***
Жизнь в деревне разительно отличается от жизни в мегаполисе. Это Богдан понимал и без практического опыта, но к ссылке в унылую провинцию оказался не готов. Экскурсия по местности заняла меньше получаса, да и то лишь потому, что разбитая глиняная дорога вместо асфальта не позволяла передвигаться с привычной скоростью. Всего в этом богом забытом месте Богдан насчитал четыре улицы. Они были утыканы домиками с покосившимися ставнями, белёными пятистенниками и бревенчатыми теремками. К каждому дому прилагался большой огород и хозяйство. Обойдя место ссылки вдоль и поперёк, Богдан не нашёл ничего интересного, кроме нескольких дач из красного кирпича и одного вычурного деревянного коттеджа, находившегося на завершающем этапе строительства. Дачи пустовали, так что найти друзей среди равных можно было не мечтать. Напротив коттеджа стоял чёрный матовый внедорожник с понтовыми номерами. «Свои», — подумал Богдан, заметив регион, но на стройке были только рабочие. Дома интересного занятия тоже не нашлось. Тётя Люба, привыкшая к обществу козы и кошки, оказалась не самым разговорчивым человеком, телевизор не ловил сигнал — «тарелку» погнуло ветром ещё на прошлой неделе, никакой техники с собой не имелось. Отчаявшись найти себе хоть какое-нибудь развлечение, Богдан ушёл спать. Сумку разбирать не стал, в надежде, что отец изменит своё решение и приедет за ним в понедельник. С рассветом жизнь столичного мальчика заиграла новыми красками, запахла по-новому, диковинно зазвучала: в открытое окно мансардного этажа вплывала деревенская симфония из шелеста деревьев, мычания коров, лая собак, скрежетания сельскохозяйственной техники и прочих пугающих звуков. Свернувшись клубком, в ногах громко мурлыкала кошка. На улице, у дома, голосили петухи. Богдан с головой забрался под подушку, но это не спасло положения — живые будильники продолжали раздражать слуховые рецепторы высоким горловым пением. Даня коротко и смачно выругался. Сел в кровати и потянулся, прогоняя остатки дремоты. Снов ночью он не видел и вообще ощущал себя удивительно выспавшимся в такую рань, хотя вставать не хотелось, чтобы не продлевать каторжные сутки. Поразмыслив, Богдан нырнул обратно под накрахмаленный пододеяльник с ромбовидным вырезом по центру. Прохладное постельное бельё окутывало тело, как вода, голова тонула в мягкой пуховой подушке, легко дышалось чистым воздухом, но сон не шёл. Такие условия скорее бодрили, чем убаюкивали, и совсем скоро природные потребности вынудили Богдана сдаться и выбраться из постели. Одёрнув на себе мятую спальную футболку, Богдан решил, что сойдёт для сельской местности, и не стал переодеваться. Натянул спортивные штаны и кеды, примяв пятками задники, и спустился с мансарды на первый этаж. Тётя Люба жарила на кухне пирожки. Кошка уже мурлыкала у её ног, кося жёлтым глазом на таз, в котором пищали цыплята. Над этими маленькими созданиями тётя ужасно тряслась, поэтому Богдан осторожно прокрался мимо на расстоянии нескольких метров, и юркнул в недостроенный санузел. Из зеркала на него посмотрел зашуганный, но посвежевший на лицо заложник загородной жизни. На щеке отчётливо вырисовывался след от подушки, кончик чёлки торчал вверх, будто его лизнула корова. Даня покрутил барашки крана над ванной, намереваясь уложить непослушный вихор мокрой рукой. Трубы заурчали голодным утробным звуком, кран фыркнул, коротко провибрировал, и на этом сантехническая симфония завершилась. — Воду ещё не провели! — крикнула с кухни тётка. — Все удобства в огороде! Богдан не знал, что его ждёт за пределами дома, но заранее начал бояться огородных удобств. Прихватив полотенце и дорожный несессер с мыльно-рыльными, он вышел во двор и поплёлся в обход дома на поиски умывальника. Пока он шёл по извилистой деревянной дорожке, ведущей в огород, мимо пронеслись несколько куриц и петухов. Парень хотел от души поддать кому-нибудь пинок, но заметно проигрывал в скорости и бросил эту затею. Умывальник обнаружился за углом дома, под кухонными окнами. Большая бочка с крантиком затмила призрак цивилизованной ванной комнаты, и Богдан состроил недовольную гримасу. Открыв воду, он принюхался, попробовал её на язык. Сочтя удовлетворительной, наспех умылся и двинулся дальше — на поиски клозета. Искомое обнаружилось среди зарослей малины. Деревянный забор между тётиным и соседским участком лежал вповалку, так что Даня не смог определить, кому принадлежит покосившаяся постройка, гордо именуемая тётей «удобствами», но альтернатив не было. Он со страхом вошёл внутрь, посмотрел на грядки через вырезанное в задней стенке окошечко в форме сердца, и уже начал спускать штаны, как вдруг прямо перед его носом возник огромных размеров паук. Шевеля длинными лапами, он раскачивался из стороны в сторону на нитке паутины толщиной с леску на налима. В рыбалке Богдан смыслил не больше, чем среднестатистический гуманитарий в определении криволинейных интегралов, но в потенциальных возможностях этой паутины не сомневался. Из туалета он выскочил как ошпаренный, а нужда только усилилась. Богдан осмотрелся по сторонам. Неподалёку от кабинки кустилась буйная зелень неизвестного сорта. Кусты были густые, высокие, и всем своим видом напрашивались на то, чтобы кто-нибудь их оприходовал. Богдан решил, что это вполне надёжное прикрытие от глаз тёти и соседей, и присел под молоденькой черёмухой. — А что это мы тут делаем? — донеслось внезапно из зелёной массы. Даня собирался подскочить снова и ретироваться под менее разговорчивую растительность, но процесс удобрения уже пошёл. — Почву обогащаем, — ответил он, мысленно проклиная всех, кто ходит в гости по утрам. — Обычно для этого используют дёрн, — голос постепенно приближался. Богдан вспомнил, что в приступе ужаса забыл захватить туалетную бумагу. — Видимо, прогресс ушёл вперед, к применению высококачественного дерьма, без моего ведома, — добавили кусты и активно зашевелились, выбираясь на тропу знакомства. Кусты оказались высоким блондином с голливудской улыбкой гадюкинского разлива и насмешливым взглядом кофейных глаз. Клетчатая рубашка, подвёрнутые до колен штаны бренда «Белорусский трикотаж» и резиновые шлёпки-унисекс удачно подчеркивали образ деревенского простака. В руках парень держал трёхлитровую кубышку с молоком. — Я бы и рад обсудить современные технологии, да как-то неудобно… — намекнул Богдан. Сельский Алекс Петтифер понимающе улыбнулся. — Когда закончишь обогащать, не забудь про клининг. Лучшие деревенские лопухи — справа от тебя, — парень помахал загорелой ладонью и пошел восвояси. Вздохнув с облегчением, Омельницкий потянулся за большим лопухом. Не «Зева плюс», но, как говориться, чем богаты… — Кстати, они ядовитые, — незнакомец неожиданно обернулся, указывая на мелкие бледные цветочки под пятой точкой Богдана, — аккуратнее. Богдан поспешно прикрыл листом пах и густо покраснел.***
