Ирсинг, пока Селки продолжала бороться со своим всадником и бешено крутить глазами. – Сейчас не время. – Что? – Просто уезжай, понял? Чем дальше, тем лучше! Это прозвучало зловеще. – Пошёл! – приказал Ирсинг, но не обернулся, чтобы проверить, последовал ли Костер его приказу. Он не воспользовался деревьями, просто избавился от узнаваемой и привычной Костеру формы и унёсся в ночь, будто корни мира решили поиграть в волка. Хоть Ирсинг и говорил категорично, он не казался безумным, а его вид, пускай инакий, был ничем иным как им самим. Он не сошёл с ума и не одичал. Опасность таилась впереди, а они были близко, чересчур близко к сердцу рощи. Костер замешкался лишь на миг. Селки воспротивилась, когда он послал её вслед за хранителем, но была слишком хорошо выезжена, чтобы долго упорствовать. Заложив уши назад, она рванула по пути Ирсинга, и Костер отпустил поводья, доверяя её зрению в сгущающихся сумерках больше, чем своему. Он наклонился к её шее, пока они мчались меж деревьев, но обнаружил, что меньше веток хлестали его, чем он ожидал при такой скорости. Деревья отклонялись от него, с удивлением осознал Костер, они расчищали ему дорогу в меру своих сил, и тут и там во встревоженном молчании мелькали яркие золотые глаза. Даже скача во весь опор, они сильно отстали от хранителя. Когда они выехали из-под деревьев, Ирсинг уже был на месте. Он столь стремительно менял форму, что Костер не мог за ним уследить. Поляна была усеяна трупами, некоторые ещё пытались шевелиться, пока магия медленно вытекала из них, но оставшимися навьями можно было заселить деревню, и основная их масса стояла между ним и Ирсингом. Сбросив поводья Селки на шею, Костер схватился за лук, а не меч, и быстро натянул тетиву, воспользовавшись стременем для опоры. Если он будет двигаться, если не кончатся стрелы, он пробьёт брешь в этой толпе. В ближний бой он ринется, когда варианты получше истощатся. Солнце скрылось за деревьями. Накладывая первую стрелу, Костер подумал, что должен был бы хуже видеть, хотя небо над головой и горело оранжевым и золотым. Где-то на той стороне поляны кто-то принёс факелы… а навьям огонь не требовался. Он спустил стрелу и потянулся за второй, рыская глазами в поисках следующей цели, а не следя за точностью первого выстрела. Нечисти было так много, что промахнуться было невозможно, и он стрелял снова и снова, так быстро, как доставал стрелы из колчана. Скоро его заметят, и тогда… Селки замерла под ним как истукан, ощутив поводья на шее, но мгновенно поддалась давлению одной ноги и отскочила влево, когда за ними ломанулась группа навий. Наступило время целиться точнее, и он аккуратно стрелял назад, предвосхищая ритм прыжков Селки и прорежая ряды преследователей. Двое из них были старее или умнее прочих, их рваная походка мешала хорошо прицелиться, так что Костер сел в седло, и Селки как по команде зарылась копытами в землю и застыла на месте. Эти двое быстро пали один за другим, однако сам Костер привлёк слишком много внимания. Ему следовало бы уехать с поляны и обогнуть сражение, чтобы зайти с другой стороны, но брошенный в сторону дальнего конца рощи взгляд заставил его передумать. Он рассмотрел факелы, вкопанные по обе стороны одного из могучих древних дубов и ярко горящие в окружающей темноте. В их свете он увидел дёргающегося на стволе мужчину, привязанного за ставшие фиолетовыми кисти рук, а кровавые остатки глаз уже окрасили его щёки алым. Одно это и так было отвратительно, но с резким болезненным вздохом Костер понял, что связывающая мужчину верёвка была ничем иным, как пуповиной дриады, а саму её пришпилили к дубу в пародии на объятия; железные ножи, которыми орудовали двое мужчин в ржаво-красной коже, смешивали кровь и смерти их жертв. Он не обратил внимания на кинувшихся к нему навий, его следующая стрела предназначалась более молодому из двух некромантов. Тому, кто проявлял большее рвение. Сжав ногами бока Селки и пустившись вслед за спущенной стрелой, он доставал вторую, смотря, как пошатнулась и рухнула на колени его цель. Он точно попал в лёгкое, и даже если не в сердце, самые чёрные из магов намного более хрупкие, чем их создания. Когда старший мужчина обернулся с мерзким оскалом, Костер был готов. Копыта Селки проскользнули по влажной траве, когда он её осадил, чтобы с первого раза убить ублюдка. Ещё секунда – и он бы выстрелил, если бы с верхних веток на него не напал навий с до боли знакомыми чертами лица. На него смотрел не юный Тьерр, о нет. Улыбка Тьерра никогда не была такой жадной, а на месте двух жёстких кусков янтаря должны были сиять яркие, смешливые, синие глаза. В глубине души он не удивился – егерь мог не явиться на одну перекличку, но не на вторую – и ни на миг не поверил, что в этой истерзанной оболочке осталось хоть что-то от паренька, которого он едва знал. Просто он ни разу в жизни даже в самых диких лесах не встречал навья, чьё имя знал. Он почти извинился, но решил не тратить понапрасну