Как ты прекрасен, мой младший брат.

Зал прилета как всегда многолюден. Прекрасно осведомленный о погоде в Лондоне к этому часу, я спешу к главному выходу, лавируя меж людскими массами, стискивая в одной ладони рукоять черного зонта, в другой — ручку небольшого чемодана на колесиках. В процессе транспортировки его здорово ободрали и покоцали, но начинать этот день с нелицеприятных разговоров и жалоб мне абсолютно не претит. Этот день слишком хорош, я ждал его слишком долго, и ничто не способно выбить меня из наезженной колеи. Перед широкими и прозрачными автоматическими створками, что, почувствовав меня благодаря сенсорам под настилом плиточного пола, разъехались в сторону, я сминаю в неаккуратный комок посадочный талон и безжалостно выбрасываю его в рядом стоящую урну. Хочется навсегда забыть об этой поездке, о тех местах, из которых мне посчастливилось вырваться без особых потерь. В конечном итоге, мои кости целы, а голова осталась на своем законном месте. Это уже что-то. Всего лишь психологический трюк. Трюк не слишком действенный. За такое мне пришлось бы держать ответ перед коучем, мистером Сэмюлем, что денно и нощно натаскивал меня, точно собаку-ищейку в кабинетах департамента. Но за обманных ход, все же, сойдет. Снаружи льет как из ведра. Я расправляю зонт, подхватываю чемодан за другую ручку, матерчатую и как следует простроченную для надежности; широкими шагами преодолеваю некоторое расстояние по брусчатке и рывком открываю дверь иномарки- гордости немецкого автопрома — с наглухо затонированными стеклами для задних сидений. Водитель не задает вопросов. Он точно знает пункт нашего назначения. Только сошедший с самолета, преодолевший тысячи и тысячи километров в эконом классе без должного питания и ухода, изможденный и невыспавшийся, я мог отправиться только в одно место. Сотни человек поступали так до меня, сотни человек поступят так же и после… Так как для потерянных, напуганных, отчаявшихся людей в целом Лондоне, если не во всем мире, есть только одно место — дом 221Б по известной улочке пекарей Бэйкер Стрит, где проживает тот самый мистер Шерлок Холмс… Мой брат. Мы не встречались вот уже целых десять лет к ряду. Моя вина. Моя ошибка, поведшая его по кривому пути. Невыносимое чувство сдавило грудь, и я поморщился, точно от больного зуба. Кто бы мог подумать, Шерлок… Ни одна мысль не доходит до конца в моем сознании. Каждая рассеивается подобно густому туману над Темзой в предрассветный час. Я забыл об этих красотах. Я почти не помню твоей красоты. Фото в моем телефоне — десятилетней давности. Там тебе только тринадцать и наш путь только начинается. Это воспоминание застыло, превратилось в картинку, восковое изваяние, если угодно… В нем ты остался едва-едва сформировавшимся мальчишкой со светлыми мечтами о собаке и фантазиях о превратностях пиратской жизни… Кем стал ты? Что стряслось с этой любезной субстанцией в твоей голове?.. Не знаю. От знания меня отделает еще сорок минут… Целых сорок минут, чтобы придумать себе оправдание. Я был в те года лишь двадцатилетним мальчишкой, с одной только поправкой — я был умен, гораздо умнее других своих сверстников да и не только их. Я имел наглость спорить с преподавателями в старшей школе, а затем и в том колледже, куда попал не по собственному желанию, но где отыскал для себя свободную и приятную нишу. Я был юн, мне хотелось увидеть мир своими глазами, почувствовать эту жизнь. Жить, а не просто существовать. Оказалось, не так просто претворить в жизнь столь простое желание. Как и многие другие. Мое имя — Майкрофт Холмс. У меня было все, о чем только можно пожелать: мать, отец, младший брат, хороший дом- но я должен был уехать в колледж, собственно, как и все юноши моего возраста. Двадцать лет- прекрасная пора. Я любил эту жизнь, а жизнь любила меня. Как мне казалось в начале моего пути… Единственное, что не давало мне покоя — это моя мать. Во взрослую жизнь она отпускала меня, скрипя сердцем. Эта хрупкая с виду женщина боялась моего взросления, не хотела, словно чувствовала, черпая знание из сверхъестественного источника, к чему оно способно и