«Стыдно. Чертовски стыдно. Так облажаться в первый же день! Главное, нигде больше не встретить этого типа…» — только и думал Богдан, огородами продираясь к универсальному магазинчику на углу улицы. Но удача ему не благоволила. Приучив парня к тому, что восемнадцать лет они прошли рука об руку, мерзавка начала демонстрировать ему другие свои стороны, менее приглядные на вид. «Этот тип», как назло, жил в конце улицы, оказался вездесущ и прилипчив как банный лист. Всего через два часа после позора Богдан лицезрел знакомые штаны с вытянутыми коленками и клетчатую рубаху. Парень держал в руке цветок клевера и методично ощипывал его, высасывая из трубчатых лепестков сладкий сок. В нагрудном кармане рубахи торчала целая охапка таких же. — Привет, — блондин протянул Богдану цветок из карманного букета. — Магазин на перерыве, откроется через пятнадцать минут. Даня молча отверг сомнительное угощение и попытку вовлечь его в разговор. Он решил, что будет игнорировать прилипалу, и тот быстро потеряет к нему интерес. — Меня, кстати, Мартом зовут, — не унимался блондин. — Как корову? — не удержался Богдан. — Это почему? — Ну, знаешь, я в книжке прочитал, что в деревне принято клички животным давать по месяцу, в который они родились. Родился в марте — будешь Мартом. Прилипала не заметил сравнения, будто не обиделся вовсе. — Нет, меня мама хотела Мартином назвать — тоже в книжке имя нашла, — но с отчеством плохо сочеталось. Я тебя раньше не видел. Первый раз здесь? — Ага. Надеюсь, последний. — Понятно, — немного разочарованно протянул Март. — Очередная жертва урбана, значит. — Чё это жертва-то? — Скажешь, нет? Уже ломает поди без интернета и горячей воды? — Не-а, — соврал Богдан. — Просто мне здесь не нравится. — Чем? — Скучно, делать нечего. — Любуйся видами. — Какими? Сортиром на заднем дворе или лужами на дороге? Здесь же ничего другого нет! — Есть, — с улыбкой возразил Март. — Есть много, друг Горацио, такого, что тебе и не снилось. Ты просто не пытаешься посмотреть дальше своего носа. О, магазин открывается! Март первым взбежал по ступенькам к распахнувшейся двери магазинчика, на ходу вытаскивая из кармана букет клеверов для женщины в синем фартуке. Богдан смотрел ему в спину, раздумывая, много ли деревенских простаков могут цитировать Шекспира.***
Урчание мотоцикла было слышно на всю деревню. — Угомонись, окаянный! — крикнула в окно тётя Люба. — Всю скотину распугал! Ешь быстрее, к тебе же пришли, — поторопила она Богдана. Даня отложил в сторону недочищенное яйцо, пересел поближе к окну и выглянул на улицу. Прилипала улыбался из седла полуразвалившейся красной «Явы», похожей на муравья, будто у него «Харли-Дэвидсон», не иначе, и газовал на месте. Вместо клетчатой рубахи на нём была чудовищно розовая майка с глубоким вырезом и короткие шорты, демонстрировавшие загорелое в бронзу тело. Умирающий со скуки Богдан даже обрадовался его визиту, хотя ни за что не признался бы в этом, и умчал на улицу, не закончив завтрак. — Глуши мотор, тётя злится, — старательно хмуря брови, велел Марту Богдан. Прилипала, дразня, сильнее выжал сцепление. — Быстрее сядешь — быстрее уедем. — На этом? Ни за что! — Не бойся, принцесса, на ходу не развалится. — Март пнул подошвой кеда по стойке заднего колеса, как шпорой по лошадиному крупу, и критически оценил прерывистое тарахтение мотора в ответ. — Ну, в одну сторону точно доедем. Тётя предупреждающе постучала кулаком в окно и Богдан сдался. С опаской оглядывая трясущуюся на месте колымагу, обошёл её сбоку и сел на сиденье позади Марта. Прилипала развернул мотоцикл, опасно накренившийся под весом двух тел, оторвал ногу от земли и дал газу. Богдан рефлекторно вцепился в его футболку, чтобы не упасть. Ощущения были непривычные: нагретое солнцем сиденье было будто грелка у промежности, ветер трепал волосы, гладил по рукам, неразборчиво шептал в уши, приносил запахи горячей земли и травы. Дорога под колёсами мотоцикла сливалась в одну пушистую от пыли тёмную полосу, мимо проскакивали дома и цветущие садики. Богдан обернулся и увидел, что остроконечные столбы линии электропередач почему-то увеличиваются, хотя мотоцикл едет в противоположную сторону. Хотел спросить об этом у Марта, но передумал — посчитает глупым городским мальчиком. Молча упёрся взглядом в загорелую шею и светлый затылок. Ехали долго, через деревню, через душистую солнечную просеку, ориентируясь на линию горизонта впереди. На дорожной развилке Март повернул в сторону. Тропинка сужалась, подходя к лесу, переливалась блеском гладкого песчаника, и всё круче забирала вправо и вверх. Март остановился в тени деревьев у большой поляны. Богдану показалось, что она упирается в никуда — на краю колосилась от ветра трава, а дальше сразу начиналось небо в рыхлых облачках. Как будто с края поляны можно перешагнуть на одно из них. — Приехали, — сообщил Март. Спустившись с мотоцикла, он выставил боковую подножку и зафиксировал «Яву» на месте. — Ты дорогу запомнил? Богдан мысленно отмотал назад весь путь до дома и кивнул: вроде да. — Хорошо. Мотоцикл надо вернуть. — Не понял, — насторожился Даня. — Обратно один поедешь. Или пойдёшь. Только мотоцикл забери, я его у соседа взял до вечера. — А ты куда? — Туда, — Март неопределённо махнул в сторону края поляны. Богдан уже догадался, что там обрыв, только не мог представить, насколько высокий. — Совсем спятил? — Ага, от скуки. Устал смотреть на сортиры и лужи. — Ты меня стебёшь сейчас? — разозлился Богдан. На лице Марта появилось выражение человека, уставшего от бессмысленного разговора. Он молча развернулся и