Оборотень из переулка

— Что, опять собираешься съесть меня вместе с пирожками? Красная кепочка, широкая улыбка, синие-синие глаза — даже тогда, в темноте, умудрился разглядеть, а уж сейчас-то, при дневном свете, и вовсе немудрено. Вчера они расстались на остановке — почти друзьями; по крайней мере, смеющийся Курьер точно не выглядел тем, кто держит зло или обиду. Волк долго махал вслед троллейбусу, даже не задумываясь, видит его Курьер или развернулся спиной и залип в мобильный телефон; потом забрался с ногами на остановочную скамейку — ругать в такой час было некому, — подтянул колени к груди и затих. Всё ещё хотелось есть: шоколадка и пустой чай как в чёрную дыру провалились. Вломиться, что ли, в остановочный киоск?.. Волк лениво покосился на витрину, которая обещала чипсы, печенье, шоколадные батончики, конфеты и ещё много, много всего, настоящее изобилие. Сильнее, чем в детстве, захотелось оказаться запертым на ночь в продуктовом; наесться до отвала — а там уже будь что будет. Вместо того чтобы вышибать дверь киоска, Волк пошарил в карманах — чисто машинально, ни на что не надеясь, — и нашёл носовой платок. Курьер забыл, вот же... И как ему теперь вернёшь, если даже не знаешь, где он живёт? Хотя зачем ему чьи-то сопли? Вот постирать бы, отгладить и тогда... Стирать и гладить было негде: в городе, конечно, текла речка, но пальцы от её воды моментально деревенели. Да и тут бы не помешал кусок мыла: испачканные носовые платки не всегда отстирываются в простой воде. «Мыло — это щёлочь? — полусонно думал Волк, шмыгая носом, но не смея больше высморкаться в Курьерский платок. — Если я съем кусок мыла, успокоит ли он кислоту в моём желудке? Осталось придумать, где это мыло достать...» Мыло наверняка можно было стащить на рынке, где Волк уже не раз воровал по мелочам, — или в одном из магазинов, где эти самые мыла давали трогать, нюхать и даже пробовать — то есть руки мыть, а не на вкус, конечно. Но рынок в другом районе, а в магазине видеокамеры; а видеокамеры — прямой путь за решётку. Хотя, может, там не так уж плохо? Тепло и кормят... «Надо вернуть Курьеру платок», — решил Волк и, уткнувшись носом в колени, задремал. Впрочем, дремал недолго: когда тело тоже отключилось, свалился со скамейки прямо носом в асфальт. К счастью, подставил руки, только ладони чуть-чуть расшиб и запачкал джинсы. Усевшись на скамейку по-человечески, он снова вытащил платок; но всё же не стал сморкаться, принюхался. Такой тёплый и вкусный запах, почти как у пирожков, ещё немного и слюнки потекут... Только это не пирожки, конечно; это Курьер, Волк запомнил его запах и теперь бы ни за что в жизни не забыл. Может, по запаху его отыскать? Волк встал со скамейки, судорожно принюхался, хотя с заложенным носом удавалось так себе. Курьер был здесь — тут они стояли, беседуя ни о чём и смеясь, потом подошёл троллейбус и Курьер забрался в него... Дальше запах растворялся в запахе троллейбуса; точнее, в запахе выхлопного газа, и Волк не мог его отследить, не мог понять, куда же идти дальше, чтобы отыскать Курьера. В нагрудном кармане лежал выключенный телефон. Волк вдавил кнопку, молясь звёздам, чтобы зарядка не кончилась и хватило денег на счету. Давай, загружайся, глупая железка!.. Название города, курьеры, выпечка. Пролистать страницы, увидеть на картинке знакомый логотип — такой был на красной сумке. Прочитать адрес, повторить десять раз. Открыть карты — снова молясь, чтобы хватило зарядки и денег, — наскоро проглядеть маршрут. Выключить телефон, спрятать в карман и зашагать прямо по дороге. Зачем ждать завтрашнего дня, если можно заявиться туда сегодня и прямо там заночевать? Волк так и сделал: добрался — с трудом, заплутав по пути, — до этой несчастной кулинарии, спрятался в густые кусты («кустые густы») и отрубился почти сразу же. Очнулся от чьих-то шагов, хлопанья двери; подскочил