воздух. Вместо этого его стрела вонзилась монстру точно в лицо. Селки в тот же момент с криком ринулась вперёд, её тело сотряслось, будто по ней ударили, и Костер знал, что если обернётся, то увидит кожистые руки, пытающиеся утянуть её вниз – и Костера вместе с ней. Что ещё хуже, когда Костер оглянулся, старого некроманта и след простыл. Что ж, не оставалось времени волноваться о нём. Опережать на шаг монстров, которые окружали его со всех сторон, и так задачка трудная, ещё и Ирсинг был абсолютно один в центре всё разраставшейся кровавой бойни. Впервые увидев, как сражается Ирсинг, он был поражён, но сейчас понял, что хранитель сдерживался, видимо, опасаясь так напугать Костера, что тот, поджав хвост, бежал бы до самых Озёр. Ни на миг не останавливаясь, Ирсинг будто стал ураганом пепла и зелени, ни в одной форме не задерживаясь дольше, чем требовала его атака. Пальцы превращались в когти, разделялись в десяток щёлкающих плетей, а сам он уворачивался, ускользал как клубок змей, только чтобы появиться за новым противником. Ему тоже доставалось – некогда гладкие корни местами несли следы зубов и царапины, несколько из них скрутились в тугие узлы, поблёскивающие чем-то прозрачным и маслянистым – но он ни разу не замедлился, ни разу не дрогнул, и ни разу не посмотрел в сторону Костера. Казалось, что прошла вечность, прежде чем остатки врагов бросились наутёк, но не добежали даже до деревьев. Некоторых настигли стрелы Костера, но Ирсинг безжалостно расправлялся с беглецами, как боролся за свою жизнь до того, и ничем даже отдалённо не походил на человека, разрывая последних навий на куски. Костер сполз с седла и опёрся на плечо Селки, возвращая себе твёрдость в ногах, затем переборол нервное возбуждение от только что окончившейся битвы и огляделся, ища, что требует его внимания в первую очередь. «Ирсинг», – решил он и направился прямиком к хранителю, пока не понял, куда тот шёл. Ирсинг приблизился к древнему дубу с явной неохотой и, сжав губы, уставился на омерзительную сцену, которую оставили за собой некроманты. Его зелёные глаза горели яростью и болью. Спасать мужчину было поздно – незнакомец, Костер его никогда не встречал – да и дриада пребывала в не лучшем состоянии. Он едва мог различить её на фоне ствола дерева, её сухая кожа, так напоминающая кору, вжималась в него так плотно, что словно сливалась с дубом воедино. С закрытыми глазами она казалась древесным призраком, которого легко не заметить. Костер с надеждой посмотрел на Ирсинга, но всё внутри него сжалось, когда тот покачал головой, не смотря вниз. – Я не могу ей помочь, – прохрипел он, и его ладони сжались, их узлы заходили ходуном, яснее лица выражая его муки. – Если она выживет, погибнет её дерево. Однако, когда хранитель потянулся, чтобы отвязать пуповину дриады от запястий умершего человека, та распалась в пыль и осыпалась на землю, разрывая связь между ними. У Костера перехватило дыхание, когда дриада сделала последний вздох; он не подхватил упавшее к ногам тело, слишком потрясённый увиденным, чтобы вспомнить о приличиях. Он не знал, как создавали навий, и с радостью оставался бы в неведении. А проводить подобный ритуал здесь… – Почему она? – с трудом выдавил он. – Почему здесь? – Иногда, – прохрипел Ирсинг, – не из-за хранителя дичает лес. Осквернение сердца рощи тоже прекрасно справится с такой задачей, заодно прихватит меня с собой, – он отвернулся, пока Костер обдумывал услышанное, и зло и устало окинул взором разбросанные трупы. – Этих тоже придётся сжечь. Они хотя бы сделали часть работы и собрались в одном месте для кострища. – Здесь? – нутро Костера болезненно сжалось, и он почувствовал, как кровь отлила от лица. – Ты собираешься сжечь их прямо здесь? – Их так много, что другого места не найти, – разумно заметил Ирсинг. Он будто хотел добавить что-то ещё, но заколебался, а взгляд его чуть смягчился. – Ты не обязан ост… – Я остаюсь, – перебил Костер, расставив ноги и вздёрнув подбородок. Сомнения уступили место жалости, когда стали ясны причины возражения Костера. – Я не собираюсь сжигать своё сердце рощи, чтобы досадить им. Не дождутся, слишком много чести. Может, я и умираю, – прорычал он, сжимая руки в кулаки, – но облегчать им жизнь не планирую. Да я сгнию прежде, чем позволю этим паразитам питаться своим телом, покуда жив. Можешь доверить мне небольшой костерок, – его голос стал нежнее. – Хотя бы в этот раз. – Остаюсь, – упрямо повторил Костер, но уже не так рьяно. – Хотя бы до утра. Я должен сообщить семье Тьерра, – пояснил он. Его голос надломился от нахлынувших воспоминаний, но он продолжил: – Просто это не тот костёр, с которым стоит оставаться наедине. Ирсинг кивнул, принимая тот факт, что проиграл спор, но ни словом не обмолвился до самого рассвета, лишь тихо пожелав Костеру доброго пути. Оставив позади опоганенную рощу и прах друга, тем утром Костер чувствовал себя более одиноким, чем когда приехал. Вот тебе и блестящий план.