пошагал к обрыву. Растерявшийся и деморализованный ситуацией Богдан пошёл за ним, почему-то не решаясь сократить дистанцию в несколько метров. Чем ближе они подходили к краю, тем яснее становилось, что падение вниз закончится не просто синяком на коленке, и Богдан всерьёз забеспокоился. — Стой! — крикнул он, не зная, что ещё предпринять. Руки неприятно похолодели от страха. Март остановился в шаге от пропасти, жестом тормознул Богдана на месте. — Ладно-ладно, давай так поговорим, — Богдан примирительно выставил ладони вперёд. С каждой секундой предполагаемая высота обрыва становилась всё выше в его воображении; внизу нарисовалось скалистое ущелье. — Да не о чем разговаривать, я уже всё решил. Лучше уж никакой жизни, чем эта. — Прилипала заглянул вниз, за кромку травы, и на мгновение закрыл глаза. Видимо, голова закружилась от высоты. — Соседа Толиком зовут. Скажи, что нашёл мотоцикл в лесу, чтобы вопросами не доставали. Богдан заторможено пытался сообразить, что сказать, но не успел. Март раскинул руки в стороны, как птица — крылья перед полётом, и шагнул вперёд. Омельницкий в ужасе бросился к обрыву, посмотрел вниз. Горе-суицидник сидел на плоском и плешивом от лишайника утёсе, потирая ушибленную ногу. Увидев побледневшего Даню, сверкнул довольной улыбкой: — Купился? Богдана пробрало дрожью от злости. Рот и скулы будто судорогой свело, он даже не смог выругаться. Развернулся и пошёл прочь с поляны. — Не уходи! — крикнул Март. — Мне не выбраться самому! Богда-ан! Омельницкий остановился спиной к обрыву. Он злился и сам себе удивлялся — из-за такого пустяка. Подумаешь, какой-то деревенский прилипала. Ну прыгнул бы, и что с того? Его это не касается. Мало, что ли, идиотов вокруг? — Ну помоги-и, — канючил из своей засады Март. — Я тебе картошки нажарю! Ты такой никогда не пробовал, честное слово! Да-анечка, ну вытащи меня, а? Данечку передёрнуло от такого обращения и мыслительный паралич, случившийся от злости, сразу отпустил. Вернувшись к обрыву, он подал Марту руку и вытянул его наверх. Стоило прилипале торжествующе выпрямиться во весь рост, с размаху впечатал ему кулак под дых. Март согнулся и закашлялся. Богдан, с чувством справедливого отмщения, отошёл и сел на краю поляны созерцать панораму. Сверху просматривался лес вдалеке и дорога к деревне. Внизу, совсем близко, извивалась широкая лента реки. Вдоль берега росли кусты, ближе к середине шла тёмная полоса — там угадывалась глубина. — Красиво, да? — Март сел рядом, растирая ладонью ноющую от удара грудь. — Хочу купить лодку, буду охотиться на старого сома. — Рыбачить, — поправил Богдан. Уж деревенские-то должны были знать разницу. — Рыбачат на пескарей, а в этом больше трёх метров в длину, — возразил Март. — Старики говорят, он спит на дне реки, вон там, где самое глубокое место, видишь? Только лодку надо хорошую, а то перевернёт. Хочешь со мной? — С тобой я больше никуда не хочу. — Обиделся? — На дураков не обижаются. Март улыбнулся: — А я знал, что ты меня не бросишь. — Конечно не брошу, кто захочет отсюда тащиться пешком?! — вспылил Омельницкий. Прилипала посмотрел на парня смеющимся взглядом, поймав его на вранье, и Богдану стало неловко. Он чувствовал, что щёки и уши наливаются маковым цветом. На светлой, не успевшей покрыться загаром коже, это было особенно заметно. — Пойдём в тень, — Март поднялся на ноги и отряхнулся от налипшей травы, — скоро полдень, солнце будет палить по-страшному, а ты бледный как поганка — мигом обгоришь.***
Бродить по лесной чаще оказалось приятно. Мягко приминалась под подошвой обуви трава, проглатывая звуки шагов, воздух пах медовым запахом земляники, а сами ягоды, вытянутые, крупные, с глянцевыми красными боками были совсем не похожи на то, что продавали в супермаркете. Таких вкусных ягод Богдан ещё ни разу не пробовал. Он набирал их полную пригоршню, а потом отправлял в рот сразу по несколько штук и млел от сладости на языке. Март изредка подсовывал ему тёмную лесную малину и кисловатую водянистую костянику, на ходу рассказывал местные легенды про скалы и кладбище. Богдан даже расстроился, когда пришло время возвращаться в деревню, хотя ноги устали и начали зудеть от долгой ходьбы. Дорога назад была уже знакомой и поэтому казалась короче. Богдан снова оборачивался назад, но теперь увеличивались не столбы, а очертания горы и леса. Они ширились и закрывали собой почти весь горизонт, а над макушками деревьев небо заволакивали тучи. Когда Март остановил мотоцикл у своего дома, небо затянуло совсем, и перед грозой стало тихо-тихо и пасмурно. — Сейчас польёт, — предупредил Март. — Может, останешься у меня? — Тёть Люба будет беспокоиться, — засомневался Богдан. — Пересиди хотя бы дождь. Богдан посмотрел в сторону дома. Идти пришлось бы не дольше десяти минут, но сил уже не осталось, голодный желудок требовал обещанной жареной картошки, а с Мартом всё же было лучше, чем в одиночестве. Пока он мысленно сопоставлял активную болтовню прилипалы со скупым общением тётки, выбирая из двух зол, начался дождь, и необходимость делать выбор отпала сама собой. Март закатил мотоцикл под навес и повёл гостя в дом. Изнутри он казался больше, чем снаружи, но большинство комнат пустовали. — Слишком много для меня одного, — объяснил Март, впуская Богдана в необжитую комнату. — Вот, здесь можешь отдохнуть, а я соображу нам что-нибудь перекусить. Прилипала умчал на кухню, а Богдан доплёлся до большой кровати у окна и рухнул на цветастое лоскутное одеяло. Подгрёб к себе рыхлую подушку, стоявшую уголком в изголовье, и заснул, едва коснувшись её головой.***