приведет в обозримом будущем, но, как бы прискорбно это ни звучало, мне пришлось уехать. Вся моя жизнь- это дедукция и логика, но на тот момент, в силу своей юности, я не мог полноценно оценивать свои таланты, а если быть предельно точным, у меня не доставало навыков, чтобы ими управлять и найти им должное применение. Помню первый курс колледжа. Об этой поре я как-то записал в своем дневнике, что это были темные времена. Действительно, так и было. И в прямом и в переносном смысле… Случалось так, что посреди занятий наши библиотеки или аудитории оставались обесточенными, и приходилось подолгу ждать людей из ремонтной службы. Я его ненавидел. Тайно и пылко ненавидел, приучая себя держать язык за зубами. Вокруг были одни, ничего не понимающие тупицы, которые старались наладить со мной контакт только ради личной выгоды. Двуличность и чёрствость — одни из главных черт характера студентов, и не только. Каждое утро было для меня и тяжёлым, и счастливым одновременно. С одной стороны, чем больше дней я там находился, тем скорее вернулся бы домой, но с другой стороны, каждый день в нем для меня- новые испытания.Часть закаляющей программы, что готовила меня к важной встрече и к не менее важным делам, только-только забрезжившими на горизонте. Я вел отсчёт дней и месяцев до возвращения домой, но, к сожалению, время было явно не на моей стороне. Каждый день тянулся бесконечно, каждая минута казалась сущим адом. Я уже был готов к тому, что это никогда не закончится и меня скоро навестит старушка-смерть. Однако, в одно весеннее утро все изменилось навсегда. Я помню эти минуты так же хорошо, если бы они имели честь случиться минувшим днем. Меня истребовали прямо из аудитории, где немыслимо долго тянулась лекция о военном снаряжении бойцов древнего Рима. В кабинете ректора находился мужчина средних лет в исключительном, притягивающем взгляд костюме-тройке. Его внешний вид был на столько идеальным, что мой острый глаз не был способен отыскать ни одного изъяна. Это интриговало и пугало одновременно. Однако, я сел, куда мне было указано и принялся слушать. Впервые в своей жизни я удостоился таких обескураживающих похвал. Я не хотел этого, видит Бог, я не хотел, но мои губы растянулись в улыбке. Этот человек, назвавшийся Маркусом Харпером, действительно видел вещи так, как следовало. Он не носил розовых очков и не надеялся на помощь со стороны, он шел своей дорогой и знал ее так же хорошо, как свои пять пальцев. Я был поражен и крайне заинтересован. Он сделал мне предложение. Предложение, от которого я не мог отказаться, но которое ставило меня в определенные рамки, первые на моей практике рамки, ограничивающие поведение, мой язык, стеснявшие полет моей фантазии. Хоть дни и тянулись бесконечно, в июле я закрыл сессию на отлично и сел на автобус, миссией которого было доставить меня на железнодорожный вокзал. Там меня ждал старый поезд, что всхлипывая и скрежеща, медленно потащил меня и других студентов обратно, к местам, где нас ждали наши семьи. Мама, папа, младший брат… Всю дорогу я думал о них, а улыбка не сходила с моего лица. «Неужели я увижу их?» — думал я, прикасаясь к запотевшему окну поезда, и, внезапно осознал, что воспоминания мои страшно между собой перепутались, и я в свете вышесказанного слабо представлял себе, как выглядит мой младший брат. В тот момент я принял для себя решение, что было бы неплохо запечатлеть его по приезду на камеру моего старенького телефона. В точности как мама, я чувствовал, что не так уж и далеки те времена, когда я уже не буду видеть его так часто. Я не любил поезда. Они ехали слишком медленно, а мне всегда не хватало времени. Оно шло, нет, бежало слишком быстро. Я боялся взрослой жизни, хоть и хотел в нее окунуться, как в нечто новое.