* * *

Ничего удивительного, что после доклада он чувствовал себя несколько потерянным. «Отдохни недельку», – по-отечески предложил капитан, и это казалось жутко несправедливым. Он почти не знал Тьерра, ему следовало бы занять чьё-то место или хотя бы взять на себя патрули паренька. Ему следовало бы доказать Ирсингу, что он не напуган ни видом хранителя во всей его красе, ни знанием, что обращение Ирсинга может явиться следствием вовсе не его личного выбора. Кстати, об этом он тоже доложил, и не мог сказать, дались ли ему тяжелее принесённые Сенну и капитану вести или же печальные новости для родни Тьерра. Его сочли бы безумцем, если бы он отправился к роще – таковым его считали на прошлом месте службы и никогда бы не позволили даже приблизиться к сердцу рощи – безумцем, вероятно, крайне опасным. И он оставался в городе, часами ухаживал за Селки и всем своим видом как бы показывал, что тревожиться о нём совсем не стоило. Вот только Сенн заявлялся в гости чуть ли не каждое утро, чтобы утащить его завтракать, затем заходила Ана с детьми и передавала ему ленч, а уж когда на его пороге возник Риг, дабы обсудить вопрос о том своём жеребце, Костер бросил попытки построить стену между собой и их переживаниями, однако ещё долгие дни пребывал в изумлении. Он же почти незнакомец. Насколько же плохо он выглядит, раз они так хлопочут о нём? По ночам ему снился огонь, и становилось не до сна. Он выходил на прогулки, не покидая пределов деревни, если не брал с собой меча. В конце концов, второй некромант никуда не делся – даже в самых светлых лесах от некромантов никто не застрахован – да и навьи не погибали вслед за создателем. Если кто и замечал его ночные обходы, то никогда их не упоминал, за что Костер был искренне благодарен. На пятую ночь он решил пройтись до родственного алтаря и рощи, где проходили танцы, но не знал почему. Пускай он шёл будто в бреду, но около поляны замедлил шаги, приметив свет от факела там, где должна стоять кромешная темень. Время для Светлой Четвертьночи ещё не пришло, наоборот, до неё оставалось больше двух недель, а на огонь и лес ему в последнее время ох как не везло. По уму следовало украдкой уйти, поднять капитана и прочих егерей и вернуться не с одним мечом в руке. Вместо этого он подобрался ближе и замер от неожиданности, узнав укутанную в плащ фигуру, стоящую над алтарём. Одна рука хранителя была вытянута вперёд, и из сложенной горстью ладони тёк неизменный поток прозрачного золота. Боясь произвести хоть звук, он наблюдал, затаив дыхание, пока Ирсинг не повернул голову, чтобы взглянуть в его сторону. Подсвеченный тёплым жёлтым светом окружающих алтарь факелов, на миг Ирсинг показался незнакомым, серое лицо стало почти зелёным. Затем его ласковое выражение сменилось лукавым, резким и выжидательным – он вновь был тем Ирсингом, которого знал Костер. – Ты что здесь делаешь? – спросил Костер и вышел из-под сени деревьев, вставая рядом с хранителем. Ирсинг ответил с каменным лицом: – Живу я здесь. Впервые за последнюю неделю Костеру хотелось рассмеяться. – Ну да, – вместо этого сказал он, – это я и так знал. Но ты наполняешь чашу, – неуклюже указал он. Он заметил, что ладонь Ирсинга выглядела так, будто была порезана, но говорить об этом вслух не стал. Он и без того уже слишком много раз за одну ночь озвучил очевидное. – Мне подумалось, – протянул Ирсинг, – что существовать в ожидании своей смерти несправедливо по отношению к тем, кого мне дóлжно хранить. Даже если они… далеки от меня, я… – он с силой сжал пальцы в кулак и опустил руку, глядя в широкую деревянную чашу, до краёв наполненную его… кровью? Сущностью? Костер не представлял. – Твоя забота – честь для меня, – почти неслышно сказал Ирсинг. – Мне надлежит ответить тем же. Костер уставился на него. Отголоски понимания зашевелились у него в голове и отказались умолкать. – Тебе никогда не нужен был кто-то, кого надо защищать, – вслух произнёс он, вспоминая собственные слова, сказанные так много недель назад. Тогда