Розыгрыш

С памятного весеннего вечера в маленьком кафе незаметно пролетело полгода. Близился первый месяц зимы, и ушлые торговцы, готовясь к рождественским распродажам, уже вовсю украшали британскую столицу вывесками, сулящими невероятные скидки. Бросив взгляд на висевший в офисе календарь, Артур совершенно случайно поймал себя на будничной мысли: вот и пять лет. Маленький юбилей с глупого розыгрыша, поменявшего его жизнь радикально и безвозвратно, пять лет расставанию с Фрэн. «Нужно ее поздравить», – вяло подумал финансист, потирая дужку снятых очков: работая с цифрами, с недавних пор он завел привычку зазря не слепиться и всегда пользовался очками, больше не беспокоясь, будут ли над ним из-за его удивительного сходства с хрестоматийным бухгалтером хихикать коллеги. Он не мог сказать, когда именно это произошло, но однажды ему попросту стало все равно, кто что о нем судачит. «Да, я хромаю, мне трудно ходить по лестницам, и я не могу разобрать мелкий текст ближе вытянутой руки. Но, простите, я давно не молодой мальчик, – повторял себе Артур, приглаживая перед зеркалом воротник своего офисного пиджака. – Я выгляжу на свой возраст. А если кому-то что-то не нравится, это его проблема, а не моя». Такие мысли придавали ему уверенности. Как, впрочем, и немного другие мысли, не столь серьезные, зато однажды даже озвученные Альфреду после четвертой кружечки пива. - Я такой, какой есть, – выдохнул раскрасневшийся Артур, почти не контролируя слова, просящиеся на язык. – Репутация, чтоб ее... Я сам себя этим достаю, – Американец кивнул, и англичанин гордо расхохотался. – Ты прав, ты тысячу раз прав, сосед: вот какого дьявола меня должно парить, что обо мне подумают? Если кому-то будет надо, он сам подстроится. Фрэнсис же привыкла ко мне и даже не вякала, хотя и скучала. Что поделать, – он комично развел руками, – я предпочитаю две позы, а ее блестящая идея о том, чтобы намазать друг друга взбитыми сливками и соблазнительно слизывать их, провоцировала у меня вместо возбуждения рвотные позывы. Черт. – Артур скривился. – Вспомнил и поплохело. К счастью, тошноту пьяный Кёркленд успешно подавил, но зато, наконец выговорившись, почувствовал себя куда лучше. Особенно когда такой же пьяный Альфред понимающе потрепал его по плечу и сказал, едва ворочая языком: «Забей, чел, все ОК». Это было лучшей поддержкой. Сейчас же, припомнив вдруг роковую дату, Кёркленд расстроился. После тяжелого разрыва он некоторое время посещал психотерапевта, дабы мысленно отпустить бывшую супругу и начать новую главу своей жизни. Ему удалось достичь в этом деле немалого успеха, он уже вполне смирился... и вдруг теперь вновь почувствовал, как ревность берет его за горло и сжимает, не давая забыть. «Нет, я не должен никого винить, – сделав глубокий вдох, Артур попробовал успокоиться. – Все правильно, все в прошлом. Но я могу... – Чуть не выронив очки, банкир резко выпрямился. – Написать ей!». Над письмом он корпел два дня, выверяя каждое слово и раздумывая, не забыл ли сказать самое главное. Наконец, замучавшись, он признал, что идеал недостижим: текст все равно не отразит всех эмоций, – и утешил себя тем, что ему хотя бы удалось выразить то, ради чего все изначально задумывалось: Артур поздравил Фрэнсис с правильным выбором – разорвать отношения, обреченные на провал. К письму Артур планировал приложить ценный подарок: букет свежесрезанных роз, заботливо выращенных им в своей домашней оранжерее. Ради его сохранности Артуру пришлось выложить кругленькую сумму службе доставки. Разумеется, расчетливый банкир сожалел о тратах, но те, по его убеждению, были оправданы: именно так должна была выглядеть его благодарность, а через благодарность он собирался наконец-то поставить точку в этой запутанной истории и продолжить жить после разрыва, положив перенесенную боль в копилку опыта. Ведь кроме боли в разрыве было и немало хорошего: счастье, достижения, понимание, что Артур справился... стал сильнее. Правда, уже упаковав пухлые листы в красивый конверт, британец внезапно замер. Он не знал ее адреса. Вот незадача! И почему он вспомнил о таком важном моменте только сейчас? «Потому что память как у рыбки. Приплыли, тьфу, – с досады Артуру тут же захотелось курить, и его рука уже машинально потянулась за сигаретами, когда он вдруг спохватился. – Стоп, – скомандовал он себе, прищелкнув пальцами в воздухе над манящей пачкой. – Разве адреса – это закрытая информация? Так, Кёркленд, прекращай паниковать раньше времени и включи рассудок». Артур сосредоточился. Согласно задумке, подарок и письмо должны были попасть в руки Франсуазы неожиданно, так что ни о каких договоренностях, звонках или сообщениях не могло быть и речи. Значит, следовало действовать по-другому. До того, как Фрэн улетела вместе с Артуром в Лондон, она, насколько было известно Артуру, снимала жилье в Париже, но с тех пор прошло десять лет. Из них пять бывшие супруги не общались. О дальнейшей судьбе француженки Артур знал немного: только что она практически сразу после развода с ним вышла замуж за Франсиса и поселилась где-то в пригороде французской столицы. «Скорее всего, там она живет и сейчас, – рассудил британец. – У них наверняка уже есть ребенок, может, и не один: Франсис ведь не такой неумеха, как я... – горько выдохнув, Артур потер виски, пытаясь переубедить себя, напомнил: – Дело не во мне. Фрэнсис не хотела детей, пока я не погашу кредит. При чем тут, к черту, моя неопытность?». Но это прозвучало не слишком-то весомо. На сбор данных ушло еще несколько дней, но, к счастью Артура, усилия не пропали даром: информаторы Альфреда помогли-таки найти нужный адрес. И темно-алые бархатные розы в компании упакованной в конверт исповеди отправились на континент. А после, одним прекрасным субботним утром, в дверь Кёркленда постучал почтальон, вручив растерянному хозяину увесистую ценную бандероль, со всех сторон обклеенную марками и трехцветными лентами, имитирующими французский флаг. Внутри кокона из почтовой бумаги и пупырчатой пленки оказалась картина, на которой в лучах ласкового солнца сиял яркий весенний Лондон... Артур сглотнул, на пару минут потеряв дар речи. «Как живой», – подумал британец, бережно погладив тонкую рамку. Его пальцы дрожали, сам он едва не плакал от счастья: город, его родной, прекрасный, замечательный город, добрая столица, которую он любил всем сердцем, хрестоматийно дождливая и хмурая, в кои-то веки была светла. Заботливо нарисованный рукой Франсуазы в манере, которую Артур узнал бы из тысячи, Лондон, умытый коротким ливнем, нежился на теплом солнышке, дышал свежим ветром, приносящим с моря соленые брызги, и... улыбался. Артур тоже невольно улыбнулся, не скрывая слез на глазах. - Шикарно! – восхитился Альфред, глядя через плечо британца, и в подтверждение своих слов поднял вверх большой палец. - Настоящий шедевр, – кивнул Артур. – Отнесу в спальню, чтобы он всегда был со мной. Лондон как настоящий. - Твоя бывшая – талантище! – хлопнув приятеля по спине, Джонс беззаботно рассмеялся. - Фрэн замечательно рисует, – скромно отозвался британец и негромко заметил, озвучив то, что пришло ему на ум сразу, как только он взглянул на созданную специально для него новую работу француженки: – Что-то изменилось. Когда она жила здесь, палитра была почти всегда черно-белой, а этот город озарен солнцем. Значит, ей хорошо. Он чуть-чуть приуныл, опустив голову, будто чувствуя себя виноватым. Джонс, заметив перемену в настроении друга, сочувственно приобнял его за плечи. - С тобой ей тоже было хорошо, – заверил он Артура. – Просто там ее родина, там ее место. Каждый в итоге должен вернуться туда, откуда пришел. Кёркленд посмотрел на него с недоумением. - И ты? - Возможно, – Джонс смущенно хмыкнул, почесав в затылке. – Время покажет. Англичанин