Did you ever see a robin weep When leaves begin to die? Like me he's lost the will to live I'm so lonesome I could cry... Hank Williams "I'm So Lonesome I Could Cry"
Мик, как и обычно, не тратит слов попусту. В две минуты он, бесцеремонно вторгаясь в царящий на столе хаос, отыскивает среди желтоватых, въедающихся черными кляксами букв в пальцы газетных листов погребенную под ними пепельницу, почти швыряет ее на тумбочку, с резким визжащим звуком раздвигает темные бархатные — дорогая безвкусица и еще один способ наполнить помещение пыльной духотой — шторы и, морщась, открывает окно, запуская в комнату столб промозглого осеннего ветра. Пометавшись немного в небольшом коридорчике, он возвращается, сует Брайану в руки его куртку и только тогда нехотя произносит сквозь зубы: — Надо поговорить, пойдем прогуляемся. Возражать ему бесполезно: брови Мика упрямо сведены, свидетельствуя о крайней степени раздражения, а спокойный, балансирующий с чудовищной неловкостью на грани вежливости тон, в котором почти слышен сухой хруст напряженных до предела нервов, предупреждает о недальновидности решения возразить ему. Брайан с некоторых пор принимает только недальновидные решения. Он пожимает плечами, садится, привычно дожидаясь, пока утихнет вспышка боли в голове, потом встает, нарочито долго разминает ноги. Делает шаг, другой, убеждаясь в том, что способен назло Мику идти, не шатаясь. Они ведь, наверное, думают, что он и этого уже не может, потому что в какой-то момент в своем воображении сделали из него больного. Искать вескую причину для немедленного бегства, глядя в окно на просвеченные насквозь светом желтые шапки, пенящиеся вокруг нескладно раскачивающихся веток деревьев далеко внизу, ему приходится недолго. Брайан прочищает горло. — Может, не сейчас? Я как раз собирался спуститься вниз, мне нужен телефон. Монотонное щелканье зажигалкой за его спиной прекращается. — Телефон сейчас занят, уж извини. Лиза звонила еще позавчера, но мне пришлось сказать ей, что папа занят. Они теперь не расстанутся еще минут сорок, точно говорю. Пойдем, что ли? — Мик засовывает руки в карманы коротковатых брюк и наконец-то поднимает на него глаза. Брайану передается его мрачная решительность, заполняющая царящую внутри него вот уже несколько дней воющую пустоту. Он внезапно понимает, что — несмотря на все свое желание указать ему на дверь — почти благодарен Мику за то, что тот пришел сюда, чтобы вытолкать его на улицу.***
Мик останавливается возле испещренного паутиной тонких трещин фонтана, только издали имеющего благородный, ослепительно-белый вид. На дне чаши грязно-бурыми пятнами виднеются широкие, все в мясистых прожилках листья. Зрелище довольно унылое, поэтому Такер, глубоко вздохнув, отворачивается от нее и начинает сосредоточенно рыться в карманах. — Ну и ужас у тебя творится, хоть бы в форточку курил, что ли, — говорит он примирительно, — да и с бардаком этим пора бы покончить. Брал бы пример с Энди. Стив авторитетно заявляет, что у него чище, чем в церкви… А еще он привез с собой целый чемодан наград и почему-то постоянно обижается, стоит только об этом упомянуть, экий чудак. Видимо, тут что-то личное! — шепотом заканчивает он, приподнимая брови и искренне пытаясь улыбнуться. Брайан знает, что следует за подобными улыбками и шутливой болтовней. Мерилин перед серьезным разговором скормила ему нудную и невероятно поучительную историю о брате своей подруги, открывшем в себе талант писателя на сороковом году жизни. Это было ужасно — а то, что последовало за этим, оказалось во сто раз хуже. Она говорила о его безответственности и о том, что подумывает о разводе, а ему было — вот самое страшное — все равно. Даже несмотря на то, что в