перепуганно: а если упустил? — поймал носом воздух и тут же спрятался обратно. Курьер вышел на крыльцо, поправил кепку и зашагал куда-то по улице. Надо было подбежать и протянуть платок — но Волк почему-то замер в кустах, приглядываясь, почти выслеживая добычу... Позволил отойти шагов на тридцать — и тихонько двинулся следом. Он шёл за ним долго-долго, прятался за остановками и в открытых подъездах, позволял отойти далеко-далеко, а затем нагонял. Ещё никогда ему не было так весело — почти как игра в шпионов в детстве, в которую он ни разу не проигрывал. Перед тем как войти в арку, решил: надо бы и раскрыться уже. И вот наконец... — Что, опять собираешься съесть меня вместе с пирожками? Хочется улыбнуться или даже рассмеяться: да не, ты чего! Предложить: может, погуляем немного по городу? Но всё веселье, весь запал хищника как ветром сдуло. Волк только нерешительно выходит из арки — и, споткнувшись о какой-то камень, неожиданно раскашливается. — Ты чего, совсем простыл? — обеспокоенно хмурится Курьер. — Посидел бы дома, чего шатаешься... Волк сглатывает неприятный горьковатый комок в горле и как можно беззаботнее отмахивается: а, подумаешь! Курьер не знает, что здесь он бездомный. Если бы знал — не стал бы общаться: кому нужен какой-то вонючий оборотень из переулка? Хотя не из переулка, из парка: Волк обычно там ночует, устроившись на скамейке где-нибудь в самой глубине, куда никто не сунется, или в беседке, если там никто не пьёт. Один раз, правда, чуть не попался полиции, наврал, что поплохело, в глазах потемнело, но сейчас уже всё нормально, дома есть таблетки, нет, подвозить не надо... Спросить документы они не додумались, и Волк убежал и всю ночь бродил по городу, боясь хоть где-нибудь придремать. — Я тебе платок хотел отдать, — улыбается Волк. — Он всё-таки твой. — Да забери себе! — отмахивается Курьер. — Не умру я без этого платка, у меня ещё один есть. А ты что, совсем платков не носишь? Волк пожимает плечами. Носить-то он носил, да только прошлые два пошли на ноги под носки, когда на пятках протёрлись дырки, — а потом и вовсе порвались вслед за носками. А стащить на рынке платок в голову не приходило: до платка ли дело, когда можно безнаказанно попробовать пару-тройку яблочных долек и немножко вина, якобы выбирая, у кого лучше купить; или мимоходом стащить с прилавка пирожок или кусочек шоколадки — и ну драпать, если застукают. — Если хочешь, можем прогуляться по городу, — предлагает Курьер. — Я, правда, тут заказы разношу, это не особенно интересно... — он смеётся, и Волк, улыбнувшись, ерошит грязную чёлку. — Хотя у тебя же дела, наверное? — спохватывается Курьер. — Иначе с чего ты выполз-то больной... — Да я это, свежим воздухом подышать, — смеётся Волк; смеётся почему-то натужно, совсем не как вчера. Зачем он вообще устроил эту погоню-охоту, будто они с Курьером давным-давно знакомы и можно будет поймать его, завалить на землю и... И что? — Говорят, это помогает, — пожимает плечами Волк, не давая разгуляться фантазии. — Советуют же проветривать. Вот и я проветриваюсь. — Значит, пойдём гулять? — радуется Курьер; судя по тому, что протягивает руку, точно радуется. Волк крепко сжимает его пальцы и, отвернувшись и прикрывшись, снова кашляет. На этот раз на ладони остаются красные-красные лепестки. *** Они встречаются каждый день: Волк приходит к кулинарии (на самом деле — ночует в кустах в соседнем дворе), Курьер, забрав очередной заказ, привычно жмёт руку (взялся откуда-то этот маленький ритуал), и они вдвоём идут гулять по городу — то есть в первую очередь, конечно, разносить заказы, но кто будет спорить с правдой: заказы уже давно стали просто поводом для встречи. Волк старается выглядеть более или менее прилично: брызгается тестерами одеколонов во всяких парфюмерных (льёт на руки, пока никто не видит, и старательно обмазывается везде, где