не стал отвечать, его внимание уже переключилось: сзади картины было что-то прикреплено. Аккуратно поддев ногтями загадочный прямоугольник из плотной бумаги, Кёркленд обнаружил, что это фотокарточка. С нее на Артура смотрели четверо: мужчина, женщина и двое детишек: девочка чуть постарше и кудрявый маленький мальчик. Все улыбающиеся, счастливые, на фоне предрождественского Парижа. На обороте – подпись размашистым почерком художницы, по-французски: «Франсис, Франсуаза, Мишель и Рене. На долгую память Артуру – тому, кто спас наше счастье». Прочитав это, британец не выдержал, по его щекам побежали слезы, которые он даже не стал скрывать. Альфред бросился его утешать, выпытывать, чтобы отвлечь, как переводится французская фраза. Дрожа, растроганный Артур с трудом выговорил приблизительный английский аналог, на что американец прижал приятеля к себе и, гладя по голове, стал повторять, что все хорошо, что Кёркленд поступил мудро и что их с Франсуазой отношения, пронизанные уважением, – пример всем разведенным. Когда Артур перестал всхлипывать и мягко отодвинулся от Альфреда, прошептав скромное «спасибо», последний, прищурившись, внезапно заметил, как будто открывая Америку: - Девочка с фотки на кого-то очень похожа. Взяв многозначительную паузу, он внимательно посмотрел на отчего-то покрасневшего Артура, который, вздохнув, деланно отмахнулся. - На маму она похожа, – брякнул британец. – Такая же красавица, как и Фрэн. - А мне кажется, не только на маму: курносенькая, светлые волосы, зеленые строгие глаза... – не унимался американец. – Откуда зеленые глаза в семье синеглазых? Но его не особо слушали: отвернувшись, Кёркленд, словно не понимая, куда клонит Джонс, молча утопал в свою комнату за заветной шкатулкой, куда бережно спрятал фото. Еще одно фото, дорогое его сердцу, рядом с портретами родителей, Энни и сослуживцев. Наблюдавший за этим поистине ритуальным действом Альфред почесал голову, вздохнул и будто бы невзначай проронил: - Семья – это хорошо, пусть даже и не совсем своя. Я вот тоже на днях полечу смотреть, что еще можно сделать... Он запнулся, однако короткой фразы хватило, чтобы Артур, мгновенно позабыв про свои непростые чувства, все понял и встревоженно уставился на приятеля. - Так ты решился? – недоверчиво прошептал банкир. В его душе нынче вовсю рвалось наружу победное ликование, однако, будучи человеком сдержанным и хорошо воспитанным, британец предпочитал даже в столь волнительные моменты хранить спокойствие. Американский бизнесмен расплылся в гордой улыбке, медленно кивнул. Артур шагнул к нему, и они обнялись – вот так вот просто, сходу, не говоря ни слова больше: каждый слишком хорошо знал, чего стоило Джонсу это решение и сколько времени миновало прежде чем он решился. По-мужски хлопнув Альфреда по плечу, Артур, наконец, отступил, коротко пожелав удачи и скорейшего разрешения зависших проблем. Следующим утром первым же рейсом Альфред улетел в Штаты. По плану он должен был провести в Америке пару дней: о том, где может находиться его отец, опытный исследователь справился заранее через своих многочисленных информаторов. Правда, разузнать удалось немного: следы Артура Прайса, некогда успешного техасского перевозчика с драматичной судьбой, начисто терялись где-то средь пыльных прерий... Но Альфред не унывал, он вообще был не робкого десятка и не из тех, кто легко опускает руки. «Даже если мы и не встретимся, я утешусь тем, что пытался», – сообщил он Артуру перед отъездом, и британец искренне поддержал его. ...Вернулся он спустя неделю поздно ночью, когда за окном шел проливной дождь. Артур, с головой закутавшись в шерстяной плед, мирно дремал над книгой, когда входная дверь вдруг распахнулась и на пороге появилась сгорбленная фигура Альфреда. «О Боже», – только и сумел выдохнуть англичанин, без лишних расспросов ведя друга в тепло и помогая разуться. Путешественник легкомысленно пренебрег зонтом: в ботинках хлюпала вода, с куртки текли потоки, капюшон надетой под нее байки вымок насквозь, стекла очков, щедро усеянные каплями, запотели. Джонс выглядел не просто плохо, столь жалкий американец не приснился бы Кёркленду и в страшном сне, так что, не тратя зря ни минуты, хозяин дома отправил друга прямиком в ванную, а сам принес ему чистую одежду. Неприятные предчувствия терзали Кёркленда, но он не стал торопить время. «Чему быть, того не миновать», – мудро рассудил он, дожидаясь приятеля в гостиной с теплым пледом, парой шерстяных носков и большой кружкой горячего чая. В камине задорно потрескивали дрова. - Держи, – сказал Артур, вручая Альфреду его любимую кружку: большую, яркую, в звезды и полосы. – Английский чай с молоком, имбирем и сахаром. Хорошо согревает, а главное – помогает не заболеть. - Спасибо, – пробормотал янки, на ходу погладив бесшумно подбежавшего и потершегося о его штанину пушистого мэйн-куна. Почесав за ушком приветственно мурлыкнувшего в ответ любимца, Альфред принял из рук Артура кружку и сделал глоток. – Вкусно, – улыбнулся американец, вот только улыбка вышла у него какой-то совсем печальной... совсем не свойственной неисправимому оптимисту. У Артура, когда он увидел эту улыбку, по спине даже мурашки пробежали. - Садись, – кивнул британец на диван у камина. – Тебе нужно согреться и отдохнуть. Какое-то время они просидели молча. Прежде спавший клубком на кресле пухленький скоттиш-фолд угнездился между людьми, всем своим видом показывая, что он рядом и что переживает ничуть не меньше, чем они, мэйн-кун пристроился на коленях у Джонса, чуть слышно урча. Альфред сидел тихо-тихо, уткнувшись в чашку, собираясь с мыслями и не спеша начинать рассказ, впрочем, Артур не сомневался, что долго держать все в себе он не сможет, потому терпеливо ждал. И дождался – не прошло и десяти минут, как Альфред наконец-то заговорил. - Знаешь, я и не думал, что так бывает, – негромко проронил он, тут же поправив, будто бы споря с самим собой: – Нет, я знал, конечно, что бывает и не такое, но не рассчитывал. Как в бизнесе, когда отсеиваешь самые невероятные варианты развития событий, а они все равно сбываются... Еще никогда я не чувствовал себя так нелепо. Сглотнув, он немного помолчал и продолжил, уже увереннее – видимо, понял, что Артур готов выслушать его. - Не стану рассказывать, сколько времени я потратил на то, чтобы отыскать хоть какие-то следы, как я задолбался ездить из дыры в дыру, одна другой краше, снова и снова утыкаясь в тупики – долго и неинтересно. Хватит того, что, когда я уже совершенно отчаялся и почти что махнул рукой, судьба привела меня в очередной мелкий городок. Разумеется, ветхий дом-развалюха, где, по слухам, когда-то жил мой отец, давно принадлежал другим людям, знать не знавшим ни о каких Прайсах. Толстяк мэр, заступивший на свой пост месяц назад, также пребывал в неведенье, но зато старушка-библиотекарша, которой, судя по морщинам, лет было не меньше, чем городку, что-то все-таки вспомнила. Я ухватился за ее слова как за последнюю надежду и лишь благодаря ясной памяти этой женщины понял, куда двигаться дальше. Так я оказался недалеко от Хьюстона. Крошечный городишко, затерянный среди прерий, носил то же самое имя, что и сотни его братьев, разбросанных по Америке. Добраться сюда можно было лишь на машине, как следует протрясясь по ухабам вкрай разбитой грунтовки, так что Альфред, матерясь и молясь, чтобы арендованная тачка не удумала застрять где-нибудь в самом безлюдном месте, всю дорогу нервно прислушивался к подозрительным звукам под капотом. К счастью, в конце концов на горизонте замелькали крыши фермерских домиков, а указатель любезно оповестил, что до города осталась пара десятков миль. Проехав населенный пункт насквозь, видавший виды, но по-прежнему выносливый «форд» замер у ворот пошарпанного трехэтажного