За окном чирикали птички. Любопытный луч солнца ощупал край подушки и медленно дополз до лица Богдана, потрогал за ухо и пригрелся на щеке. Богдан почувствовал тепло, почесался, услышал пение птиц за окном. Сонно потянувшись, кое-как разлепил веки и увидел над собой лицо Марта. Кофейные глаза смотрели на него с явным интересом, губы сложились в гузочку и потянулись за поцелуем. — Хули ты это удумал? — на корню пресёк непрошеные нежности Богдан. — А то ты не понимаешь? — Педик, что ли? — Чему ты удивляешься? Уж этого-то в столице в избытке. В столице — да, подумал Богдан. Даже в его окружении имелись лица, нетрадиционно ориентированные в сексуальном плане. Да что там, он и сам со школьной скамьи не мог определиться со своими пристрастиями — оголённая девичья грудь и ключицы лучшего друга вызывали одинаковую реакцию. Но столичные геи это одно дело, знакомое и привычное, а вот деревенский гей — совсем другой коленкор. Особенно этот. Прилипчивый, раздражающий, с мозгами набекрень, улыбающийся во всю загорелую рожу своей белозубой улыбкой звезды. Богдан перевёл взгляд на губы парня. Март продолжил движение в сторону интимностей, расценив это как невербальное согласие, но Даня рефлекторно выставил руки вперёд, отпихивая его в грудь. Процедил сквозь зубы: — Даже не думай — придушу. — Давай хотя бы стоп-слово выберем для начала, — каламбурил Март. Потом понял, что Богдан серьёзен, насупился и отстранился. — Да ладно, не больно-то и хотелось. Задница у тебя так себе и ноги кривоваты. Богдан обиделся. Он привык считать себя красивым, и слышать такое от какого-то сельского выскочки было неприятно. Выбравшись из-под одеяла, он засобирался домой. Надел футболку, умылся на кухне холодной водой и вышел на крыльцо. Оставшиеся на улице кеды промокли за ночь, были холодными и противными. Богдан брезгливо потрогал их пальцем ноги и решил идти босиком. Прилипала зачем-то пошёл за ним. Засунув руки в карманы шорт и жуя сухую былинку, плёлся рядом и молчал. Богдана это раздражало. Он сердито шлёпал босыми ногами по земле и размахивал руками, из стороны в сторону мотая мокрые кеды. Пару раз подумал залепить кедосом по самодовольному мурлу обидчика и обтянутой шортами заднице, которую тот наверняка считал не «так себе», а очень даже, но сдержался. У дома Март наконец заговорил: — Не сердись за утро. Я не ожидал, что ты меня оттолкнёшь, вот и наговорил со зла. Нормальная у тебя задница. И глаза красивые, и щербинка между зубов классная. Зря ты из-за неё мало улыбаешься, это очень привлекательно. Я завтра зайду? Богдан запутался. Он уже не знал, можно ли вообще сердиться на такого болвана, и стоит ли обижаться на предыдущие оскорбления или надо радоваться комплиментам. Не справившись со сложным выбором, он оставил вопрос без ответа. Открыл калитку на входе во двор и пошёл домой, ворча себе под нос: «И ничего у меня, блин, не кривые ноги».***
К началу второй недели Богдан понял, что досрочного освобождения из гадюкинской ссылки не предвидится. Панического ужаса мысль уже не вызывала, но по цивилизованной жизни он скучал. Март иногда давал смотреть телевизор и пользоваться телефоном, пока не узнал за что отец отправил Даню в деревню, а после резко решил подключиться к воспитательной программе Омельницкого-старшего, лишив Даню и этих маленьких радостей технического прогресса. Зато у него был неиссякаемый запас других занятий: купание в местной речке, пикник, рыбалка, лес, книги, карты, шахматы, катание на мотоцикле… Однажды утром он попробовал приобщить Богдана к походу за парным молоком и поиску свежих яиц в курятнике, но Богдана эти развлечения не прельстили. К выходным развлекательная программа разнообразилась поездкой до соседней деревни, где была железнодорожная станция. Март спрыгнул с «Явы», достал из кармана горсть монет и разложил в ряд на сверкающих рельсах. Через пять минут, по расписанию, мимо станции прогрохотал поезд, а когда состав уехал, на рельсах остались блестящие кругляши. Они были горячими и плоскими, номинал различить стало невозможно, потому что изображение раскатало под тяжестью вагонов. Март выбрал самый ровный, отливающий золотом кругляш, и вложил его Богдану в руку. — Держи, на удачу. В метро такого не сделаешь. Богдан всю обратную дорогу держал его в руке, перекатывая между пальцев, и думал, как много есть в жизни простых вещей, о которых он даже не догадывался. Это было в последний сухой день июля, а после начались затяжные дожди. Даня сидел на подушках у окна, смотрел на ползущие по стеклу капли и трескал жареную картошку из сковородки. В отражении на окне он видел Марта, задумчиво перебирающего струны гитары. — Давно играешь? — спросил Богдан, насаживая на вилку картофелину с золотисто-коричневым бочком. Март пожал плечами: — Лет десять или двенадцать. Я в детстве музыкантом хотел стать. — Профессиональным? — Бременским, — усмехнулся Март. — Почему не стал? — пропустил иронию Даня. — Кот и пёс не запели, а на принцесс не потянуло. А ты что думал делать? — Пожарным быть или гонщиком, или рок-звездой. Потом решил учиться на инженера. Отец говорит, инженер — не профессия. И журналист не профессия, и программист, и пекарь — вообще ничего не профессия, если только я не хочу всю жизнь ездить на трамвае и есть икру исключительно по большим праздникам. — А ты не хочешь? — Да не знаю я, в этом и вся проблема! Как можно понять, чем я хочу заниматься всю жизнь, если я ничего не пробовал? — Богдан печально вздохнул и облизнул солёную вилку. — Вот если бы была работа дегустатора картошки, я бы согласился не раздумывая. Нажаришь ещё? — Ликвидатора картошки, — уточнил Март, забирая из рук парня сковородку, на которой ни единой жаренки не осталось. Он спустился в погреб с пустым ведром, а вернулся с картошкой и бутылкой чего-то красного, похожего на вино. Богдан с любопытством посмотрел на пузатую бутыль с вытянутым горлышком, оплетённую сеткой из виноградной лозы. Март достал из буфета две сервизных кружки, откупорил бутыль и понюхал исходящий из неё аромат. — Классная штука, одна с прошлого года осталась. Будешь? — А что это? — Домашняя наливка. Пьётся как сок, в голову даёт как водка. Попробуй, не пожалеешь. Богдан взял из его рук полную кружку, поболтал жидкость внутри, понюхал тоже. — На компот похоже, — сказал он с сомнением. — Кто варил? — Купил у соседей, сам я такого делать не умею. — А где твои родные? — Да нет у меня никого. — Март вернулся к гитаре, ударил по струнам и пропел: — Один как перст на всей Земле-е… Вот, только она тут со мной. Единственная женщина, которую я люблю. — Красивая, — одобрил Даня. — Сыграй что-нибудь? Март перехватил гитару поудобнее, прошёлся перебором по струнам, выбирая что-нибудь подходящее моменту. Заиграл незнакомую мелодию, подпевая вполголоса:Сохрани мою тень. Не могу объяснить, извини — Это нужно теперь, Сохрани мою тень, сохрани.