только можно), моет голову в туалете торгового центра (набирает в ладонь мыло и полощется прямо в унитазе) — а устав возиться с длинной и долго сохнущей косой, отстригает её ножницами в канцелярском. Курьер тогда внимательно разглядывает стрижку и кивает: «Тебе идёт». «А тебе идёт быть вот таким растрёпанным», — хочет улыбнуться Волк. Но почему-то лишь опускает глаза: «Спасибо». Правда, дурацкую щетину ничем не убрать: тестеры бритв нигде не выставлены. Зря он тогда начал бриться; может, ходил бы с пушком — всяко лучше, чем с этой почти бородой. Не желая показаться неопрятным, Волк в одном из разговоров как бы невзначай упоминает, что у него сломалась бритва. А Курьер на следующую встречу берёт и приносит свою — электрическую, такую удобную... Волк бреется прямо там, с наслаждением ощупывает гладкие щёки; а Курьер смеётся: «Теперь хоть выглядишь как человек, можно тебя...» И сердце ёкает в груди, хотя фразу Курьер так и не заканчивает. Вот только лучше бы вместо электробритвы принесли лекарство. Хотя если б Волк ещё знал, какое... Потому что и днём, во время прогулки, и ночью, ворочаясь на холодной земле, Волк кашляет так, будто лёгкие вот-вот вылетят наружу. Закрывается всегда платком — и на платке остаются кровь и разноцветные цветочные лепестки. «Ты в порядке? — каждый раз спрашивает Курьер. — Слушай, ну посидел бы дома. Я могу к тебе зайти, вместе посидим». «Нет, — поспешно отговаривается Волк, — всё нормально, я так всегда болею. Покашляю и перестану». Не перестаёт. Не пе-ре-ста-ёт, иногда почти задыхается, иногда выкашливает цветочные бутоны — хорошо хоть мелкие, — иногда выковыривает из глотки зелёные стебли с листьями. Память отзывается неохотно: да, что-то слышал про такую болезнь, но только смутно, даже не сталкивался никогда. Цветочная лихорадка или какое-то такое дурацкое название; и заразиться ей можно, только если... Зар-раза... Тогда он ползал в каком-то переулке полупьяный (отпил из найденной пластиковой бутылки, думая, что это вода, и только после третьего шумного глотка понял, что жжётся в горле и в животе вовсе не от голода), пытался ночлег придумать. Заляпался не пойми чем; потом, принюхавшись, сообразил, что чья-то кровь; и каша из чего-то почти цветочного липла на ладони. Облизываться от всякой дряни было не впервой — ну и вылизал, морщась, обе руки, всё лучше, чем ходить заляпанным, тем более чужой кровью. А оно вон что... Вот когда подцепил, значит... Только бы Курьера к себе не подпустить, не дать и ему перепачкаться и заразиться. Хотя... глупости-то какие, как в голову вообще пришло? Это ж Курьеру надо слизать кровь или цветы — с него, Волка, слизать. С чего это Курьер полезет его облизывать? Он ещё не рехнулся. Только бы не накашлять на него случайно — ну так он всегда платком прикрывается. Значит, Курьеру ничего не грозит. А вот ему — ещё как. Волк ворочается в кустах, удивляясь, как жильцы до сих пор не заметили измятой травы, — и пытается придумать, что же такое соврать Курьеру, чтобы не вздумал его искать. Стать окончательно плохо может в любой момент, верно? И если у него не будет шанса предупредить, если Курьер вдруг обнаружит его тело в этих кустах и узнает всю-всю правду... Но что придумать? Отъезд? Курьер попросится проводить. А... а что ещё заставит неожиданно исчезнуть, не вызывая подозрений? Может, просто... не прийти на следующую встречу? Курьер не знает, где его искать, номерами телефонов они не обменивались. Город большой; если ныкаться в другом районе, шансы встретиться стремятся к нулю. Волк кивает самому себе; поперхнувшись, садится, низко наклоняя голову, чтобы не увидели его белой макушки, торчащей из кустов, — и кашляет в подставленные ладони. Если не приглядываться, а фантазировать, то лепестки даже складываются в какие-то буквы. В какие именно, Волк понять не может; точнее, не хочет выдавать желаемое