здания. «Кажется, это здесь», – почесал висок Альфред, еще раз на всякий случай сверившись с навигатором. Сказать по правде, бизнесмен разочаровался: он надеялся обнаружить на месте этой постройки жилой дом или хотя бы какой-никакой приют, а серо-белое здание, походившее скорее на административное, нежели на обитаемое, особого доверия не внушало... впрочем, подобные мысли Альфред быстренько отмел, отлично зная, что по одежке не судят. Тем более – в Штатах. Так что, щелкнув сигнализацией, он смело прошел к воротам, открыл калитку и зашагал к невысокому крыльцу. Преодолев щербатые ступени, гость немного замешкался, заприметив на стене возле двери табличку. Прищурив свои близорукие глаза, он поправил очки и прочел, грустнея: «психиатрическая больница». - Чего-то вроде ждать следовало, – пробормотал Джонс под стать постояльцу скорбного заведения, но сдаваться не стал: он прошел уже слишком много, чтобы спасовать сейчас, как говорится, в шаге от финиша. Поэтому, взявшись за ручку, он потащил дверь на себя и вскоре оказался в приемной. «Если папаша невменяем, это даже к лучшему, – рассудил Альфред по пути к регистрационной стойке. – Может, он даже не узнает меня. И тогда я смогу с чистой совестью успокоить себя тем, что сделал все от меня зависящее». Разумная идея звучала вполне логично, правда, почему-то вовсе не устроила своего автора: на душе у него по-прежнему скребли кошки. Выдохнув, Джонс остановил поток неприятных мыслей и переключился на куда более прозаичное: с любопытством заглянул за пустой ресепшен, обнаружив девушку, скучающе пялящуюся в экран смартфона. - Простите, мисс, – окликнул ее Альфред, не желая пугать, но все равно напугал: вздрогнув, не ожидавшая чьего-то пришествия регистраторша едва не выронила свой гаджет. - А. Здравствуйте, – пролепетала она, хлопая ресницами. - Здравствуйте, – Альфред кротко улыбнулся. – Прошу прощенья за наглое вторжение, – наигранно шаркнув ножкой, он оперся о стойку и тотчас перешел к делу. – Вы случайно не подскажете мне, как я могу встретиться с одним из ваших подопечных? - Вы про пациентов? – переспросила она, видимо, не совсем понимая, кого имеет в виду ее обаятельный гость. Когда он кивнул, по-прежнему улыбаясь, девушка вздохнула. – Вообще-то время посещений официально начинается с четырех, – строго сообщила она, – однако, если ваш родственник сейчас не проходит терапию или какую-то из назначенных ему процедур, вы сможете пообщаться в холле. Назовите, пожалуйста, его имя, – попросила девушка, придвинув к себе поближе клавиатуру и нажав несколько кнопок, судя по всему, открывавших больничную базу данных. - Артур Прайс, – сказал Джонс. Пощелкав клавишами, администратор пару долгих минут хмурилась, вглядываясь в списки, и Альфред уж было успел подумать, что там отсутствует автоматический поиск, когда она разочарованно протянула: - Странно: не находит. – Озадаченно поправив прическу, девушка покусала губы и нервно прибавила: – Если честно, я работаю здесь недавно, еще не во всем как следует разбираюсь... Может, что-то глючит. Или не обновили вовремя... - Ничего страшного, – остановил ее Альфред, снисходительно охнув: он предполагал, что в деревенской клинике что-то непременно пойдет не так, и план «Б» у него был приготовлен заранее. – Не надо искать. Думаю, ваш главдок сразу вспомнит, о ком я говорю, и организует нам аудиенцию. Подмигнув красавице, он выразительно посмотрел на солидную белоснежную дверь за ее плечом, где даже его слабые глаза могли отчетливо разобрать крупные печатные буквы: «ДИРЕКТОР». Девушка покраснела. - Главврач сейчас занят, просил не беспокоить, – пробормотала она, опустив ресницы. – У него важное совещание в два часа. - Ну, до двух еще далеко, – со знанием дела парировал посетитель: уж в чем, а в «важных совещаниях» опытный бизнесмен разбирался прекрасно. Сам так скрывался от надоедливых посетителей, только у него это называлось «бизнес-встреча». – Навряд ли ваш босс откажет симпатичной сотруднице, если она попросит, – прищурился он, понизив голос и прикрыв веки, с наслаждением наблюдая, как легкий флирт делает свое дело: девушка в ответ еще гуще покраснела, смущенно пряча улыбку в уголках полноватых губ. – Вам очень идут эти сережки, – прибавил Джонс как будто бы между прочим – и барышня ожидаемо сдалась. - Это подарок моего жениха, – вспыхнула она, сияя от счастья, как новогодняя гирлянда. «М-да, нечасто в ваш психиатрический рай заглядывают нормальные ребята, – смекнул Альфред. – Сголодалась девчонка по комплиментам-то». А вслух заметил, притворившись, словно разочарован тем, что она уже занята: - У него отменный вкус. Передавайте ему привет. - Передам, – отозвалась красавица, поправив упомянутые сережки в форме незамысловатых завитков с мелкими полудрагоценными камешками. Вздохнув, она еще раз посмотрела на закрытую дверь, за которой тихарился ее начальник, и все-таки, пускай и неохотно, но согласилась: – Ладно, я попытаюсь. Но я ничего не гарантирую! - Буду признателен, мисс! – выкрикнул ей вслед Альфред. Она хмыкнула и, одернув юбку, вежливо постучала в дверь, одновременно нажимая на скрипнувшую ручку. Как только девушка исчезла, буквально сразу до ушей ожидающего долетело недовольное «Джесс, я ж просил никого ко мне не пускать». Джесс прикрыла за собой дверь плотнее, и дальнейшая беседа ускользнула от Альфреда. Не зная, чем себя развлечь, он с любопытством осмотрелся, однако интерьер приемной клиники для душевнобольных не мог похвастаться ничем примечательным: низкие танкетки вдоль стен, кулер с водой и пластиковыми стаканчиками, ящик с бахилами, блеклые таблички да, собственно, ресепшен – вот и все, чем он был богат. Справа маячил поворот, за которым, наверное, находилась лестница, слева виднелся длинный коридор с однотипными белыми дверями. «Палаты», – поначалу предположил Альфред, но вскоре понял, что ошибается: вряд ли больным здесь разрешалось свободно разгуливать по больнице, столь близко к выходу располагались скорее кабинеты врачей, где те вели прием или отдыхали. Из досужих раздумий Джонса вывел стук открывающейся двери. - ...ни с кем вообще не назначено, – пробурчал пожилой врач, появляясь на пороге. За ним просеменила деловитая Джесс, фыркая и спеша вернуться на свое рабочее место. Увидев Альфреда, доктор остановился да, смерив его враждебным взором, уточнил: – Значит, это вы посетитель, которого я должен немедленно принять? Мистер... - Джонс, – представился Альфред, широко улыбнувшись, и решительно шагнул навстречу хмурому медику. – Альфред Джонс. Очень приятно! - Взаимно, – отозвался тот, проворчав: – Надеюсь, молодой человек, вы не станете долго меня задерживать: я действительно очень занят и не намерен тратить время на праздную болтовню. - Я буду краток, – заверил сияющий наглец, чуть ли не вприпрыжку проследовав за ним в кабинет, незаметно по пути отправив воздушный поцелуй девушке. Та хихикнула: дерзкий посетитель ей безусловно приглянулся. - Присаживайтесь, – буркнул главврач, указав Альфреду на твердый пластмассовый стул напротив стола, полностью заваленного бумагами. Сам доктор, вернувшись в свое удобное кресло, наскоро свернул в угол экрана незаконченный пасьянс и сцепил в замок пальцы. – Я вас слушаю. Напоминаю: у меня масса дел. - Я хочу увидеться с человеком, который, насколько мне известно, является пациентом вашей больницы, – бесхитростно сказал гость, забросив ногу на ногу. – Артур Прайс. Вы слышали это имя? На секунду Альфреду померещилось, будто в серых глазах врача мелькнул страх, но это длилось только секунду – потом его круглое лицо вытянулось, а черты стали жестче, как если бы он вспомнил нечто нехорошее. Джонс тотчас же похолодел, готовясь к худшему. - Да, я знаю этого человека, – нарочито отстраненно сообщил доктор, глядя куда-то поверх макушки