он опирался на свой опыт общения с изменчивыми хранителями. Ирсинг смерил его настороженным взглядом, его низкий голос прозвучал глухо: – Я нахожу бесполезными тех, кто не в состоянии позаботиться о себе. Тебе пора было б уже уяснить, что мне нельзя доверять. Настолько смехотворное заявление не стоило ни возражения. На его лице расцвела улыбка от снизошедшего озарения, а не от абсурдности сказанного. – Ну что ж. Теперь я понимаю, каким круглым дураком был. – Что? – Что я с самого начала твердил тебе? – с лёгким сердцем поторопил его Костер. Зелёные глаза сузились, и Ирсинг едва ли не обвинительно бросил: –Ты толкуешь про свой нелепый план по привыканию к моей внешности посредством какого-нибудь благодарного подношения? – Ирсинг, – с улыбкой оборвал его Костер и потянулся к прохладным скулам хранителя. – Кто знает тебя лучше меня? Ирсинг замер, словно не в силах поверить собственным глазам, но мелко вздрогнул, когда Костер провёл кончиками искусных пальцев по его щеке. Крепко сплетенные серые лианы не поддавались давлению, совсем не походили на мягкую плоть, однако незаметные, но чувствительные движения под его ладонью, когда Ирсинг сжал челюсти, давали понять: это не маска, это живое. Да, ощущения вовсе не напоминали прикосновения к человеку, но и взволнованно глядящее на него лицо не было человеческим, в отличие от чересчур человеческих глаз, явно усомнившихся в том, не помутился ли разум Костера. – Всё хорошо, – пообещал он, обхватывая хранителя за шею и медленно наклоняя к себе. – Ты не причинишь мне вреда, я не дам дёру, вопя от ужаса. Позволь мне это доказать. – Упрямец, – попытался ответить Ирсинг, но Костер заткнул его поцелуем. Поначалу было непривычно. Губы Ирсинга, хоть и гибкие, были такими же жёсткими, как и всё его тело. Костер слишком поздно задумался, хотя бы из вежливости имело ли существо, которое говорило и, скорее всего, дышало, нечто столь обыденное как язык. Тут его поджидал приятный сюрприз – вкус Ирсинга кружил голову, будто Костер очень быстро выпил много креплёного вина. С недовольным ворчанием оторвавшись от хранителя, он слегка отклонился и открыл глаза. Пришлось несколько раз ошеломленно сморгнуть. Ирсинг взирал на него, неуверенно нахмурившись. – Хн, – он помотал головой, прогоняя морок. – Это… ты, да? Родомёд. Это сам ты. – Это часть меня, – подтвердил Ирсинг и пожал плечами. – Находишь ли ты его неприятным? – О нет, – заверил его Костер, очухиваясь. Он чувствовал себя так, словно все ощущения обострились и переполняли его, начиная с аромата и вкуса Ирсинга и заканчивая тлеющим внизу живота теплом. – Просто не хочу, чтобы ты потом утверждал, что я был не в своём уме. – Это может помочь, – предупредил Ирсинг, но сдался, увидев усмешку Костера. – Нет, – возразил он, – абсолютно, совершенно не может. Обычно он не любил обнажаться на улице, но рядом с алтарём – совсем другое дело, особенно в присутствии хранителя. Не было ни музыки, ни яркого света десятков факелов, ни радости и смеха родных и близких, однако тусклое пламя и тихая темнота леса не казались отталкивающими. Он надеялся, что его откровенность заставит Ирсинга расслабиться, но потянувшаяся к нему рука была чрезмерно осторожной, гладко отполированные пальцы невесомо прочертили линию по ключице от горла к плечу. Прохладные и непривычные, где тонкие корни сплетались, принимая человеческие очертания, они поглаживали кожу Костера знакомыми движениями и в то же время не походили ни на что, и очень жёсткие, и слишком гибкие одновременно. – Всё хорошо, – повторил он и запустил руку под плащ Ирсинга, который уже пора было чинить. Его ладонь легла на твёрдое бедро. Когда края плаща разошлись, Ирсинг напрягся, но не пошевелился, пристально наблюдая, как Костер его рассматривал. В их последнюю встречу хранитель был ранен в десятке мест, но не позволил Костеру как следует себя обследовать. Он переживал о многом, но больше всего о том, смог ли Ирсинг залечить вред от того, что с ним сотворили, ведь его сердце