соседней комнате спали его дети, которых ему, возможно, придется оставить. Мик не разочаровывает его опасений. Смену выражения его лица можно разложить на кадры. Щелк. Губы складываются в жалостливую гримасу. Щелк. На лбу появляется резкая складка. Щелк. Глаза становятся какими-то извиняющимися и так и норовят бесцеремонно залезть в душу. Щелк… Брайан закрывает глаза, не выдерживая света открывшегося ему огромного пространства аллеи и навязчивого понимания в лице Мика, от которого он почему-то не ожидал нравоучений. Или — что скорее — предпочитал до самого конца верить в то, что он поведет себя как-то иначе, не так, как все остальные. Его начинает трясти от злости, когда на него смотрят, как на мало сознающее, разбитое недугом существо. — Будешь? Он несколько секунд тупо смотрит на протянутую ему пачку сигарет, а Такер со странным выражением глядит куда-то вниз. На его руки. Они дрожат теперь еще сильнее, чем прежде. Кажется, Брайан впервые замечает это и не может отвести взгляда от своих ладоней, которые как будто перестают ему повиноваться. Брайан прячет их в карманы, недовольно морща лоб, и отрицательно качает головой. — Ты вроде бросаешь? — почти ехидно замечает он, решив, что лучше нападения защиты все же не придумать. Мик смотрит на него с удивлением и почти с интересом, поднимая воротник пальто. — Ну да, бросаю… — смущенно отзывается он. — Только это не мои, так что тебе не удалось схватить меня за руку, понял? — Мик салютует Брайану сигаретой и указывает на стоящую среди аккуратно подстриженных кустарников скамейку. — Я и забыл, что ты умеешь острить. Сядем? Небо там, где в него врезаются острые шпили замка, кажется до неправильного синим. Странно, но из его окна этого не видно, видны только светлые полосы у самого горизонта, совсем бледные, даже почти белые. — Чего ты добиваешься, Брай? Все начинается, как и всегда, слишком резко, он не успевает собраться с мыслями. — Что, прости? — Только не надо делать из меня идиота, ладно? Как твоя нога? Брайану нестерпимо хочется вернуться к себе, закрыться на ключ и выкинуть его ко всем чертям. Прыжка он не помнит. Его причин — тем более. Только боль от удара и ругательства выскочившего быстрее всех на шум Стива, в чьих глазах он впервые за столько лет увидел испуг. — Хожу, как видишь. — Ты говоришь об этом так, как будто остался разочарован. Он пожимает — в который раз? — плечами, наблюдая за тем, как поблескивают окна замка, ловя прохладные брызги последних солнечных лучей. — Ты производишь впечатление человека, которому страсть как хочется себя покалечить, это ненормально, понимаешь? — Мик снова начинает раздражаться. — Отстраняешься ото всех и творишь черт знает что! — Ты меня лечить будешь? Не вам уж точно этим заниматься! Напомни, в какой момент вы решили, что меня нужно изолировать? — огрызается Брайан, откидываясь назад и чувствуя, как резко подступившее головокружение начинает проходить. На него внезапно накатывает какая-то беспомощная обида. Уже не в первый раз с ним говорят, как с малолетним. — И что кто-то должен провести со мной воспитательную беседу? — Ты уже третий день не появляешься в студии, не думал, что это немного заметно? — Мик вскакивает, с шумом проводя подошвами по песку и оставляя на нем ломаные темные полосы. — Послушай, тебя что-то не устраивает. О’кей. Но — представь себе — проблемы не у тебя одного. У меня семья разваливается, дочь няню видит чаще, чем меня или Полин. И вот я приезжаю сюда, я хочу работать. Потому что здесь я что-то могу, а там — уже вряд ли. Мы здесь больше двух недель. Хватаем по куску из каждой песни, а полностью так ничего и не записали. Уйти в запой я могу и дома, знаешь ли!.. Ты помнишь, ради чего мы с тобой