Всегда мне спутником была некоторая пограничность. Всенепременно я бродил по острию сверхострого лезвия, где каждый неверный шаг грозил мне потерей здоровья или жизни. С этого началось мое существование, рука об руку с этим оно продолжалось, и не было никакого желания заглядывать в будущее. Может, от того, что я уже заведомо знал свой конец? Я помню тот момент в деталях: поезд остановился, меня вынесло из него в мощном потоке людских тел, они стремились на свободу, к солнцу, к твердой земле и краскам. Они походили на какое-нибудь одурманенное стадо крупных парнокопытных животных. Долго-долго, возможно, целую зиму, их держали в затхлом загоне, скудно кормили по причине нехватки провизии, а затем мир вдруг перевернулся. Зазвенела капель, заиграли солнечные лучи, в лица пахнуло весенней свежестью, и тяжелые ворота, наконец, открылись… Я вышел и вдохнул глоток свежего воздуха, которого мне так не хватало в этой консервной банке. Как невыносимо приятно было обозревать эти территории, где ничто не стесняло полета моей мысли. Наше старое графство изо дня в день влачило свое непринужденное существование. После городской суматохи мне вдруг показалось, что мир вокруг меня остановился, замер, онемел. Несколько минут я стоял на опустевшем перроне и не знал, куда мне стоит теперь идти. Наконец, ориентир появился. Из здания вокзала мне навстречу вышел отец и помахал поднятой над головой шляпой. Мы долго и крепко обнимались. Он, не сдерживая эмоций, все шептал мне на ухо какую-то несусветную чепуху, а затем пригласил следовать за ним к его новенькому пикапу. Додж — гордость американского автопрома быстро домчал нас до поместья. Величественный и хмурый — каким мне удосужилось навсегда его запомнить — Масгрейв стоял на своем законном месте, и ничто не выдавало в его прямом стане немалого возраста. Оконные рамы не покосились, в стенах не отыщется ни единой трещины… Только там, на уровне чердака, где раньше располагалась комната Шерлока, чернеет от сажи кирпич. Старое дело… Мрачное дело. Не пристало мне вспоминать о таком в этот полдень. До ступенек крепкого крыльца я добежал легкой трусцой, оставляя позади отца, навьюченного, точно мула, моими сумками. Двери я так и не успел открыть самостоятельно. За меня это сделала мама. Она стояла за небольшим возвышением порога, немного сгорбленная, но тем не менее ее фигура внушала уверенность и трепет. Она улыбалась мне, а после развела свои мясистые, тяжелые руки, приглашая в объятия. Я дома! Все в этих комнатах оказалось к моим услугам: и сердобольные по такому случаю старики и большой, отлично накрытый стол. В Масгрейве всегда был мед к чаю… Отец расщедрился вовсе, предложив мне одну из своих сигар, и вот уж нелепость, мама не сказала ни слова против. Видимо, не врали преподаватели в колледже. Жизнь уже после первого семестра изменилась… И изменилась, увы, навсегда. Не хватало только Шерлока. Шерлок… Я бросил взгляд в сторону лестницы, заслышав шаги; по ней спускался юноша, издалека напоминающий моего брата. Худощавое, жилистое тело, тонкие ноги. О боги, как он был прекрасен.Его волосы завивались, непослушные пряди то и дело падали на глаза, но он и не думал их убирать. В его образе что-то изменилось, изменилось кардинально, и мне только предстояло разгадать этот шифр. Казалось, мы глядели друг на друга совершенно одинаковыми взглядами, да и мысли, бьюсь об заклад, совпадали. Шерлок сошел с последней ступени. В руках у него была книга. Отнюдь не увесистый томик из отцовской библиотеки… Его глаза не выдавали истинных чувств, но я чувствовал на подсознательном уровне, что он непередаваемо счастлив видеть меня снова; губы подростка растянулись в широкой улыбке. Прежде, чем двигаться дальше, он обвел взглядом всех присутствующих, точно спрашивал на это разрешения. -Здравствуй, Майкрофт, — тихо произнес молодой человек и, отойдя на несколько шагов, уселся за наш маленький стол ровно напротив меня. Я смотрел на него, как на некое божество, спустившееся со второго этажа. Я набрал воздуха в легкие до отказа, и лишь тогда смог прошептать приветствие в ответ. Мама много говорила обо всем. Ей явно было интересно услышать о моем существовании в колледже. Вопросов было много, но большая часть из них казалась мне бессмысленными и достаточно простыми. Отвечал я машинально, словно заготовил все эти шаблоны заранее. В действительности, так и было. При таком раскладе тратится гораздо меньше времени и энергии. Попутно, мой мозг