рощи осквернили, оно медленно погибало, но, видимо, волновался он напрасно. Ещё можно было подметить царапины и рваные раны, оставленные когтями и ножами, но они хорошо заживали, едва видимые на стальном фоне широкой груди хранителя. Он вправду поражал, захватывал настолько, что Костер и не подозревал в себе подобного интереса. Сам он рос исполином, сравнявшись с взрослыми мужчинами в возрасте, когда прочие мальчишки только-только вытягивались будто сорняки. Он быстро набрал силу и большую часть жизни вёл себя с окружающими как с хрупкими фарфоровыми куклами. Одно присутствие Ирсинга заставляло его почувствовать себя маленьким. Он не без причины восхищался феноменальной силой хранителя и теперь держал эту мощь в буквальном смысле в руках. Впервые кто-то усмирял себя ради него. Он провёл рукой по груди Ирсинга и поразился тому, как точно повторяли твёрдость грудных мышц и скаты ключиц плотно сплетённые корни, копируя очертания и дрожь мускулов, пока его пальцы спускались до плоского живота. Если бы Костер собственными глазами не видел, как хранитель превращается в нечто чуждое, он бы считал того почти человеком, крепким как один из его дубов. В местах, незатронутых произошедшей схваткой, он был стеклянно гладким, как отполированное вдоль волокон дерево. Пускай у него не было сосков, которые можно ущипнуть или мучить, не было пупка, который можно игриво пощекотать кончиком языка, но что-то в ласках Костера явно ему нравилось, если судить по заполняющему глаза Ирсинга возбуждению. Прежде, чем его рука скользнула ниже, Костера притянули вперёд, и Ирсинг впился в его рот поцелуем менее осторожным, но не менее нежным. Изучая губы хранителя, но не испивая из него, Костер улыбнулся – Ирсинг вздрогнул –и одобрительно мурлыкнул, когда массивная ладонь легла на его спину. Чуть помедлив, Ирсинг прижал их друг к другу, кожу к коре. Он едва не отодвинулся, когда нечто незнакомое шевельнулось у его бедра, захотел увидеть то, что ощущалось столь непривычно. Не твёрдое и единое, а гибкое шевеление тонких лиан, которые поглаживали его кожу будто по собственному желанию. Они исследовали его с той же тщательностью, которую Костер с первой встречи заприметил в Ирсинге, пощекотали тонкую кожу с внутренней стороны его бёдер и почти остановились, когда дошли до крепко прижимавшегося к его животу члена, которым он потирался о хранителя. Одна, колеблясь, обвила основание его члена – Костер зарычал и не шевелился, пока она мягко пробиралась по нему вверх. Дерево не славилось податливостью, и на миг он почувствовал себя в ловушке, будто ему на член надели поводок. Он зарделся, когда понял, что совсем не возражал против такого развития событий. Вовсе не от смущения начал он извиваться в объятиях Ирсинга, стоило второй лиане присоединиться к первой. Он понял, что в этих кольцах было достаточно места, чтобы отодвинуться на несколько дюймов, пока головка члена не коснулась последнего оборота; трепещущее сжатие заставило с резким вздохом толкнуться вперёд. Откинув голову назад, он увидел, как зорко наблюдает за его реакциями Ирсинг. Хранитель на сей раз не ответил на безмолвное давление руки Костера, лежащей у него на шее, и отказался отвлекаться на поцелуи. Он не мог не покраснеть, когда третий отросток присоединился к первым двум, ещё пара заигрывающе и искательно провели по его яйцам, а затем медленно изогнулись, разводя их в стороны. И вновь он попытался сдержать свои беспокойные движения – и не смог. Он изучал длину своего необычного поводка и старался не опозориться от малейшего жадного, сжимающегося движения, нежно притягивающего его обратно, ещё ближе к хранителю. Эти гибкие, извивающиеся корни, казалось, были сразу везде, так что через постыдно короткое время Костер уже бесстыдно тёрся о прохладное твёрдое бедро Ирсинга; тот переступил, чтобы ему было удобнее. – Нравится? – прошептал Ирсинг ему на ухо. Костер отвлечённо рассмеялся и сильнее вцепился в плечи хранителя, когда два – или три? – отростка Ирсинга