Ответ

Письмо было ужасно несправедливым. Да что там, сплошная дрянь, а не объяснение, что не так. Впрочем, что не так, можно было и без него догадаться. Баки в третий раз перестелил безупречно заправленную кровать, подумал было перепроверить еще с утра собранную сумку, но решил, что хватит с него маяться, и уселся за стол. Делать было решительно нечего. До прощальной гулянки в танцевальном клубе оставалось еще два часа, мать легла пораньше спать, чтобы завтра утром проводить его до поезда, а Ребекка заперлась у себя в комнате. Сестра терпеть не могла, когда Баки повышал голос. Не то чтобы она смогла что-нибудь расслышать, если бы нарочно не подслушивала у двери. Баки вздохнул и пропустил волосы сквозь пальцы – в зеркале отразилась всклокоченная шевелюра: с лаком он все-таки переборщил. Стив не преминул бы это отметить – как-нибудь насмешливо и необидно. Глупо все так получилось. Завтра ждет долгая дорога до Висконсина, где он будет проходить подготовку к службе, и неизвестно, получится ли еще повидаться, когда их станут переправлять на фронт. Не так должен был пройти последний вечер дома. – Она сука, – тихо сказал Стив, когда разгладил и проглядел скомканное письмо, которое швырнул ему Баки. – Не смогла даже в глаза сказать. И непривычное ругательство словно рассекло барахтающуюся еще надежду, что, может быть, он не так понял, что между строк проглядывало другое – ее вечные намеки, от которых вот уже полгода как было сладко, и слегка больно, но понарошку, ты же шутишь, мы же вместе. Рассекло и подхлестнуло злость, обиду, на себя – да, и на себя тоже: не слышал, не хотел слышать. – Да что ты понимаешь, – сжались кулаки, почему-то не получалось посмотреть Стиву в глаза. – В самом деле. Что же. – Стив снова разгладил письмо и аккуратно положил его на подоконник – под едва дующем сквозь оконную щель ветерком бумага подрагивала. От нарочитого спокойствия в его голосе становилось еще хуже. – Она же написала, что, может быть, еще сложится, потом, когда... – Баки запнулся. Произнесенное вслух казалось нелепым, звучало в сто раз обиднее, стало стыдно, за себя, перед Стивом. Что за черт, еще не хватало с лучшим другом разругаться перед разлукой. – Написала. И много чего еще написала, – все так же спокойно проговорил Стив. Его худые пальцы погладили краешек письма. Казалось, не будь бумага так измята, – порезал бы кожу. Баки отвел взгляд от его рук и наконец-таки посмотрел в лицо. Стив сильно нахмурился, дернул головой, а затем порывисто шагнул вперед, сказал, сбиваясь, почти горячечно, куда там былой отстраненности: – Прости, если лезу не в свое дело, тебе наверняка лучше знать, но это же нечестно, Баки, нечестно, и, может быть, хорошо, что сейчас, а не потом, когда ты уже был бы там... – на последних словах его голос затих. Словно «там» уже подступило и глушило звуки. Внутри потеплело, успокоилось, осталось немного горечи, но ее придется топить чем покрепче: содержимым походной фляги и временем не однодневной выдержки, – но бывало ли у кого иначе. И замолчать бы сейчас, но Баки из чистого упрямства повторил: – И все равно ты не понимаешь. – Правда? – Что-то странное почудилось в голосе Стива. Зыбкое, хрупкое. – Я мог бы думать, что меня дожидаются. Стив протянул руку и сжал пальцами предплечье Баки. Сквозь тонкую рубашку коже стало горячо. Предчувствие чего-то разлилось в воздухе, проникло в вены, заставляя кровь бежать быстрее. Так иногда бывало – перед грозой, перед бурей, перед тем, как он распечатал письмо... Очень тихо Стив произнес: – Знаешь, я... Я бы... – Ты чего бы?.. – Словно нехотя переспросил Баки, не дождавшись продолжения. Стив вскинул голову и закончил: – Я бы дождался. Баки прикрыл глаза. Что за глупости лезут в голову. Почему кажется, что под ногами не твердый пол, а тонкий лед, и по нему медленно и скрипуче ведут подошвой. – Что ты несешь? – И слова не те, не правильные, ломаются, крошатся, язык еле ворочается, выталкивая их. Стив почти незаметно улыбнулся, разжал пальцы, провел рукой вниз к запястью, остановился у пуговицы, еще немного – и коснулся бы кожи за расстегнутой манжетой. Наверное, успокаивающий жест. И, наверное, надо было успокоиться. Вот только под чужими пальцами пульс принялся биться как после хорошенькой пробежки. Наверное, надо похлопать по плечу и сказать – спасибо, друг. Баки стоял и молчал как истукан. На истуканов молились, – всплыло из книжек Стива, а сам его голос показался церковным речитативом: – Да, ты прав, я несу чушь. Я бы не дождался. – Пальцы снова стиснули руку, Баки показалось, что ему сдавили горло. – Я бы пошел с тобой. Вот сейчас предчувствие должно было бы принять форму, стать осязаемым, как