за действительное. Вот было бы хорошо, если бы там сложилось «Я тебя люблю. К»... Да только это совсем магия какая-то: с чего бы К. его любить? Погуляли пару раз по городу — и что, так начинается любовь? Вытеревшись платком, Волк устраивается в траве и закрывает глаза. На следующее утро он приходит к кулинарии — почти к кулинарии, прячется в подъезде соседнего дома, подсматривая в щёлку. Вот Курьер выходит на улицу, вот оглядывается, вот смотрит на часы, вот улыбка сползает с его губ... Ещё пятнадцать минут он ходит туда-сюда, посматривая по сторонам, даже телефон зачем-то вытаскивает и, плюнув, суёт обратно. Потом наконец поправляет сумку и кепку и хмуро уходит. Волк прислоняется к облупленной стене подъезда и прикрывает глаза. «Я тебя люблю. И это, поверь, для твоего же блага». *** — Эй! — сзади хватают за плечо. Волк, вздрогнув, разворачивается — и даже не пытается сдержать улыбку. Курьер — на этот раз без кепки, растрёпанный и немного смешной, — совершенно сияет; заключает в крепкие объятия, так что едва получается дышать — а дышать сейчас очень-очень надо. — Ты куда пропал? Я уж думал, случилось чего. — Да плохо себя чувствовал, — поводит плечом Волк, украдкой втягивая побольше воздуха. — Оно и видно, — серьёзно кивает Курьер, придерживая за плечи. — Вот ты какой бледный. «А ещё синяки под глазами», — мысленно прибавляет Волк, стараясь дышать как можно тише и реже, чтобы не выдать себя. Не то чтобы получается — но Курьеру, кажется, совсем не до этого. — Может, посидим где? Хотя бы просто на лавочке. «Зачем? — хочет спросить Волк. — Зачем ты хочешь со мной посидеть? Зачем я тебе сдался?» После того прощального утра он перестал мыть голову и мазаться одеколоном, и щёки снова обросли щетиной. Были проблемы куда хуже неопрятной внешности — неопрятная внутренность, которая сыпалась изо рта каплями крови и лепестками цветов. Еле сдерживая тошноту, Волк слизывал это со своих ладоней — и есть после такого совсем не хотелось, даже не приходилось воровать пирожки и шоколадки на рынке, опасаясь, что могут вот-вот догнать из-за сбивающегося дыхания. Зачем он нужен Курьеру — такой измотанный, грязный, нелепый, такой... вонючий оборотень из переулка?.. — Пойдём! — Курьер тянет за руку. — Я так соскучился, не представляешь! И так волновался! Ты исчез, ничего не сказал, а у меня ни номера твоего, ни адреса... «Ещё бы у тебя был мой адрес... Улица такая-то, дом такой-то, кусты у третьего подъезда...» В груди печёт. Волк торопливо вытаскивает из кармана платок и, отвернувшись, долго кашляет. Только бы в горле никакая дрянь не застряла, он же не вытащит её на глазах у Курьера, проглотит разве что... На платок — не белый уже, бордовый, — даже смотреть не нужно: кровь и дурацкие лепестки. Волк прячет его в карман и выдавливает улыбку: — Я уже выздоравливаю, всё нормально. Пойдём. Они заходят в какой-то двор — Курьер заходит, Волк только послушно идёт следом, — и садятся на скамейку на детской площадке. К счастью, площадка пустует, никакие дети не пристанут с вопросами; и можно просто подержаться за руки и помолчать. — Как ты вообще? — негромко спрашивает Курьер. — Да нормально, — равнодушно пожимает плечами Волк. — А... ты как? — Я тоже, — вздыхает Курьер. От его радости не остаётся и следа, и Волк опускает плечи. Гулять по городу и смеяться надо всем подряд было очень весело. Но когда всё внутри горит и скребётся от стеблей и листьев неизвестных растений, даже тем для разговора не особенно находится. Может, сказать, что надо идти по делам? Курьер вряд ли станет удерживать; и вряд ли пойдёт следом, если попросить не ходить. Кашлянув и кое-как утеревшись кулаком (просто кровь, никаких цветов), Волк поднимает голову — но вместо того чтобы сослаться на занятость, просто глядит Курьеру в глаза — такие синие-синие, как при первой встрече, когда он шагнул в свет