сплелись в узел и надавили на местечко сразу за его мошонкой. – Духи, да. Так… ох, так хорошо. Сделай так ещё. Глухое урчание Ирсинга около его шеи окончательно переполнило чашу терпения, и Костер порадовался, что до лета оставалось всего несколько недель. Он уверенно выпутался из объятий Ирсинга, задрожав, когда согретые теплом его тела лианы нехотя прошлись по его коже, выпуская из своих колец. Он бы встал на колени, только вот Ирсинга это явно встревожило, и он задумался, насколько хорошо контролировал себя хранитель. Безусловно, достаточно, чтобы не ранить его, ну а если в пылу момента? Он представил, как лианы Ирсинга плотно обвивают его горло, удерживая на месте, пока они одна за другой заполняют его рот, лишают дыхания. Потом представил, как запаникует из-за этого Ирсинг, и отбросил свою порочную фантазию. «Позже», – пообещал он себе и растянулся на своём расстеленном на траве плаще, протягивая руки, чтобы уложить хранителя рядом. Когда Ирсинг станет больше доверять и себе, и Костеру, он точно вернётся к этой идее. – Давай, – настоял он, заметив, что Ирсинг сомневается. Он наслаждался незнакомыми ощущениями, переплетая пальцы с чужими, большими, чем его собственные. – Я хочу до конца. Давай же. – Тебе не знакомо чувство меры, – проворчал Ирсинг с неверным смешком, от которого Костер улыбнулся. – Забавно. Все считают меня воплощением осторожности, – легко возразил он. У него перехватило дыхание, когда Ирсинг аккуратно устроился рядом, но не на нём, и склонился так низко, что напомнил Костеру о своём весе. – Видимо, это тоже частица тебя. – Тогда повезло тебе, что я терпеливый. Он хотел рассмеяться – с их первой встречи Ирсинг бывал каким угодно, только не терпеливым – однако медленно блуждавшая по его животу рука как раз дошла до члена, и он от неожиданности поперхнулся воздухом. Ирсинг не сводил с него глаз, и было в подвижных чертах его лица что-то, намекающее на вопросительно приподнятую бровь. – Хорошо, – выдохнул он и подивился, с каким азартом дёрнулся его член в чересчур осторожном кулаке хранителя. Странно мозолистая поверхность ладони Ирсинга и изогнутые пальцы вырвали из его горла стон. Костер дёрнулся вверх за добавкой. – Хнн. Ты можешь… туже. Я не? Он беспомощно выгнулся, когда держащая его рука мгновенно распалась, тугие завитки пальцев разделились, ладонь до запястья потеряла человеческие очертания. Шустрые как змейки, эти лианы обвили весь его член. Поначалу казалось, что его сочащаяся смазка увлажнила захват, в котором он отчаянно двигался, но её было чересчур много, пускай сам Костер и был близок к разрядке. Стоило ему глянуть вниз, он увидел, что извивающийся узел из корней хранителя отражает свет огня из-за той же прозрачной жидкости, которой тот ранее наполнял родственный алтарь. – О духи, – ругнулся он и вспомнил, что прежде Ирсинг порезал себя. Неужели он был настолько груб, что рана вновь открылась? – Ты? – Тише, – хранитель сжал его крепче при следующем движении, и следующем. – Сейчас всё иначе. – Но? – Ты бы не поранил меня, даже если б постарался. Ирсинга это явно позабавило, и Костер почувствовал облегчение. Или он впитывал сущность Ирсинга кожей, как листья – солнечный свет. Слишком трудно стало думать хоть о чём-либо кроме удовольствия. Он отрешённо решил, что в любое другое время он бы сквозь землю провалился от стыда из-за звука, который издал, когда лианы хранителя отпустили его. – Хорошо, – сказал Ирсинг, будто понял смысл его бессловесной мольбы. Костер не задавал вопросов, потому что рука хранителя отчасти вернулась к форме человеческой и спустилась ниже. Тонкие, скользкие лианы проникли внутрь него одна за другой. Он зарычал и выгнулся вверх, без стыда разведя ноги в стороны. Так странно, очень странно, когда внутри двигается нечто столь гибкое, будто его заполнило до краёв гнездо змей. Часть его хотела сжаться от этой непривычности, но осторожные движения лиан посылали вдоль позвоночника Костера снопы искр. Дюжина искусных изгибов легко и