Альфреда, который в тот же момент напрягся, ощутив, как внутри его грудной клетки наливается тяжесть... Сердце забилось быстрее, усердно перекачивая загустевшую кровь, пульс стал частым и гулким. «Все или ничего, – мелькнуло молнией в голове. – Вот оно. Я у цели». Глава больницы не торопился: потерев виски, он пару секунд раздумывал прежде чем ответить, по-прежнему избегая прямого взгляда. – Он лечился у нас. А позвольте полюбопытствовать: кем вы приходитесь мистеру Прайсу? Альфред вздрогнул. Судорожно сглотнув, он смутился, но все же, наскоро откопав в себе остатки мужества, произнес как можно ровней: - Я его сын. - Сын, значит... – задумчиво пробормотал врач. Его голос звучал устало, как у человека, который долго-долго ждал этого момента и вот теперь, дождавшись, оказался совершенно без сил. – Я должен был догадаться: семейное сходство... – промямлил он себе под нос, странно ухмыльнувшись, как если б сам был в своем учреждении не доктором, а пациентом. Поднявшись из-за стола, он вразвалку подошел к сейфу, темневшему в углу комнаты, и какое-то время там ковырялся, будто искал что-то. Альфред не понимал, что к чему, подойдя поближе, он мельком бросил взгляд на экран компьютера, где, как нарочно, среди десятков серьезных вкладок на переднем плане висел лист с единственной набранной строкой: «Дорогая Элиз!». Наконец, доктор вытащил из сейфа небольшую фотокарточку в простой деревянной рамке и подул на нее, убирая пыль. – Возьмите, мистер Джонс, это ваше, – пояснил он, протягивая фото своему гостю. – Я пообещал отдать ее вам, хотя и не верил, что наша встреча возможна, но, как вижу, чудеса иногда случаются. Альфред молча взял карточку. Слова застряли у него в горле, когда он понял, что с выцветшей от времени фотографии на него смотрит его семья: отец, мама и он сам, лет шести от роду. Этот снимок, сделанный соседом Прайсов на его новенькую камеру, только в другой рамке, стоял у них в гостиной, и однажды пьяный отец, снова поругавшись с женой, разбил его, в сердцах швырнув о стену. После учиненного скандала Артур ушел, пропав на всю ночь, а Лиз и Альфи, плача, долго собирали осколки стекла, чтобы не пораниться... Альфред мог поклясться, что это была та самая фотография. Та самая. Дальнейшие слова доктора дошли до него как радиоволны через помехи. - Мне очень жаль, сэр, но я должен известить вас, что ваш отец, Артур Прайс, скончался чуть больше полугода назад. Примите мои соболезнования. Тишина кабинета позвякивала, заполнив собой все доступное пространство, забившись во все закоулки, даже в те, где пыль лежала со времен последней перестановки, случившейся двадцать лет назад. Примерно вечность спустя Альфред с трудом прокашлялся. - Так, значит, здесь... – нескладно пробормотал он. – Здесь он умер? – и, получив кивок, негромко спросил: – Как это случилось? Он ведь еще нестарый был... - У вашего отца была тяжелая форма шизофрении, мистер Джонс, – скорбно пояснил врач. – Вы же понимаете, что это значит? Полная дезадаптация, истощение, утрата необходимых навыков для самостоятельной жизни. Мы наблюдали его на протяжении неполных трех лет, в последние месяцы он почти не возвращался из своих фантазий. В состоянии, когда человек отказывается от еды, все время лежит и сильно зависит от нейролептиков, любая простуда может вести к летальному исходу – так произошло и в его случае. Эту фотографию, – доктор кивнул на карточку в руках Альфреда, – ваш отец постоянно носил с собой, ставил на тумбочку возле кровати, смотрел и плакал. Шептал «Фредди, Фредди»... Другие пациенты смеялись над ним, считая, что наш англичанин – безутешный поклонник Queen. - Фредди – это я, – сжав зубы, процедил Джонс. Доктор кивнул. - Я знаю. Хотя он никогда не рассказывал, кто с ним на снимке, мы понимали, что это его семья. Я предполагал, что так зовут его сына, и, как выяснилось, не ошибался. Знаете, – прикусив губу, главврач наконец-то посмотрел на своего собеседника. – Я не видел вашего отца здоровым. Но мне казалось, что в те короткие моменты, когда Артур рассматривал фотографию, его разум возвращался к нему. Когда у него уже прогрессировала пневмония и он с трудом дышал, в один из таких «просветов» он отдал ее мне с просьбой передать тому мальчику. Я пообещал – это все, что я мог сделать для него... – помолчав, врач вздохнул и с уверенностью заметил: – Он был достойным человеком, мистер Джонс. Несмотря на свою болезнь, исковеркавшую его личность, и на годы алкогольного безумия, предшествовавшие ей, его интеллигентность и ясный ум нельзя было отрицать. Я за жизнь повидал много шизофреников и честно скажу: все они – люди умные, интересные и неординарные. Мне по-настоящему жаль Артура. Но могу вас утешить: он ушел легко. Врач замолчал, посетитель тоже не спешил говорить, да и что тут скажешь? Все планы, все чаяния и надежды, которыми Альфред жил столько лет, вдруг в одночасье рухнули. Доктор прокашлялся. - Если желаете, сэр, я могу проводить вас к его могиле. Он похоронен на нашем кладбище. Словно очнувшись ото сна, собеседник вздрогнул. - Да. Было бы неплохо, – пробормотал он. Когда они выходили из кабинета, Джесс по-прежнему бодро улыбнулась Альфреду. - До свиданья, мистер Джонс! – прочирикала она, собираясь, очевидно, прибавить еще что-то милое, но через секунду вдруг растерялась, потому что неунывающий гость подарил ей в ответ лишь вымученную улыбку. И ничего не сказал. Покинув здание, они прошли вдоль сада, миновали несколько построек и вскоре оказались у низкой ограды, за которой в окруженье деревьев темнели ровные ряды однотипных серых надгробий: одинокие пациенты, скончавшиеся в стенах клиники, обретали здесь последний приют. Аккуратно прибранные маленькие холмики походили друг на друга как близнецы, а между ними росла коротко стриженная трава, совсем как на английской лужайке у дома Кёркленда: местный климат позволял ей зеленеть даже в разгар зимы. Следуя за врачом, Альфред то и дело приглядывался к табличкам, но те были тоже совершенно одинаковые, и одинаковый шрифт на них складывался в чужие имена и даты, разделенные чертой. - Мы пришли, – наконец-то объявил доктор. Сердце Альфреда екнуло, когда он прочел на плите перед собой: «Артур Прайс». «Вот и все», – напомнил сам себе Альфред, чувствуя, как силы покидают его вместе с окончательно убитой надеждой. - Вы можете побыть здесь столько, сколько потребуется, – разрешил доктор. – Выход там, – показал он в сторону, где вдалеке маячил силуэт калитки. – Пройдя назад вдоль забора, вы вернетесь к парковке. Если у вас больше нет вопросов ко мне, мы можем попрощаться. - Спасибо, – тихо отозвался Альфред, пожимая медику руку. – Не буду задерживать, я и без того вас отвлек. Простите меня. - Не стоит извиняться, мистер Джонс, я даже рад, что мы встретились. Берегите себя. Попрощавшись, главврач ушел, оставив гостя одного. В больничном саду, примыкавшем к кладбищу, заливисто щебетали птицы. - Привет, папа, – хрипло проронил бизнесмен, медленно опустившись перед могилой на корточки. – Это я, твой Фред... Прости, что так поздно. Слова утонули в тишине, слезы сдавили горло. Альфред усмехнулся, нервно, скомкано и поднял голову, встретившись взглядом с высоким техасским небом – точь-в-точь того же оттенка, что и его плохо видящие глаза. «Глупо получилось», – невольно подумалось предпринимателю. Пожалуй, это была его самая дурацкая сделка. ...