Богдан старался слушать, не вдумываясь в слова песни, хотя ясно было, что выбрана она не просто так. В тексте даже фигурировали кусты, заставившие его смущённо улыбнуться, а к последнему куплету он и вовсе не знал куда деться от неловкости.Постараюсь навек Сохранить этот вечер в груди. Не сердись на меня, Нужно что-то иметь позади
Март допел и отвесил скромный поклон. — Ещё! — потребовал Богдан, и уже через секунду пожалел об этом. Март смотрел ему в глаза, без смущения, и пел:Можно я дотронусь до тебя, До ресниц твоих и до волос? И в душе надежду затая, Можно я задам тебе вопрос?
Даня мигом осушил кружку с вином, смачивая пересохшее горло. У парня, что называется, в зобу дыханье спёрло, и он не знал, как реагировать на происходящее. Крутил кружку в руках, кусал щёку изнутри, опускал глаза. Только мысли спрятать никуда не получалось. Даже в те моменты, когда Март кормил его ягодами с рук, или делал массаж, увлёкшись натиранием спины защитным кремом, между парнями не висело такого ощутимого напряжения. Там можно было притвориться, что ты не замечаешь откровенного соблазнения или совсем не массажных движений, можно скрыть, что ты получаешь от этого удовольствие. Но эта ситуация была другой. Март буквально признавался, открывал душу и доверчиво протягивал её на ладошках, и прятаться за непониманием было бы нечестно. Вот только к признаниям Омельницкий оказался не готов. Он уже решил для себя, долгими ночами давая волю фантазии, что не станет избегать поцелуя, если Март попробует снова, и даже хотел этого, убеждая себя, что это просто любопытство и физиология. Но чувства в его формулу отношений не вписывались. Возможность привязаться друг к другу пугала, ведь лето не было бесконечным, а его пребывание в деревне и подавно… Март замолчал и остановился, посмотрел на пунцового Богдана. — Ну, что скажешь? — Играешь как бог, — натянуто улыбнулся Даня. — Можно мне попробовать? — Конечно. — Март вздохнул, не скрывая разочарования. — Я могу поучить тебя, если хочешь. Богдан взял протянутую гитару, вцепился в неё с силой, чтобы не уронить. В руках Марта она лежала красиво и правильно, ему же было до жути неудобно, и чувствовал он себя нелепо. Март критически оглядел своего протеже. — Ладно, давай сегодня поучимся держать инструмент. Он перебрался на другую сторону кровати и сел позади Богдана, поправил положение рук на струнах. Гитара радостно зазвенела мажорной нотой под прикосновениями хозяина, завибрировала задетой струной и передала эту вибрацию Богдану. Она пробежала по рукам к загривку и сошла на нет где-то пониже лопаток. — Запомнил? — спросил Март, дыша прямо над ухом. — Кажется, да, — Богдан повёл плечом, одновременно выражая неуверенность и пытаясь прогнать волнительное щекотливое ощущение от чужого дыхания на коже. Март проследил за этим движением взглядом, увидел под чуть сползшим рукавом футболки россыпь коричневых пятнышек, и бесцеремонно стянул его вниз, открывая больше пространства для обзора. — Ух ты! У тебя веснушки на плечах. — Да? Странно, на лице вроде нет. — Дай посмотрю. Богдан вполоборота посмотрел на Марта. Тот сцапал его пальцами за подбородок и приподнял лицо к свету. Придирчиво осмотрел белый лоб, чистые щёки, чуть-чуть обгоревший нос без намёков на конопатость. На губах его взгляд задержался дольше. Богдан почувствовал, что наливка наконец-то подействовала, и алкоголь резко дал в голову. Комната качнулась, поплыла, и его губы закономерно оказались вовлечены в поцелуй. Богдан поплыл по той же траектории, что и комната. Легко позволил Марту придержать себя за затылок и продлить приятное действо. После поцелуя он хотел сказать, что больше так делать не стоит, но Март как будто не придал значения произошедшему. Снова зафиксировав его руки в правильном положении, начал показывать аккорды. У Дани ничего не получалось. Если до поцелуя ещё был шанс постичь азы, то после он уже не мог сосредоточиться. Руки потели и соскальзывали, струны не зажимались, вместо первой под пальцами внезапно оказывалась четвёртая. Март терпеливо поправлял и объяснял, продолжая дышать в шею, и этим только усугублял ситуацию. Богдан не мог определиться, хочется ему отсесть подальше, или прижаться спиной к груди Марта и почувствовать жар чужого тела. Несколько раз он ловил себя на том, что специально прислоняется теснее и поворачивает голову так, чтобы у Марта была возможность снова позволить себе лишнее. Но прилипала его ухищрений не замечал, а потом и вовсе отсел. Опустошив свой стакан с вином, он причмокнул губами и чертыхнулся: — Похоже и правда компот достал. Отрабатывай Dm, я принесу другую бутылку. «Не пьяные», — с ужасом подумал Богдан и уткнулся малиновым лицом в ладони.***
— И куда ты так вырядился? — Богдан с головы до ног осмотрел Марта, балансировавшего на ступеньках крыльца. Вопреки обыкновению он был одет просто и даже со вкусом: в белую футболку, синие джинсы, лёгкие кроссовки и песочный плащ ниже колена. Март сделал сложносочинённый пируэт под перилами и спрыгнул на землю. — В клуб. — Читателей, шахматистов или любителей парного молока? — На дискотеку, глупенький. Переоденься, фейс-контроль не пройдёшь. Больших ожиданий на деревенскую дискотеку Богдан не возлагал, но из любопытства решил пойти. Оказалось, клубом назывался вместительный одноэтажный дом довоенной постройки. Он же был дворцом культуры, концерт-холлом, банкетным залом, избирательным участком и главпочтамтом. По периметру зала мигала новогодняя гирлянда. На все четыре стены её не хватило и хвост нелепо обрывался на середине зелёной плюшевой кулисы. Над сценой со скрипом вертелся дискоглобус из восьмидесятых, по танцполу полз сизый дым, за которым в темноте виднелись ряды дермантиновых кресел. Немногочисленные посетители скучковались в центре зала и топтались в одинаковом ритме, некоторые потягивали пиво, переступая с ноги на ногу, особо талантливые выписывали анатомические кренделя на краю сцены. Богдан попробовал приобщиться к лапотной тусовке, побродил по танцполу, посидел на зрительских местах, и через четверть часа утомился. Прилипала за это время успел обойти всех знакомых, пожать руки и перекинуться парой слов. Богдан представил, что придётся провести в этой атмосфере ещё несколько часов и ужаснулся. — Пойдём, пока я тут ноги от скуки не протянул, — прокричал он Марту