беспорядочно поглаживали и надавливали, и он подавался навстречу каждому размеренному толчку, сжимая в пальцах траву. Каждая лиана сама по себе была настолько тонкой, что он не замечал, когда внутри него появлялась ещё одна. Переход от двух «пальцев» к трём, а затем четырём исподволь растянул его. Он не сразу понял, что Ирсинг спросил о чём-то, ему пришлось моргнуть пару раз, чтобы увидеть, как хранитель смотрел на него со смесью жажды и удовлетворения. Словно наблюдать, как Костер теряет голову, уже достаточно, даже если бы сам он не отказался от… Большего. В этом же и состоял вопрос, да? – Ты уверен? – переспросил Ирсинг, довольный, что наконец-то привлёк его внимание. – Да, – ответил он без колебаний. Неужели Ирсинг сомневался? – Сейчас, – на всякий случай уточнил он. Отростки, служившие хранителю чем-то наподобие члена, оказались шире и длиннее тех, что составляли его пальцы, но Костер уже был так хорошо подготовлен, а лианы – скользкими от сущности Ирсинга, что первая из них не встретила сопротивления. Вторая скользнула следом почти в тот же миг, пробираясь глубже, но он едва не потерял сознание, когда они изогнулись внутри, раскрывая его для третьей. Он уже чувствовал себя таким же наполненным как секунду назад, а движение внутри не прекращалось ни на мгновение, лианы сплетались и вились вокруг друг друга, распадаясь, только чтобы уступить место ещё одной, присоединившейся к танцу своих собратьев. Ирсинг оставался абсолютно неподвижным и нависал над Костером с видом глубокого сосредоточения. Так что именно Костер обхватил его бёдра ногами, отчаянно двигаясь, пока корни наполняли его всё больше. Он сразу понял, когда достиг своего предела, почти не желал оборачиваться, чтобы увидеть, сколько же из них уже внутри него, а сколько – снаружи, однако Ирсинг и не давал ему больше. Один отросток погладил его член, скорее дразня, а не лаская. Он бы сам потянулся вниз и взял себя в руку, если бы смог ослабить крепкую хватку на неровной спине Ирсинга. Истекая соком хранителя, пьяный от родомёда и собственных обострённых чувств, он позволил себе забыться, пока в его голове не осталось ничего кроме распирающего изнутри давления, внимательных глаз и оглушительного облегчения, когда он наконец кончил. Вероятно, он покинул этот мир на несколько минут. Когда он открыл глаза, то почувствовал, как растянуты его мышцы там, где только что был Ирсинг, необычное тепло наполняло его и, будто тая, впитывалось внутри. Хранитель терпеливо сидел рядом и ждал, пока он проснётся. – Хн, – простонал он и задумался, стоило ли ему приложить усилия и принять вертикальное положение или лучше проспать остаток ночи на этом самом месте. – Это было потрясающе. Мы сделаем это снова. – Хм. Похоже, у меня будет партнёр в грядущую через несколько недель Четвертьночь, – наигранно небрежно ответил Ирсинг. Отчасти Костер обрадовался: хранитель без слов уверял, что больше не собирался прятаться, обещал жить, а не отмерять отведённое ему время. Однако по большей части Костер приподнялся на локтях и смерил Ирсинга таким взором, словно сильно сомневался в здравомыслии хранителя. – Несколько недель? Я предполагал несколько часов. Завтра, если мне придётся тебя уговаривать. Э-э, мне придётся тебя уговаривать? Потому что мне, скорее всего, следует одеться, если уговоры затянутся, по ночам всё ещё прохладно, знаешь ли. Да, он дразнился, но самую малость, и Ирсинг, хвала ему, это понял. – Одевайся, если можешь, смертный, – проворчал Ирсинг, внезапно обнаружив один из окружающих их факелов крайне занятным. – Через несколько часов мы можем сие обсудить. Сильно позже, когда прошло несколько часов, а затем – ещё несколько, на самом краю сна Костер почувствовал, как ласково перебирала его волосы чужая рука. – Вы так скоро покидаете меня, – прошептал Ирсинг. Слова были полны отчаянной тоски, и Костер попытался вернуться в сознание, но тщетно. Его старания были обречены на провал, однако это было первым, о чём он вспомнил, проснувшись утром.