все это затевали? Брайану знаком этот ход — попытка надавить на чувства. И сейчас он оказывается действенным. — Я тоже хочу работать, — тихо произносит он, — вот только выходит не очень-то хорошо. Ты слышал меня два месяца назад в Германии? Он чувствует, что зря говорит это. Но не верит, что никто до сих пор — за четыре-то года! — не заметил того, что в его голосе что-то сломалось. Шрамы на горле медленно, но верно белеют, однако боли никуда не уходят, они могут заявиться ночью или даже днем и разодрать его изнутри, как когтями. — Тебе… трудно петь? — спрашивает Мик, выговаривая каждое слово с ощутимыми паузами. Брайан не смотрит на него. Ему холодно и мерзко одновременно. Он так боялся, что его раскроют. Но то, что никто и не догадывался, напрочь выбивает его из колеи. Он пытается улыбнуться, хотя уже знает, что выйдет из рук вон плохо. — Слушай, ты вроде предлагал сигаретку?***
— Что ты слушаешь? Мне показалось, ты выключил проигрыватель, когда услышал шум в коридоре. — Уильямса. Никогда не любил кантри, но сейчас почему-то ничего больше не хочется слушать, — Брайан чувствует, как с каждой затяжкой все более успокаивается и, кажется, даже начинает согреваться. — Удивительно, конечно. — Не сказал бы, — Мик усмехается, искоса глядя на него и прицеливаясь окурком в урну, — ведь у нас тут такой бардак творится. Как думаешь, успех будет? Брайан смотрит, чуть щурясь, сквозь облако дыма на желтую линию заходящего солнца. — Не знаю, мне вообще иногда кажется, что нам пора сделать паузу. Несколько месяцев. Может, полгода. — Мне тоже, — Лицо Мика принимает озабоченное, почти злое выражение. — Вот только этого не будет, ты же знаешь. Работать до последнего вздоха — вот наш девиз, а? — подмигивает он, и Брайану вдруг кажется, что ничего не поменялось с тех пор, как он однажды позвонил Мику, чтобы предложить собрать свою группу. — А все-таки мне кажется, что это бесполезно, успеха семьдесят третьего нам не повторить, упустили мы свое счастье… — Я, кстати, написал кое-что, заберешь потом? Покажи Энди, он, может быть, сумеет исправить недочеты… — Подожди-ка! — Мик разворачивается к нему всем корпусом. — Ты что, не понял? Мы завтра ждем тебя в десять в студии. Пока хотя бы на репетицию. Не собираешься же ты продолжать прятаться в своей прокуренной темной комнате? Брайан неопределенно качает головой и поднимается, пытаясь отряхнуть с брюк пыль. Мик неторопливо встает вслед за ним, сцепив руки до белых пятен на запястьях. — Послушай, — медленно произносит он, явно чувствуя себя неловко, — ты ведешь себя так, как будто тебе не нужна помощь… — Она мне и не нужна! — Брайан вновь приходит в себя. Мик не враг. Но уже и не друг, это точно. — Просто пойми, что нам не все равно. Нам не доставит никакого удовольствия содействовать твоему пребыванию в лечебнице в третий раз. Соберись, Брай. Попытайся. Ты нам нужен. Брайан качает головой, отступая. — Я в порядке, понятно? Мик раздраженно разводит руками. — Ладно. Прекрасно. Просто хотя бы попробуй подумать о том, что я тебе сказал. …Сначала Брайан не хотел выходить из комнаты. Теперь ему не хочется возвращаться обратно. Он бродит по насыпной дорожке туда-сюда, глядя себе под ноги. В стене зелени, идущей справа, заметны тусклые желтые кляксы, а в кроне дерева, в которое она упирается, уже есть несколько красных — странного, пробуждающего в глубине сознания тревожно-яркие мысли оттенка — листьев. Зачем он это замечает? Он не может быть зависимым. Все ошибаются. Все могут ошибаться. Как могут они судить о его состоянии, когда сами отмечают с размахом почти каждую сессию в студии? Один против всех, он уж точно знает, кто прав. И все-таки… Все-таки его руки теперь дрожат сильнее, чем прежде.