на ухо, перебивая «Касабланку». К счастью, прилипала не стал спорить, сразу направился к выходу. — Вообще-то у меня есть кое-что для поднятия настроения, — сообщил он, хлопая по карманам. — Опять вино? — Лучше. — Март вытащил самокрутку и дал Богдану понюхать. — Натурпродукт, никакой синтетики. — Пойдём домой? — оживился Богдан. — Далеко. Я знаю место получше, только веди себя тихо, если не хочешь получить заряд соли в задницу. Прилипала схватил Богдана за руку и огородами повёл за собой. Вечер был поздний, улицы почти не освещались, и постороннему взгляду их было не разглядеть за силуэтами яблонь и калины. Даня крался в шаг с Мартом, крепко держась за его ладонь, и испытывал радость безнаказанного нарушения запретов. Наконец они остановились перед невысоким забором на пути к деревянной постройке с покатой крышей. Перемахнув через забор, оказались внутри сеновала. Сухая трава лежала на деревянных настилах в виде тюков, сушилась на натянутой под потолком сетке, была навалена большими мягкими стогами в коробы огромных размеров, и источала запах тепла, солнца и луговых цветов. Март выбрал самую невысокую кучку размером с хороший детский батут, забрался на неё с ногами. То же самое сделал Богдан. Трава просела под их весом, и стало уютно и тепло, будто в огромном гнезде. Март снял плащ, достал из кармана самокрутку и зажигалку. — Маловато будет, — усомнился Богдан, оценив размеры косяка. — Не будет. Просто надо делать это по-цыгански, чтобы ничего не уходило впустую. Приготовься вдыхать. Март придвинулся к Дане почти вплотную. Запалив самокрутку, глубоко затянулся, задержал ненадолго дым в лёгких, а потом подался вперёд, схватился рукой за затылок Дани, прижался ртом к его губам и медленно выдохнул в горло парню. Дав ему продышаться, закрепил эффект лёгким поцелуем. — Твоя очередь. Травку Богдан считал лёгким баловством. С полкосяка накрывало его неважно. Приятно расслабляло тело, слегка дурманило разум, и спал он как младенец, но не больше. Когда последняя затяжка перешла в полноценный поцелуй, действовал Даня вполне осознанно. Он даже не был уверен, что инициатива принадлежала Марту, просто в какой-то момент не захотелось прерывать прикосновение, раз за разом наводящее переполох среди его утробных бабочек. Было хорошо и отчего-то страшно до дрожи, до убегающего в пятки сердца. Начав обжиматься с хорошенькой девчонкой, Богдан обычно знал, как будут развиваться события дальше. Парней у него никогда не было. Он не мог предугадать действия Марта, и всё казалось ново, сильно, и… правильно. Желание целоваться с парнем было естественным, и естественным казалось запустить пальцы в его волосы, погладить по шее, подставить лицо торопливым касаниям губ. Богдан не сопротивлялся, когда Март снимал с него одежду и кеды, но оказавшись почти нагишом на сухой траве, не выдержал и заматерился. Это только в кино трахаться на сеновале — благодать, а в реальной жизни все колется и царапается, казавшаяся мягкой и удобной охапка травы на самом деле похожа на сбившуюся в ком вату и постоянно расползается в разные стороны, и кожа начинает зудеть. — Не могу-у, — взвыл Даня, взвившись на охапке колюче травы. — Всё чешется! — Прости, принцесса. — Я тебе не!.. — остатки фразы Богдан домычал в ладонь, заткнувшую ему рот. — Нет, конечно нет. Будь ты принцессой, я бы расстроился. Только не вопи, я же предупреждал. Богдан живо представил владельца сеновала с дробовиком в руках и затих. Март расправил свой плащ подкладом наружу, пересадил на него присмиревшего парня. Стянув с себя футболку, откинул её в сторону, и надавил ладонью Дане на грудь, укладывая его на обе лопатки. Если до этого момента Богдан думал, что волноваться сильнее просто физически невозможно, то оказавшись под Мартом он быстро разуверился в возможностях своей нервной системы. На ней будто играли, как на струнах, и учащенное биение сердца звучало рефреном, хотя по-настоящему Март его ещё не касался. Он только смотрел. Так смотрел, будто Богдан самый красивый, самый достойный, самый желанный. От этого взгляда хотелось уйти, спрятаться под закрытыми веками, и в то же время он обещал так много, что всё нутро начинало томиться в ожидании. Богдан старался не зажиматься, и это впервые давалось с усилием. Другие ласкали его руками, губами, телами, но никто и никогда — взглядом. Потому собственное тело, в котором он прежде не сомневался, теперь представлялось ему далёким от совершенства, и расслабиться он смог только под уговаривающий шёпот Марта. Краснея от нескромных подробностей, которыми его осыпали за пару секунд, Даня закрыл глаза и расслабился, как мог. Завёл руки за голову, сдаваясь на милость, и позволил дрожащим коленкам разъехаться в стороны, принять вес чужого тела. Март с наслаждением изучал руками откровенную наготу. Богдан напрягался, сдерживая дрожь, когда пальцы касались нежной кожи на запястьях и сгибах локтей, на грани удовольствия и неприятного ощущения, проходили под мышками, окольцовывали шею. — Ты всегда такой или это травка? — Март провёл ладонью по груди и животу, спустился на внутреннюю сторону бедра, обогнув пах. — Всегда, — почти проскулил Богдан. Про себя он уже уговаривал Марта опустить руку ниже, но тот лишь добирался до резинки трусов, оглаживал кожу под ней, и снова уводил ладонь к груди. Даня чувствовал, как сочится смазка по прижатому бельём члену, как она пахнет, и боролся с желанием протянуть руку и сжать промежность. Март уловил его порыв. Наклонился к лицу, с силой, почти больно, поцеловал в губы, проложил дорожку коротких жёстких поцелуев по груди и животу, и прихватил ртом головку члена через ткань. Удержал дёрнувшиеся вверх бёдра. Приспустил трусы и коснулся горячей нежной кожи языком. Богдан дрожал, зажимал ладонью рот, чтобы не стонать в голос, целовал и прикусывал свои запястья. Он не всегда понимал, влажные пальцы его ласкают или член скользит по языку, зажатый губами, и кончил прежде чем научился понимать разницу. С минетом в своём исполнении Богдан бы не справился. Хотя желание было, облажаться в первый раз не хотелось. Отдышавшись, он перехватил инициативу, лаская руками, как подсказывала интуиция и опыт с самим собой. Март тоже не бездействовал. Отвлекал поцелуями, дразнил укусами. Губы горели, сено перестало быть колючим, окружающий мир просто перестал быть, и два голых тела до ночи сплетались на сухой траве в неистовом желании удовлетвориться друг другом.***