Артур не смел нарушать молчание, когда приятель закончил свой сбивчивый рассказ: все слова, приходящие в голову, казались сейчас лишними и неправильными, грубыми и вообще идиотскими, поэтому вместо того, чтобы их озвучивать, он попросту обнял Ала за плечи. Тот не возражал. Так они просидели довольно долго, согреваемые чуткими питомцами, которые, выслушав исповедь хозяина, совсем притихли, даря людям беззвучную поддержку. - Как ты сейчас? – наконец, осторожно спросил британец. - Терпимо, – выдохнул Джонс. Пожав плечами, он почесал свою мятую макушку и устало заметил: – Знаешь, Арт, я тогда будто бы выпал из реальности: точно на автомате поднялся на ноги, потопал сначала к выходу, потом – вдоль забора к оставленной машине. На автомате же добрался до точки проката, вернул ключи. Чувака того еле докричался: дрых он, что ли, в своей подсобке? Вот какого хрена у них до сих пор не развит каршеринг? Двадцать первый век на дворе. Дыра дырой. – Альфред невесело посмеялся, а потом опять посерьезнел, признавшись: – Мне словно вдруг всё отрезало: эмоции, чувства – всё. Даже память: почти не помню, как прибыл в Хьюстон, как ждал рейса, как вылетел. Сплошной туман... По пути в Лондон отчего-то не мог ни фильм посмотреть, ни поспать нормально: в голове постоянно крутились эти гребаные воспоминания. Я надеялся, что вот поплачу – и оно отпустит, но... – подняв на Артура воспаленные сухие глаза, он грустно подытожил: – Я почему-то не могу плакать. Странно, да? - Ничего не странно, нормальная реакция, – мягко возразил англичанин. – Когда людям плохо, они не всегда способны расплакаться. Но, говорят, слезы лечат. – Немного помолчав, Кёркленд отодвинулся, взял в руки опустевшую чужую кружку, покрутил ее и сказал: – Было бы лучше, если б ты сейчас пошел спать. - Наверное, – согласился Джонс. Зевнув, он уж было намеревался так и поступить, когда внезапно замер, выцепив из своих мыслей нечто важное. – Артур, – позвал он. Англичанин посмотрел на него. – Я пока летел, много думал, – негромко сообщил Джонс. – И, кажется, понял, что меня так вырубило. Не то, что его больше нет, – американец прикусил губу, и Артур мог бы поклясться, что увидел, как в уголках его глаз блеснула влага. – А то, что я теперь в замешательстве. Конечно, я очень расстроен, что не смог сказать ему, как сожалею об испорченных отношениях и хочу отпустить его. Да, я расстроен. И все-таки... – сглотнув, Альфред еле заметно улыбнулся – почти так же, как всегда, впервые за целый вечер. – Мне стало легче, бро, – пробормотал американец, приложив к груди руку. – Реально легче, как если бы я сбросил с плеч мешок с барахлом. - Так оно и есть: ты же наконец-то избавился от груза, что нес на себе столько долгих лет, – поддакнул Артур. – От груза обид, вымышленной вины, стыда за отца и за его слабость. - Но его слабость никуда не пропала! – встрепенувшись, Альфред резко сжал кулаки и вдруг поежился, вспыхнув и отводя глаза. – Его слабость во мне. Я ведь теперь не знаю, как бы прошел наш разговор... А если б я струсил? Если бы я сбежал?.. - Ты бы не сбежал, – Кёркленд категорично хмыкнул. – Ты не из тех, кто легко сдается. - С чего ты взял?! – обиженно вскрикнул Альфред. – Ты меня не знаешь! Лежащий на его коленях кот приподнял голову, ткнувшись лбом в человека в знак дружбы и сочувствия. - Я знаю тебя достаточно, и готов подписаться под каждым словом: ты бы не сбежал, – эту фразу финансист практически прорычал, заставив бизнесмена сглотнуть: голос Артура звучал настолько твердо и мрачно, что мог бы убедить даже самых неверующих критиканов, так что уставший с дороги американец попросту скис, понуро слушая друга. А тот продолжал, сам удивляясь, как ему удается в такой момент сохранять самообладание: – Среди тех, кого мне доводилось встречать, ты один из самых сильных, решительных и волевых личностей, и я не верю, что, проделав столь сложный путь, ты мог бы в решающий момент спасовать. Я всегда завидовал тебе, Альфред, – смягчившись, признался банкир, потянувшись и потрепав мяукнувшего мэйн-куна между ушей. – У тебя есть свое дело и тебе не приходится кому-либо подчиняться. Это вызывает восхищение. - Подумаешь, – отмахнулся Джонс, деланно притворяясь равнодушным, хотя щеки его все равно слегка покраснели. – Бизнес – это несложно. Я, наоборот, тобой восхищаюсь, ведь ты занят правда взрослым и важным делом. Я б так не смог. - Пожалуй, мы отлично дополняем друг друга, – пытаясь разрядить обстановку, британец снисходительно хмыкнул, но собеседник покачал головой, показывая, что еще не закончил. - Даже если так, это ничего не меняет. Мы все равно не можем узнать, сбежал бы я или нет – просто потому что шансы это узнать профуканы, – подытожил Альфред. – Вот проклятье, – горько прибавил он, хлопнув себя по лбу, когда его осенило. – Я опоздал на каких-то сраных полгода! Полгода, чувак!! Из-за страха... всего лишь, – совсем расстроившись, он всхлипнул, пробормотав: – Я такой же трус, как и он, – и горячие слезы наконец-то поползли из его глаз. Боль наконец-то вырвалась. Подавшись вперед, британец бережно обнял дрожащего приятеля, пока коты великодушно покинули диван. Артур знал по себе, что Альфред уже никогда не будет прежним: он повзрослеет, сам не заметив, как, – и все-таки останется тем же Альфредом, какого Артур знал и любил. Тем, кто когда-то спас его, и которого теперь он должен был тоже спасти – хотя бы просто находясь рядом. Держа друга в объятьях, гладя по спине, англичанин чувствовал, как тот тяжелеет, сильней зарывается в него, понемногу успокаиваясь, и не мог не представлять себя его старшим братом. Это было слишком похоже. И так же трогательно. - Все в порядке, Альфи, поплачь, – тихо повторял Артур, пока часы на каминной полке вяло отсчитывали начало нового дня. – Все будет хорошо. Я обещаю. *** Если честно, Артур не относился к той категории людей, которые обожают перемены, скорее наоборот, он их не любил, предпочитая наслаждаться отточенной программой. Вот только жизнь постоянно вносила, к его большому сожалению, в нее свои коррективы. Альфред не был таким. Он всегда посмеивался над консерватизмом британцев, то и дело подначивал друга совершить что-то новое вроде невинного отдыха в парке развлечений или посещения кинотеатра 3-D – да и вообще, перемены не пугали его. Артур удивлялся (хотя и не озвучивал своего удивления), как быстро после пережитой драмы янки вернулся к своему привычно бодрому настроению. Конечно, нанесенные душевные раны до сих пор ныли, но он достойно справлялся с потрясением, что не могло не вызывать уважения британца: сам британец все еще нет-нет да и тосковал по своей француженке. Желая отвлечься, Джонс больше времени посвящал работе: вместо того чтобы, как раньше, браться исключительно за нечто грандиозное и многообещающее (а значит, какое-то время прозябать в безденежье на полном довольствии банкира), он стал заниматься и небольшими мероприятиями, цены на которые были в разы ниже цен «сверхпроектов». Зато обычные дни рожденья с конкурсами люди заказывали куда охотней, нежели «совсем как настоящие» ограбления, похищения или эвакуации. И Альфред, в очередной раз отправляясь в любимую фаст-фудную забегаловку на встречу с заказчиком, пожелавшим отметить юбилей супруги «как-то поромантичней, чем в прошлый раз», больше не притворялся крутым антрепренером и королем розыгрышей. - Что планируешь натворить? – зевая, интересовался банкир, флегматично наблюдая, как бизнесмен обувает поношенные кроссовки. – Окунуть клиентку в торт или спрятать в торте раздетого заказчика? - Если бы, – вздыхал американец, не скрывая своего разочарования. – Всего лишь ресторан, скрипачи и пол, усеянный лепестками роз. Надеюсь, этот олух, умудрившийся год назад на день рожденья жены знатно так ухрюкаться в пабе, сам их подметать будет. Вы, британцы, такие скучные – даже когда напьетесь. Никакой фантазии. Артур не отвечал. Он сам являлся тем еще занудой, но давно привык и к себе, и к своей устроенной жизни, не желая, чтобы та как-то кардинально менялась. Более того, Артур бы многое отдал, чтобы жить вот так, как сейчас, тихо и спокойно, до конца своих дней. Но увы, не все поддавалось его влиянию. На работе в последнее время финансист нередко