фонаря, помахивая хвостом и ещё ни о чём не подозревая. «Звёзды, я же тебя люблю. Я же так тебя люблю, ну что такое?..» Курьер тоже глядит в глаза — а потом вдруг приближается и целует, почти лижет, в уголок губ. — У тебя кровь? Весь мир проваливается в туман. Нет больше ни детской площадки, ни деревьев, ни солнечного неба. Только Волк, у которого внутренности сжались в каменный комок, — и Курьер, сидящий напротив. И сердце стучит в ушах. «У тебя кровь?» Он слизнул, он почувствовал, он наверняка проглотил. Что теперь делать? Может, от одной капельки ничего и не будет, а... а может... Волк пытается всхлипнуть, но для этого не хватает дыхания. Слёзы оставляют едкие дорожки на коже. — Ты чего? — Курьер вытирает щёки ладонями. — Всё же хорошо... Волк отпихивает его руки и отшатывается на другой конец скамейки; дышит часто и шумно, пытаясь собраться с мыслями и словами и не выпустить кашель, не выплюнуть Курьеру в лицо кровь и лепестки. А Курьер стискивает пальцы в кулаки, и лицо у него всё ближе и ближе по цвету к его привычной курьерской форме. — Я дурак, — выдыхает он. — Я думал, ты тоже... Извини... — Я... — сипит Волк, хватая воздух, — я... — Мне уйти? — Курьер вопросительно привстаёт со скамейки; и Волк кидается к нему и хватает за руку: — Сиди. А потом эмоции берут верх; и, отчаянно плача, почти подвывая, то и дело сбиваясь на кашель, Волк рассказывает, что болен, что Курьер теперь тоже заболеет, а это так больно, когда в глотке скребутся цветы, когда кашляешь так, что порой выворачивает и приходится плеваться желудочным соком, а иногда не можешь откашляться и бьёшься в панике, почти задыхаясь, особенно после сна, и всё это будет, потому что он дурак, потому что не надо было тогда выходить к фонарю... Курьер вряд ли что-то разбирает сквозь его всхлипы — тем более, прижимая к себе и постоянно шепча: «Тише, тише». Когда Волк и правда затихает, покашливая и слизывая кровь, он вытаскивает платок, вытирает щёки и губы, даёт высморкаться. Такой спокойный, даже как будто весёлый. Ну точно ничего не услышал. — Я, — судорожно вдыхает Волк, — я болен. Я кашляю... — Да я и в первый раз всё понял! — отмахивается Курьер и смеётся, даже вроде бы не нервно, с таким облегчением. Вот дурак, а; чему тут радоваться? — Надо в больницу, — бормочет Волк, уже почти не кашляя, машинально вытирая рот платком. — Ты ещё только-только заразился, тебе можно помочь... — Знаешь, чем это лечится? — Курьер, будто не слыша, склоняет голову набок. — Чем? — послушно спрашивает Волк, уверенный, что сейчас Курьер назовёт ему какое-то лекарство, а он просто покивает и пойдёт умирать в кустах: из аптеки попробуй укради. — Взаимной любовью, — улыбается Курьер. Волк фыркает: нашёл дурачка, ага. Чтобы болезни лечились взаимной любовью? Кто это придумал? — Да я правду говорю! — Курьер обиженно взъерошивает волосы. — Передаётся через кровь и лепестки заражённого; для этого надо их проглотить, верно? Проявляется, когда приходит невзаимная любовь; а взаимной любовью лечится. Ты не слышал, наверное: оно же редкое, почти не встречается, потому что никто не будет лизать чужую кровь. А я про него доклад готовил, в школе ещё. Волк качает головой — не столько не соглашаясь, сколько пытаясь осознать. То есть выход из этого жуткого состояния — самая обычная взаимная любовь? Ну, не то чтобы обычная, конечно, она далеко не всегда встречается, но... Так, погодите, это значит... Он же верно понял этот поцелуй?.. Волк поднимает глаза на Курьера — и Курьер без лишних слов притягивает его за плечи. — Иди сюда, дурачок. Буду тебя лечить. Волк прикрывает глаза — а губы, напротив, приоткрывает. Как же хорошо, что на площадке нет детей: не нужно объяснять, что два мальчика просто лечатся — прижавшись друг к другу, запустив руки под футболки... И с каждым осторожным прикосновением всё меньше и меньше скребётся в груди.