Проснулся Богдан в своей постели. Как они с Мартом добирались по домам, парень сказать не мог, зато эпизод на сеновале отпечатался ясно. Некоторые пикантные подробности вечера заставляли испытывать одновременно чувство неловкости за нарушение всех границ приличия и предвкушать новые удовольствия. Теперь их с Мартом взаимоотношения будут развиваться в другом русле, это было очевидно, но Богдан всё равно задумался, как вести себя с ним при встрече. Делать вид, что ничего не было? Дать понять, что он не против повторения? Проявить инициативу? Даня размышлял об этом, спускаясь к завтраку, и уже пришёл к определённому решению, когда в планах наметился неожиданный поворот — на кухне с тёткой сидел отец. Богдан почувствовал, что краснеет. Ему вдруг показалось, что отцу всё известно, поэтому он здесь, и уже приготовил для внезапно поголубевшего сына наказание пострашнее каникул в Гадюкино. Даня остановился на последней ступеньке лестницы, не решаясь отцепиться от перил, будто за них можно спрятаться в случае чего или рвануть обратно наверх. — Чего ты испугался? — удивился отец. — И здесь успел дел натворить? «Не знает», — облегчённо выдохнул Богдан. — Привет, пап. Какие тут дела? Моё единственное преступление — лечь спать позже двенадцати. Просто не ожидал тебя здесь увидеть, месяц же ещё не кончился. — Радуйся, освобождён досрочно. Давай, полчаса на завтрак и сборы, и поехали. — Куда? — Не проснулся ещё? Домой конечно. — Да, знаешь, я привык уже… Наверно останусь до конца лета. — Рад, что ты приобщился к здоровой атмосфере, но это не вопрос выбора, сын. — Вот как, — помрачнел Богдан. — Ладно, вы тут сидите пока, общайтесь, а я сделаю одно дело и вернусь. — Твоё дело подождёт, мы торопимся. — Но это важно! — Богдан, время — деньги. Живо собирай вещи и в машину, — в тоне отца послышались нотки нетерпения, и Богдан понял, что переспорить его не получится. Если Омельницкий-старший соизволил сам приехать в такую глушь и за пару реплик перешёл на приказной тон — дело не терпит отлагательств. В дороге Богдан нервничал. Он не успел предупредить Марта, что уезжает, и номера, чтобы позвонить, не было. Как и серьёзных поводов для беспокойства, но Богдан в сложившейся ситуации видел себя подлецом. А вдруг Март решит, что он сбежал? Или того хуже — использовал его для развлечения? Поматросил и бросил, или как там принято говорить в таких случаях?.. Занятый своими мыслями, информацию извне Богдан пропускал мимо ушей, потому причину срочного отъезда понял в очень обтекаемой форме: нужно быть дома, чтобы оформить на него часть собственности компании во избежание уплаты бешеного налога. «Плёвое дело, — решил Богдан. Подпишу бумаги, уеду обратно и всё объясню». Успокоив себя этой мыслью, он даже расслабился и решил завести разговор о родительской поездке во Флоренцию. — Ты же знаешь, что мама не поехала бы без тебя, — отмахнулся отец. — А ты бы поехал? — Я бы поехал без вас обоих. Но билеты уже заказаны на троих. Едем в августе, как раз до начала учебного года. «Вот и поезжайте, — подумал про себя Богдан. — А я вернусь обратно через пару дней».***
Процесс оформления сильно затянулся. Богдан ожидал, что от него понадобится поставить пару закорючек на документах и перенять право собственности, а после он снова будет предоставлен самому себе, но не тут-то было. Бюрократия цвела буйным цветом, и Дане пришлось ездить с отцом из одной инстанции в другую с бесконечным ворохом бумажек в течение целой недели. В какой-то момент ему начало казаться, что это и есть его наказание за косяк на день рождения, ссылки в деревню на самом деле не было, а Март — просто плод его воображения. Мысли о прилипале не давали ему покоя. «Только бы не обиделся», — думал Богдан, отсчитывая очередной день в столице. Старая жизнь постепенно затягивала. Со всех сторон обступали удобства, обволакивали информационные потоки, снова приобретали значение статусы и бренды. Оказавшись с друзьями в ночном клубе, Богдан представил, как они отреагировали бы на Марта, и испытал отвращение к ним, и к самому себе, как части этого предвзятого мира. Вечеринка в клубе себя не оправдала. Богдан надеялся отвлечься, но громкая музыка мешала разговаривать, клубная духота раздражала, от алкоголя разболелась голова. Хотелось домой, в тишину, где не будет лапающих, обнимающих, поглаживающих рук. Где никто не станет спрашивать, куда он пропал на целый месяц и подмечать, что вернулся он «какой-то не такой». И если от большинства ещё получалось отделаться, то бывшая Лерочка вцепилась в него хваткой бультерьера, с явным намерением уехать из клуба вместе и реанимировать скоропостижно скончавшиеся отношения. Богдан уже отчаялся донести свой протест словами и молча отцеплял наманикюренные пальчики от своей шеи и паха. Он думал о других руках, другом человеке, другой обстановке. Тело не реагировало на заменитель. Ему нужны были те решительные, горячие ладони, прикосновения тех губ, бесстыжие и жесткие. Ему нужен был Март. Несколько раз Богдану казалось, что в толпе маячит знакомое лицо. Он реагировал на каждую блондинистую макушку и рубашку в клетку. После очередной ошибки, когда Даня схватил за локоть незнакомого парня, он вышел из клуба на улицу, отдышался. Отключил телефон, чтобы друзья не доставали звонками, когда хватятся, поймал такси и уехал домой. Несмотря на усталость, уснуть не получилось. Богдан ворочался один на большой кровати, вспоминал, ласкал сам себя. Думал и думал до боли в висках, взвешивал варианты. Вернуться и забрать его в Москву? Нет, взрослый парень — не домашняя зверушка. Его не привезёшь со словами: «Мама, папа, это Март, теперь он будет жить с нами». Уехать самому? Нет, не сможет. Слишком привык к роскоши и ритму большого города. Месяц другой жизни не меняет людей настолько. Завести отношения на расстоянии? Слишком большое. Они и пары месяцев не протянут. Вариант забыть Богдан как жизнеспособный не рассматривал, а другого решения проблемы не наблюдалось. Утром он наконец понял, что отправлять его обратно родители не собираются, и начал разбирать дорожную сумку. Перетряхнув вещи, нашёл в кармане шорт раскатанную поездом монетку, зажал её в кулаке. Выбравшись из дома, нашёл ближайший газетный