скучал, даже на перекуры выходил реже, предпочитая лишний раз потупить в монитор, изучая статистику или перепроверяя данные: без шумного Кэмерона отвлекать Кёркленда от важных дел стало попросту некому. Скотт уже полгода как ушел из их банка: у его непосредственного случился конфликт с правлением, и, когда начальник отдела маркетинга уволился, Кэмерону как заму учтиво предложили занять его место. Но Скотт отказался, попросив оставить его в покое, на что эйчары сообщили, что позиция заместителя, которую он занимал, упраздняется, а поскольку штат специалистов укомплектован, Скотт должен либо стать руководителем, либо уйти. Разумеется, он выбрал второе. Бросив вслед искреннее «ну и сосите», свободолюбивый шотландец, больше всего на свете не терпевший, когда его считают чьей-то марионеткой, с легким сердцем швырнул на стол заявление по собственному желанию. «Скатертью дорожка», – на прощанье пожелали ему. Поначалу Скотту, в сердцах порвавшему с прошлым, было немного не по себе, но скоро в силу от природы неунывающего характера он оставил хандрить и через знакомых устроился в маленькую фирму, занимавшуюся рекламой. Работа здесь маркетолога вполне устраивала, хотя и казалась порой чересчур простой. «Выдумывать вклады, конечно, куда интересней, чем шампунь для собак, зато тут спокойно, – говорил Скотт Артуру, которого внезапное увольнение старого приятеля (читай: резкая перемена в устоявшейся жизни) ранило сильней, чем самого продажника. – Поверь, спокойствие – едва ль не важнейшая штука в жизни». Тем не менее, даже покинув стены банка, за столько лет ставшего родным, шотландец вовсе не исчез для англичанина: зная, какой его приятель стеснительный и как ему морально тяжело беспокоить кого-то вне рабочих проблем, Кэмерон сам регулярно звонил и писал ему, расспрашивал, как дела, как здоровье, как поживают их общие банковские знакомые, а также приезжал в гости к Кёркленду и куда-то его вытаскивал. Артур редко отказывал. Он был рад, что у него есть такой друг, и, кажется, впервые признал, что Скотт ему именно друг, а не просто сослуживец или коллега. Сам Артур на протяжении тех месяцев пребывал в постоянном непроходящем стрессе: его привычный офисный мир рушился на его глазах, а он ничего не мог с этим сделать. Какая-то – разумная – часть Кёркленда понимала, что он не в состоянии помешать, да и не должен он был мешать, ведь перемены неизбежны, жизнь идет вперед, прошлого не вернуть, а в одну реку не входят дважды. «Мир никогда больше не будет прежним», – точно мантру, повторял Артур простую истину, но внутри него все рыдало от отчаяния и обиды. Другая, неразумная, однако до жути сильная часть англичанина ненавидела перемены всей душой и готова была рвать и метать, только чтобы не допустить их... Увы, Кёркленд был бессилен против судьбы. В свои сорок четыре, проработав на одном месте двадцать лет, он заслуженно носил звание ветерана компании. Про него в офисных кулуарах даже слагали байки, что он «всех здесь пересидит». Как ни удивительно, Артур действительно любил свою профессию и выполнял свои обязанности с искренней увлеченностью, не видя смысла искать что-то другое. Да и, если честно, не представлял себя где-то еще. При всей своей хронической невезучести ему везло на встречи с хорошими людьми (по крайней мере, так думал Артур): ментор в школе, преподаватели в университете, командование в войсках. Ну и, разумеется, начальник, когда-то давно поверивший в скромного забитого паренька, пережившего ряд личных трагедий, но нашедшего в себе силы попроситься работать по полученной в Кембридже специальности. Каким-то чудом опытный финансист рассмотрел в чуть не плачущем от волнения и стыда мальчишке талантливого банкира, специалиста высочайшего уровня, каких еще поискать. Рассмотрел, поддержал и указал дорогу в профессии, несмотря на отсутствие у Артура практических навыков и наличие множества ничем не обоснованных страхов. Кёркленду действительно повезло с начальником. Но, как ни крути, в любой ситуации имеются и плюсы, и минусы: будучи благодарным шефу до скончания дней, бедняга Кёркленд за его надежной спиной так и не сумел повзрослеть, поверить в свою профессиональную ценность и теперь даже не сомневался, что, лишившись покровительства, не сможет работать сам. А час их расставания неминуемо приближался: преклонный возраст начальника с каждым годом давал о себе знать все сильнее – то сердце пошаливало, то давление беспокоило. По возрасту ему пора было уже отказаться от ответственной и напряженной работы в пользу какого-нибудь приятного хобби вроде гольфа или рыбалки (и то, и другое он искренне обожал). К тому же коллеги не раз намекали, что банку нужен новый финансовый директор, гибче, моложе, под стать современным реалиям динамично развивающегося сектора. Артур знал, что его начальник скоро покинет свой пост, и ждал этого дня как собственной казни. Тем временем коллектив Кёркленда тоже изменялся: одних людей замещали другие, кто-то задерживался дольше, кто-то наоборот, постоянно искал себя. В департаменте Артура на его глазах выросло несколько поколений кредитчиков, и он по-своему гордился, что приложил руку к их становлению. Правда, каждый раз, когда кто-то из отдела приходил к Кёркленду с заявлением и просьбой по какой-либо причине, пусть даже радостной, расторгнуть контракт, Кёркленду становилось грустно. Тщательно скрывая свою печаль, вежливо улыбнувшись, он благодарил сотрудника за услуги и, когда тот покидал его кабинет, молча заваривал себе чашку крепкого чая, чтобы до первого срочного звонка, разбивавшего тишину, задумчиво смотреть в окно на усталый Лондон. Артуру было больно каждый раз, когда его покидали. Каждый чертов раз. И он знал, что однажды тоже должен будет поступить так... не в силах принять этот кровавый факт. Очень многие, с кем финансист работал в славные времена своего брака с француженкой, давно поуходили: и старина Скотт, и весельчак Джон, травивший анекдоты по утрам у кофейного аппарата, и даже чертовка Мэри. Последняя так вообще более не парилась о том, как себя обеспечить: вскоре после того, как Артур развелся, она вышла замуж за владельца типографии, обрела статус «бумажной королевы» и решила, выражаясь ее словами, отныне «не подтирать чужие вредные задницы», посвятив себя подтиранию родных (хотя не менее вредных). Когда стервозная бестия ушла, а ее место заняла тихая вчерашняя студентка в очках, Артур почувствовал облегчение, но скоро первым же заскучал по колкостям Мэри... Ему искренне хотелось, чтобы все опять было так, как раньше, но он знал лучше всех, как глупы и наивны подобные мечты. Когда однажды вечером шеф вызвал его к себе с недвусмысленным «нужно поговорить», у Артура чуть не остановилось сердце. Тихо выдохнув «да, сэр» и дрожащими пальцами положив трубку обратно на рычаг, он ощутил, как внутри у него все разом похолодело. Путь до кабинета показался кредитчику вечностью – еще более долгой, чем в минуты позора, когда Кёркленда вызывали на ковер для заслуженного (или не очень) выговора. Нажимая на ручку двери, он уже представлял, зачем его пригласили и что ему скажут. Как в кошмарном сне, только по-настоящему. - Вызывали, сэр? - Да, мистер Кёркленд, присаживайтесь, – проронил шеф, кивнув на стул. Артуру хватило быстрого взгляда на своего руководителя, чтобы понять, что интуиция его не подводит: тот выглядел куда растерянней, чем обычно. – Надеюсь, вы не спешите? У меня разговор к вам, – негромко сообщил финдиректор. Кредитчик кивнул. - Об этом позже объявят официально, но вас я решил проинформировать лично, потому что мы оба понимаем, как это важно, Артур. – В тоне начальника сквозило отчаяние. Кёркленд сглотнул, внутренне скукожившись, как перед прыжком, но все равно вздрогнул, услышав глухое: – Я ухожу. Сердце Артура