обогатившийся сравнительно новой пищей, лихорадочно ее перерабатывал. Габариты Шерлока превышали мои расчеты, и я никак не мог понять, в какой момент времени допустил ошибку… Он рос и развивался непозволительно быстро, мой младший брат, я был обязан его курировать, я был обязан за ним присматривать, но на деле поступаю совершенно иначе. Он вот-вот должен был перейти в старшую школу. Наверняка с науками у него не возникает проблем, у него отличный, просто отличный мозг, однако, никто не исключает возможности других проблем, и созидают их куда менее сообразительные сородичи. Людям не нравится, когда ты умный. Людям не нравится, когда ты способен поддержать любой разговор. Людям не нравится, когда ты идешь вперед. Втолковать это Шерлоку невозможно… Он любит позерствовать и получает за это… Он может проанализировать любую другую ситуацию. Любую другую, но не собственную. И все же, следуя логическим умозаключениям, можно предположить, что в разгар общественного отторжения возникает некто, способный оказать психологическую поддержку. Некто, инакомыслящий, привлекающий внимание. Безусловно, Шерлок в этом плане никогда не был идеальным объектом для наблюдения, некоторые инстинкты в нем так и остались в зачаточном состоянии, но будет глупо утверждать, что не могли сложиться для их развития благоприятные условия. Вполне вероятно, в его маленьком сердце властвует не только наука… За весь ужин брат не произнес ни слова. Он лишь сидел, ел и не отводил от меня взгляда. Что, если он прокручивал в голове те же самые вопросы, что и я? Эта догадка буквально сразила меня, и в горле встал ком, из-за которого совершенно невозможно было протолкнуть в себя еще хоть что-нибудь. Я сослался на усталость, сбитый режим специальной диеты, установленной для меня в колледже, и поднялся к себе. Обойдя свою старую комнату, я расстегнул одну из сумок, что взял с собой. Поставил ее поверх покрывала на кровать и сам уселся рядом. Принялся ворошить аккуратно сложенные вещи, вынимал одну за другой и складывал сбоку от сумки. Прошло около года, а привычные вещи успели сойти со своих мест и занять новые, угрожающие позиции. Я не был готов, но я знал, что должен с этим разбираться, этому противостоять, этому подчиняться или подчинять это собственной воли. У меня не было другого выбора. Я сидел на постели рядом с раскрытой, разворошенной сумкой, около часа и мои собственные слова становились мне пророчеством. Теперь я действительно ощущал усталость от долгой дороги. Сон сморил меня, не успел я закончить мысли о Шерлоке, который так сильно изменился с момента последней нашей встречи… Минуло около сорока минут, после чего я всё-таки мое сознание отключилось. Я резко распахнул глаза, в них бил дневной свет. Старый дом ещё спал. Помню тот момент, как на яву: дневной свет пробивался сквозь неплотно зашторенные окна и бил прямо в глаза; я поднял голову и запоздало осознал, что уснул сидя. Такого со мной не приключалось прежде. Прислушался. Большой дом спал. Легкий ветер приводил в движение ветви старого бука, что рос около восточного крыла. Они царапали обшивку и стекло, создавая устращающие звуки. Мне показалось вдруг, что нечто заскрипело в самом доме. Походило на скрип старой двери. Я взглянул на часы. Только лишь начало восьмого. Слишком рано, для пробуждения на каникулах. Скрип повторился. Я осторожно сполз с кровати и подбежал к собственной двери; прислонив ухо к ней, я стал внимательно вслушиваться, дабы понять, откуда исходит звук, не пробрался ли кто-то в дом. Половицы скрипнули, потом ещё раз, и ещё. Казалось, что по старому дому пробирается тайком лёгкая, как пёрышко, девушка. Скрип был не сильным, а даже каким-то мелодичным и красивым. Я стоял там ещё несколько минут, пока не убедился, что человек, который шел по дому, уже покинул его. Я толкнул дверь, и, схватив пальто и зонт, выбежал наружу. Вдали мелькала фигурка брата, быстро идущего в неизвестном мне направлении. Обычно я не лезу в чужие дела, считая это максимально не тактичным, но в этот раз что-то неизвестное тянуло меня в сторону той чащи, в которую удалялся мой брат.