киоск и купил моментальный лотерейный билет. Стёр защитный слой заострившимся ребром монетки. Удача не подвела — билет оказался выигрышным. Богдан забрал небольшую сумму у кассира, купил на неё баллончик чёрной краски в строительном магазине и вызвонил отцовского водителя. Виктор вёз его до деревни по уже знакомой дороге, только теперь она казалась ужасно далёкой и долгой. Богдан то и дело смотрел на часы, впивался взглядом в редкие дорожные знаки, в пыльные деревца у обочины, в поблекшие на солнце траурные венки в местах аварий. Пейзаж почти не менялся, будто они ехали по кругу. Когда повернули к деревне, уже начало смеркаться. Богдан заметил на обочине корзинку из елочных веток с яркими, слишком живыми для траурного венка лилиями. Вспомнилось, как Март назвал этот участок дороги проклятым. В груди заныло как-то нехорошо, неспокойно. Богдан поторопил водителя, из машины выскочил едва не на ходу, оказавшись у дома Марта. В незашторенных окнах горел свет. У крыльца стояла грузовая машина, обтянутая брезентом, и рабочие переносили мебель из кузова в дом. Женщина в полосатом платье руководила процессом. — Извините, а где владелец дома? — обратился к ней Богдан. — Перед вами. Нет, оставьте холодильник! Сначала мебель! — Вы знаете, здесь раньше жил мой друг, — Богдан помялся, — но мы потеряли связь. Не подскажете, как его найти? — О, Март! Чудесный мальчик. Только он уехал на прошлой неделе и адреса не назвал. В доме кое-какие вещи остались, может, вернётся за ними. Ему что-нибудь передать? — Да, мой номер. Можете записать? Оставив контакты новой хозяйке, Богдан вернулся в машину. Последней надеждой была тётя Люба, но Март к ней не заходил и не оставлял никаких сообщений. Богдан расстроился. Это могло означать только две вещи: Март решил, что его бросили по-английски, и обиделся, или это Богдана матросили на сеновале, а после забыли как случайное событие в жизни. Ни один расклад парня не устраивал, но повлиять на ситуацию он не мог, и это ужасно бесило. У дома он постарался взять себя в руки. Попрощался с водителем, забрал с заднего сиденья рюкзак и пешком пошагал по всем лестничным пролётам до своего этажа. В голове назойливо звучало «Сохрани мою тень» в исполнении Марта, в рюкзаке гремел смесительным шариком баллончик с краской, приобретённый для этой цели, в сердце проделывал дыру червячок сомнения. Богдан ещё не решался себе признаться, но летняя история, похоже, завершилась, и хэппи энд в ней был весьма относительный. Богдану даже показалось, что он способен войти в квартиру, сползти по входной двери и заплакать по этому поводу, как полагается романтическим героям в переломный момент, но автоматический свет в коридоре и сердитые нравоучения мамы Инночки убили мелодраматический настрой в зачатке. — Где ты был? — ворчала мама, отбирая у Богдана рюкзак и зачем-то поправляя ему чёлку, будто перед фотографированием на паспорт. — Что за потасканный вид?! Сними хотя бы куртку, и иди скорее, тебя уже заждались! — Заждались? — переспросил Богдан, не понимая, почему мама вдруг говорит об отце во множественном числе. Инночка не ответила. Забрала у сына джинсовую куртку, поправила ещё раз чёлку и впихнула за дверь отцовского кабинета. — Наконец-то! — воскликнул Омельницкий-старший. — Мартин, познакомься, это мой сын. Он товарищ безответственный, поэтому завтра ты за главного. Богдан посмотрел на отцовского гостя и оторопел. Потыкал в обоих пальцем, посверлил вопросительным взглядом, и наконец созрел до того, чтобы потребовать объяснений. — Все объяснения ты где-то прогулял, — отрезал отец. — Проводи Мартина, машина ждёт его внизу. Прилипала попрощался с отцом за руку, подмигнул Богдану и первым вышел из кабинета. Богдан поплёлся следом, плохо соображая, происходит ли это в действительности, или он на самом деле настолько свихнулся на своих каникулах, что мерещатся тут всякие… — Красивая квартира. Пентхаус, да? — спросил Март, выходя на лестничную площадку. — Хуяус! — выругался Богдан, вталкивая прилипалу в кабину лифта. — Ты какого хрена здесь делаешь?! И что это ещё за Мартин?! — Не рад меня видеть? — Март нажал на «Стоп». Лифт беззвучно замер между этажами. — Я рассчитывал на более тёплый приём. — Не паясничай! — Извини. Полное имя не очень подходило для знакомства в такой обстановке, пришлось соврать. А сегодня я документы привёз. Хотел встретиться с тобой, вот и предложил отцу свою помощь. — Ты сказал, что у тебя все умерли, — напомнил Богдан. — Я сказал, что в деревне у меня никого нет. По факту это не враньё — кроме меня туда никто не ездит, а на жалость всегда все ведутся. — Я не повёлся! — возмутился Богдан. — Рад слышать, — улыбнулся Март. — Иди уже сюда. Богдан подошёл вплотную, заключил прилипалу в неловкие объятия. Мартин обнял его в ответ как ребёнка и как любовника одновременно, положив руки на ягодицы и затылок; погладил по волосам. — Хочешь посмотреть мою новую дачу? — Сейчас? — Завтра. Надо закончить дела. Ты должен был видеть её, это единственный деревянный коттедж во всей деревне. — Как я сразу не догадался, — хмыкнул Богдан, — только ты мог выбрать такую безвкусицу. — Дизайнер вообще-то. Но дача моя, и завтра я уезжаю на весь остаток лета. Поедешь со мной? — Я подумаю, — соврал Омельницкий. Мысленно он уже начал составлять список покупок перед отъездом, но прилипале не обязательно было узнавать об этом так сразу. Он и без того выглядел слишком довольным собой, разыграв перед Богданом целый спектакль. Даня подумал, что сцена в лифте затягивается, и нажал кнопку первого этажа. Чтобы не засветиться с парнем перед соседями, поцеловал Мартина, пока кабина спускалась вниз. До машины провожать не пошёл, но смотрел из окна подъезда, как она выезжает из двора. Вернувшись домой, Богдан вытряхнул из дорожного чемодана вещи для поездки в Италию, заменил их более подходящими для месяца за городом. Подумав, положил баллончик с краской в боковой карман. Он не был уверен, что станет воплощать романтическую чепуховину в жизнь, но на всякий случай оставил при себе краску, которой можно было бы обвести тень на стене и сохранить её на долгие годы. Из документов Даня взял только паспорт. Остальные бросил в ящик стола вместе с билетом на самолёт и оставил родителям записку: «Мой билет сожрал Грей, отдыхайте без меня. Уехал в Гадюкино. Богдан».