рухнуло, сам он тотчас сжал пальцы, чтобы только, ради всего святого, не выдать себя, до конца оставшись по-британски невозмутимым, и сохранить лицо. Остальное он воспринимал урывками: извинения шефа за то, что не смог продвинуть Кёркленда на свое место, напутствие, просьба быть сильным и оставаться верным собственным принципам. «Я не подведу вас», – через силу выдавил младший финансист, опустив глаза и едва не плача... правда, предательские слезы все равно поползли по его щекам, как только он почувствовал тяжелую ладонь на своем плече и услышал такое отцовское: «Я в тебя верю». Прощание вышло скомканным: в главном холле собрались практически все сотрудники, как старые, так и новые, даже те, кто по службе вообще не пересекался с финдиректором и видел его первый раз вживую. Кто-то что-то без конца говорил, у каждого второго блестели глаза, благодарности лились рекой вперемешку со сбивчивыми речами. Артуру было физически тяжело находиться в этой толпе, так что буквально через считанные минуты после начала он не выдержал, извинился и, сославшись на резкое ухудшение здоровья, сбежал. Сбежал, как школьник, проклиная себя за свою стеснительность, мечтая самому себе свернуть шею... Ему было стыдно, очень стыдно, он полночи провалялся в слезах – благо, Альфред укатил в Ливерпуль к заказчикам и не видел его позора. Следующим утром Артур с тяжелым сердцем отправился на работу, где его ждали старые дела на старой же должности... вот только прятаться теперь было не за кем. Финансист не хотел этой дурацкой самостоятельности. Он до одури боялся ответственности, не чувствовал себя достаточно компетентным, а самое главное – вообще толком не представлял, как будет работать один, без поддержки старшего мудрого руководителя. При всем при этом, помимо страха, Артура еще и подтачивала обида: не секрет, что в своих самых радужных мечтах он представлял себя в кресле финдиректора... Увы, отныне путь наверх был для него заказан: сегодняшняя власть не взяла бы на такой пост Кёркленда. Потенциальные сложности с вышестоящим руководством висели над головой начальника кредитного отдела дамокловым мечом: незадолго до отставки шеф Артура, подобно своим единомышленникам старой закалки, вступил в конфронтацию с председателем правления (сей затяжной конфликт, собственно, и стал одной из наиболее весомых причин ухода главного финансиста), и теперь Кёркленд как его ставленник вполне мог впасть в немилость, что называется, заочно. Еще до того, как откроет рот. Подобная перспектива пугала его до чертиков, он был совсем не готов к каким бы то ни было разбирательствам. Скоропостижно уволиться Кёркленд тоже не мог: не имел права предать начальника, не оправдать надежд. От всей этой неопределенности Артуру делалось из рук вон плохо, и он глотал свои сердечные лекарства горстями, доводя себя до состояния легкого опьянения. Поделиться эмоциями и хоть немного облегчить душу ему удалось лишь в выходные, когда бывший шеф сам позвонил Кёркленду и попросил о неформальной встрече в кафе (похоже, заботливые коллеги таки донесли ему о скверном состоянии экс-подопечного). Конечно же, Артур приехал – прилетел, несмотря на вину, евшую его поедом: расставить точки над «i» было многократно лучше, чем носить все внутри, сочиняя, кто и почему на него в обиде. Узнав, что бывший начальник прекрасно понимает чувства Артура и вовсе не сердится на него за побег с прощальной вечеринки, Артур на радостях рассыпался в извинениях. - Не переживай так, мой мальчик, я же знаю, какой ты у меня застенчивый. Все хорошо, – с улыбкой заверил старший финансист, приобняв младшего коллегу и потрепав по голове, точно маленького. – Ты ни в чем не виноват. Артур кивнул, едва сдерживаясь: знал бы шеф, сколько значили для Артура его простые слова, какой груз сняли они с совести Кёркленда!.. Немного успокоившись и уяснив, что неловкий инцидент полностью исчерпан, кредитчик принялся нехотя отвечать на расспросы, вскорости все-таки поплакавшись о своей судьбе: на место финдиректора приходил некто неизвестный, зато лояльный властям, что невыгодно отражалось на положении всех, кто поддерживал бывшего управленца. В том числе – в первых рядах – бедняги Кёркленда. Руководитель искренне посочувствовал ему – что он еще мог сделать? Напоследок обсудив прочие, не относящиеся к работе, дела, он дал Артуру совет: не рвать сердце из-за офисных дрязг и оставаться верным собственным взглядам. - Вы справитесь, я даже не сомневаюсь, – серьезно заметил бывший шеф, вновь перейдя на более официальный тон, и Артур, из вежливости кивая, вдруг заметил, как, выйдя на пенсию, начальник стремительно постарел... словно с его последнего рабочего дня в офисе миновали годы. – Мир не замыкается на банке. Специалист вашего уровня всегда найдет достойное место если не здесь, то в другой компании, – заверил экс-финдиректор, пожимая руку своему самому толковому подопечному, и на секунду задержал ее, мудро добавив: – Все у вас получится, Артур. Просто верьте в себя. Кёркленд искренне хотел бы следовать этому совету, но не мог гарантировать, что сумеет, потому просто согласился. «Жизнь никогда больше не будет прежней», – напомнил он сам себе, вернувшись домой задумчивым и слегка печальным. Альфред заметил это, но ничего не спрашивал: знал, что друг переживает не самые хорошие времена. Первые дни под новой властью Артур вел себя тише воды – точно мышь под веником, сидел запершись в своем кабинете, бездумно перекладывая бумаги, в которых из-за стресса не понимал ни слова. Даже дорогие его сердцу вещи вроде чашек, сувениров или комнатных растений не помогали Артуру чувствовать себя в безопасности: бедолаге клерку отчего-то настойчиво мерещилось, будто он в чем-то виноват, и он ежеминутно ожидал расстрела. Это был ни с чем не сравнимый ужас, парализующий беспочвенный страх, невроз – как угодно, но Артура так и тянуло психануть, разораться и для пущей убедительности выброситься в окно. С большим трудом он перебарывал себя резонным «чего ты взвелся, все же в порядке» да подмешивал в чай успокоительное. Возможно, глядя со стороны, кто-то бы непонимающе хмыкнул: уж кому-кому, а Артуру, перенесшему в своей жизни многое, было глупо убиваться из-за подобной ерунды. Но сам Артур считал иначе. Он впервые оказался в такой безвыходке. Работа всегда служила ему той спасительной гаванью, куда он сбегал от неприятностей: когда не стало родителей, когда пришлось бросить службу. Даже после смерти Энни или развода с Фрэн у Артура оставалась возможность спрятаться за стопками срочных документов, таблицами цифр и спинами коллег. А теперь... Теперь проблемы начались именно здесь, на работе, и ему, одинокому и несчастному, стало некуда отступать. От осознания этого злого факта Кёркленд мысленно умирал, не зная, что делать дальше. Пронзительная трель стационарного телефона заставила его подпрыгнуть. На монохромном дисплее лаконично высветилась фамилия новоиспеченного финансового директора, и главный кредитчик судорожно сглотнул, чувствуя, что его мутит. Еле пересилив себя, он все-таки поднял трубку. - Артур Кёркленд слушает, – пробормотал бедолага. - Добрый день, мистер Кёркленд, – ровно произнес в динамике незнакомый Артуру голос. – Зайдите сейчас ко мне: есть несколько поручений. - Хорошо, – выдохнул Артур, хотя в трубке уже звучали гудки. «Расстреляет», – подумал дрожащий клерк, кладя ее и с огромным трудом поднимаясь на ноги. В горле у него пересохло так, что не помог даже глоток любимого чая. Помолившись, дабы не свалиться в обморок перед новым начальством, и чуть-чуть освободив тугой узел галстука, Кёркленд понуро поплелся прочь. Он плохо запомнил, как доковылял до приемной (от нервов у офисного служащего снова обострился артрит, и, забыв трость дома, Артур был вынужден всю дорогу прихрамывать, время