горячие пальцы, как тоска в светлых, ясных глазах напротив. За дверью что-то упало. Баки дернулся к ней, посмотрел на все еще лежащую на его предплечье руку Стива, снова перевел взгляд на дверь – и пошел к ней. Под ногой хрустнула половица, и тут же послышались удаляющиеся от двери шаги, стук каблучков затих внизу лестницы. – Бекка, – развел руками Баки. Стив слегка улыбнулся и покачал головой. Он обхватил себя руками, как будто замерз, и сразу стало неуютно. Неловко. Баки перевел взгляд на окно, нужно было что-нибудь сказать, но в голове не было ни единой мысли. – Я пойду, – сказал Стив. Или спросил. Баки посторонился. Хлопнула внизу дверь, словно раздался отдаленный гром. Вот только молнии не было, гроза прошла стороной. От душного воздуха заныли виски, Баки подошел к окну и раскрыл его нараспашку. Холодный октябрьский ветер подхватил лист бумаги, вынес на улицу и закружил с остатками листвы. Баки постоял еще немного, а потом принялся перестилать кровать. Непонятно было, как заканчивать вечер, идти ли куда-нибудь. Не хотелось шума, не хотелось улыбаться, отшучиваться. Не хотелось прощаться. И непонятно, придет ли теперь Стив. А Стив пришел. Не прошло и получаса, как он вернулся в дом Баки, в своем единственном приличном костюме, в котором ходил в церковь и сдавать экзамены, принес фетровую шляпу и вручил ее Баки. Сказал, что она прикроет тот беспорядок, что он устроил на своей голове. И больше не было сомнений, что делать дальше. Баки шутливо подхватил Стива под руку, и они двинулись к входной двери. Уже на пороге дома Стив обернулся, вздохнул, толкнул несильно в плечо, сказал: – Ну, ты знаешь... – Знаю, – ответил Баки. Наверное, если косноязычие настигает обоих, то это простительно и не так обидно. За вечером наступила ночь, полная смутных, беспокойных снов, а за ней и утро: время рассчитано, а все равно кажется, что опаздываешь, нужно торопиться, прощаться, прощаться. Конечно, он будет писать и ждать писем. И он писал и ждал, и дожидался. Закружили дни, как хлопья повалившего снега в бурю, и вот уже сержант Барнс возвращается домой, всего на пару дней, потому что позади – Перл-Харбор – нельзя не ответить, и корабли спешат из Нью-Йорка к берегам далекой Нормандии. На чужой земле, которая кровью и потом, пядь за пядью, становилась своей, времени на письма почти не оставалось. По первости, когда немецкая техника показала свое превосходство и первый бой забрал жизни еще вчера смеявшихся вместе с ним солдат, писать вообще не хотелось, зыбкое оцепенение после дневных взрывов перетекало в тревожный сон. Но наступление продолжалось, они теснили, прорывались, тревога вросла в его жизнь, стала обыденной, и когда выдавался тихий вечер, Баки доставал лист бумаги, и рука сама выводила «милый друг». Стив, конечно, взбесится, но – была такая уверенность – и улыбнется тоже. А потом они попали в плен, и Стив – Капитан Америка – вытащил их. Вел за собой, не давая остановиться, пока не стало ясно – оторвались. Баки помнил, как его поддерживали, тормошили, не давая заснуть, упасть. В машину он категорично отказался садиться, но, судя по всему, несколько часов его таки везли. В госпитале он отоспался за все эти дни дикого, выматывающего бодрствования. Стив приходил навещать, рассказывал, что с ним случилось. После выписки позвал к себе и спросил, не хочет ли Баки присоединиться к его новому отряду. Конечно, Баки ответил «да», о чем тут говорить, и Стив расстелил на столе карты. Было немного непривычно вот так стоять и понимать, что они все еще на пороге войны, и быстрой она не будет, вот только теперь они вместе. На улице стояла морозная весна, но в этот день тучи разошлись, и сквозь хлипкий дверной проем падали солнечные лучи, высвечивали клубящуюся пыль, золотили Стиву волосы, и, наверное, с самого отбытия из Нью-Йоркского порта Баки впервые почувствовал, что время прекратило безумную гонку, замедлилось, зашагало в такт – вдох-выдох. Стив принялся расставлять на карте флажки, когда совсем близко зашумели голоса, послышался женский смех, и, кажется, Гейб произнес его имя. – Тебя зовут, – сказал Стив, разглаживая карту. – Да, наверное, – ответил Баки. – Подождешь? Стив наклонил голову к плечу, разглядеть его выражение мешала набежавшая тень. Повисший вопрос все никак не оседал. Как пыль. Зудел внутри, сковырнуть бы, как засохшую болячку. Баки подошел к столу, накрыл ладонью руку Стива, скользнул пальцами по запястью. Оказалось, это приятно – держать вот так и чувствовать, как ускоряются толчки крови под натертой перчаткой кожей. – Подождешь? Да. Нет. От предчувствия любого ответа приятно ныло в груди. Стив перехватил его руку и дернул на себя. Да. И нет.