* * *

На пороге осени, когда лето было уже на исходе, в Орм въехал небольшой караван из пяти повозок с вереницей скота на привязи: тремя коровами, двумя козами и лошадью, которая легко могла быть близнецом гордости и отрады их нового егеря. Ирсинг уже несколько дней следил за ними, ещё с тех пор, как они пересекли границу его леса, хотя они не первые приехали в поисках нового дома – весть о том, что Дубоморье вновь укрощено, быстро разнеслась по стране. Подобные мысли его развлекали, пусть и не по-доброму. Его сердце рощи вопреки всем ожиданиям опять процветало, но это не значило, что он очистил свои земли от всех невзгод, что рыскали у границ – эту битву никогда не выиграть. Отныне он просто внимательнее прислушивался к мольбам в свой адрес. Он хотел проверить границы между Ормом и Ясенобродом, но отвлёкся, когда понял, что Костер с ним не идёт. Странно – его человек, его егерь предпочитал сень леса всему прочему, и убедить его сидеть дома было нелегко. Отсутствие мужчины настолько смущало, что Ирсинг повернул обратно, скользя в тени домов на самом краю деревни и походя усмиряя брехучих собак. Он всё ещё носил зелёный плащ, пусть многие видели его лицо во время последних Четвертанцев и не раз – после, благодаря обыденному отношению Костера к его персоне. Хоть он ясно дал понять, что предпочитал для танцев одного конкретного партнёра, не стоило без надобности проверять намерения других людей. Все ещё привязанный к повозке высокий мерин резко заржал по его прибытии, предупреждая людей, ежели кто из них его слушал, однако те были слишком заняты. Они остановили повозки и оглядывались вокруг с улыбками на лицах. Костер распахнул свою дверь с ухмылкой и длинными резвыми шагами подошёл к ближайшему вагончику, стягивая сидевшую на облучке возницу на землю и заключая в крепкие объятия. Ирсинг беспристрастно решил, что для человека женщина была довольно миловидной. Та, смеясь, чмокнула Костера в щёку. Она была почти с него ростом, её длинная чёрная коса растрепалась, а заразительная улыбка искрилась в тёплых карих глазах. Пока он наблюдал, прочие люди повылезали из повозок и подходили к ним, море в основном тёмных волос, тёмных глаз, странно похожих улыбок, и он как раз собирался улизнуть с этого воссоединения, на которое его никто не приглашал. У него бы это даже получилось, если бы дьявольский конь не наделал шума очередным требовательным ржанием. Не один Костер обернулся – мужчина постарше со следами седины в волосах зорко шарил чёрными глазами вдоль границы леса. Костер почти с надеждой же искал причину ближе, и стоило ему приметить хранителя, он, не выпуская из рук талию женщины, засверкал от искреннего нескрываемого восторга. Что ж. Костер любил повторять, что в иных лесах иные традиции. – Ирсинг! – он ухмыльнулся, когда женщина у него под боком издала возмущённый звук, и проигнорировал её удар кулаком по плечу. – Познакомься с моей семьёй. Он сделал к ним два шага, но в удивлении остановился. – Твоей семьёй? – Ну, её части, – пожав плечами, исправился тот. – Они половину Дубоморья займут, если приедут всем скопом. – Мы не живём в Вязодоле, – ответила женщина с характерной для Костера лёгкостью. – Мы и есть Вязодол. – Это точно, – пробурчал с улыбкой старший мужчина. Отец Костера, может? Он смотрел на них в упор. Они, разумеется, смотрели в ответ, но выжидающе, уютно, и… он ничего не понимал. Но он всё же помнил о приличиях. – Добро пожаловать, – серьёзно сказал он. – Всем вам. Они обезоруживающе улыбались в ответ, довольствуясь столь малым, что ему хотелось спросить, есть ли у них вообще хоть какие-то стандарты. Однако если они были хоть сколько-нибудь похожи на Костера – их сына, их брата, Ясень Первозданный, да только слепой бы не признал в этой женщине его сестру – эти стандарты были очень высоки. И Костер привёз их всех от старейшей бабки до детей, которые сохраняли пристойное спокойствие в заботливых руках старших, и он вправду совсем ничего не понимал. Вот только Костер смотрел на него с добротой в глазах, словно знал много больше, чем готов был сказать, и перед взором Ирсинга развернулась картина того, что задумал этот сентиментальный дурак. Однажды Костер умрёт, как и все они. Но его племянницы и племянники – его внуки, возможно, хотя в Ирсинге было достаточно дикости, чтобы обрубить на корню подобную перспективу – продолжат жить вместо него, слепленные, коли миру повезёт, из того же теста. И Костер сделал всё возможное, чтобы Ирсинга до конца его дней преследовала самая упрямая, преданная стая смертных, когда-либо ходивших по этим землям. – Итак, – живо начал Костер, приобнимая сестру. – Это Карис. Она тебе понравится, – добавил он озорно. – Она может сшить идеальный плащ из выкройки за пару дней. – Учитывая, с какой скоростью мы их портим, я надеюсь, ты сможешь это доказать, – сухо ответил Ирсинг, чтобы увидеть, как поперхнётся смехом Костер. Её улыбка была до боли знакомой и уютно повторилась на лицах окружавших их людей. Не такие обеты, что он делил с Костером, не такое родство, но всё равно оно согревало его изнутри. – О да, – она одарила хитрой усмешкой брата, чья тревога казалась наигранной лишь наполовину. – Думаю, справлюсь.