от времени страхуя себя, скользя рукой вдоль стены). На пороге он задержался, раздумывая, как стоит себя вести, но потом... потом его внезапно отпустило. «Я дрожу как перед повешеньем, – пришла к финансисту трезвая мысль. – А ведь мне и оправдываться-то не за что, я ничего плохого не сделал и ни в чем не виноват. Сейчас он наверняка просто хочет посмотреть на меня. А даже если я ошибусь, что он со мной в самом худшем случае может сделать? Наорать. Лишить премии. Влепить выговор. Уволить. Всё. Разве это так страшно? – Артур слабо улыбнулся: страхи, прежде заслонявшие разум, теперь в одночасье скукожились, сжались, становясь похожими на напуганных шавок. Почему он раньше не догадался порассуждать? Столько нервов зазря извел. – Я должен знать свою ценность, – Артур выпрямился. – Годы отличной учебы и колоссальный опыт, полученный здесь на практике, заслуженное уважение коллег, рекомендации руководства – должно же все это иметь хоть какое-то, черт возьми, значение! Я не пустое место. Я Артур Кёркленд, опытный финансовый аналитик, аудитор, бухгалтер и антикризисный менеджер. С чего мне, кровавый ад, сопли распускать? Соберись, капитан». Выдохнув, он толкнул дверь приемной и решительно шагнул внутрь. В тот раз с ним действительно ничего ужасного не произошло, и с того дня дела медленно, но верно поползли в гору. Следуя завету бывшего начальника, Артур старался просто делать свою работу и не застревать на мелких неурядицах, а когда становилось совсем невмоготу, он выдыхал, делал глоток чая и вспоминал мудрые слова своего психолога: катастрофы нет. «Это должно было однажды случиться, – рассуждал финансист, подключая спасительную логику. – Учитель отпускает ученика, чтобы тот научился летать самостоятельно». Кёркленд прекрасно осознавал, что опыт, приносящий сейчас ему столько страха и боли, был вправду необходим, дабы попросту почувствовать себя состоявшимся. Что ж до тоски... «Не жалей о том, что прошло, – убеждал себя Артур. – Радуйся, что все это было». Новый финдиректор, кстати, оказался вовсе не таким монстром, каким его за глаза звали сотрудники: хотя по уровню опыта и знаний он, разумеется, не годился бывшему шефу в полуфинал, с ним вполне можно было работать. Кёркленда он воспринял сносно, даже как-то раз вместо того чтобы позвать к себе сам к нему спустился. - Я вижу, что у вас проблемы с ногами, – не слишком тактично заметил начальник, отдавая смутившемуся подчиненному документы. – Не хотел лишний раз вас дергать, а мне мой врач рекомендует больше ходить, – иронично добавил он, похлопав себя по выпирающему животику, на котором уютно устроился, точно змея на солнышке, полосатый галстук. Артур вежливо поблагодарил непосредственного руководителя за человеческую заботу, но мысленно пожелал, чтобы шеф поскорей оставил свои любезности: глубокому интроверту вроде Кёркленда не очень, мягко говоря, нравилось, когда в его обитель без предупреждения наведывалось начальство. Мало ли чем он тут один втихомолку занимался? В ухе ковырял, например, или разулся, пока никто не видит... Артур не любил, когда вторгались в его личное пространство. Тем не менее, постепенно они притерлись друг к другу: новый босс был слегка заносчив, но ко мнению опытного кредитчика прислушивался. Артур чуть-чуть успокоился, правда, вскоре заметил, что вместе с его уверенностью увеличивалась и ответственность, причем последняя росла гораздо быстрей (директор, тот еще жук, оказался любителем спихивать ее на нижестоящих) – не прошло и двух недель, как Кёркленд в слезах притащился к Кэмерону, умоляя спасти его. Добрый шотландец, конечно, без разговоров принял старого сослуживца, окружив заботой, участием и теплом. За чашкой молочного чая, всхлипывая и запинаясь, бедняга откровенно выложил другу всю правду о своем нынешнем положении и о том, как ему трудно решать проблемы, о которых ранее он практически ничего не знал. - Это неподъемно, Скотти... я не могу это выдержать, я слишком тупой. Я словно хочу и не могу доказать, что способен справиться с ответственностью, которая на меня ложится, – вяло пробормотал кредитчик. Его пальцы мелко дрожали, веки припухли, сам он был белее снега в горах и вызывал нехорошие ассоциации с военнопленными. – Мне кажется, я самозванец: все считают меня умным, когда на самом деле я идиот. И этот обман вот-вот раскроется... - Арт, послушай сюда, – вздохнув, Кэмерон придвинулся ближе и, бесцеремонно усадив давно взрослого, но по-прежнему по-детски впечатлительного приятеля к себе на колени, крепко обнял его, пока тот не стал вырываться. Потянувшись, взъерошил его непослушные, полуседые, но все-таки еще пшеничные волосы. – Запомни: ты не должен никому ничего доказывать – это раз. Ты не тупой и уж тем более никакой не самозванец – это два. И ты зря накручиваешь себя на пустом месте – это три. Игги, – позвал он Артура, расстроенного и измученного, как если бы он не спал неделю. Дождавшись, когда блуждающий взгляд друга станет более-менее осмысленным, Скотт мирно улыбнулся. – Другое дело! Узнаю своего разумного англичанина. Хочешь знать мое мнение, дружище? Я всегда считал и считаю тебя реально крутым спецом, каких еще поискать. Да ты и сам прекрасно знаешь, что это так, в чужих глазах ты вообще чуть ли не небожитель – вспомни наших коллег, своего начальника или, черт возьми, того же немца Людвига, о котором мне рассказывал Альфред. Я никогда не сомневался, что у тебя светлая голова, чистое сердце и железная воля, а то, что ты дорос до вершин, – лишь подтверждение моих слов. При всей твоей вздорности тебя по-настоящему ценят, и сейчас очень многие на самом деле рады видеть в управлении такого толкового человека, как ты. Но никто не способен хватать с небес звезды! – Видя, что друг вроде как утешился, Кэмерон вздохнул и мудро заметил: – Пройдет время, и ты будешь щелкать эти задачи как орешки. Все однажды бывает в первый раз. Помнишь, как было ссыкотно возглавить свой департамент? Артур кратко кивнул, чуть-чуть покраснев, на что Скотт поддакнул: - Ну вот! А тогда ты был моложе и наивнее. Забей. Если тебе мозгов не хватит, значит, не хватит никому – помни об этом. Я верю в тебя, старик. - Спасибо, – тихо проронил англичанин, смущенно улыбнувшись и вновь отпив из своей оставленной чашки: сидя на чужих коленях, это было не слишком-то сподручно, так что Артуру пришлось покряхтеть. – Знаешь, иногда мне так все это надоедает, – признался он. – Тянет залезть куда-нибудь поглубже в нору, свернуться в клубок, закрыть глаза и уши да больше не высовываться. Или снова стать маленьким, чтобы рядом был кто-то сильный, способный выручить из любой беды. Он бы спас меня, а после всыпал крепко под зад за то, что я по глупости натворил, – и все бы наладилось. Взрослый мир слишком сложный, иногда мне совсем не хватает сил, чтобы быть собой. - У всех так, не парься, – отмахнулся шотландец. – Люди вечно все усложняют. Взрослого мира не существует, Игги, мир состоит из точно таких же человеков, как ты, с теми же страхами и проблемами. Прими это, и увидишь, как тебя сразу же отпустит, – утешил он Артура. А потом вдруг вновь посерьезнел и негромко проронил: – Только я об одном тебя попрошу: пожалуйста, береги себя. - Ты это о чем? – англичанин напрягся, всматриваясь в широкие зрачки друга. Когда глаза маркетолога так темнели, финансисту вечно становилось не по себе, но, к счастью, сейчас Скотт не стал мучить своего собеседника догадками, разъяснив: - Не лезь в карьерной гонке из кожи вон. Ни одна должность, никакие деньги, никакая – даже очень любимая! – работа не стоит твоего бесценного хрупкого здоровья, – приложив руку к груди Артура, там, где сердце, Скотт медленно кивнул. – Твое сердце – вот что самое главное. Обещаешь не добивать его? - Обещаю, – выдохнул Артур. - Тогда удачи, – рекламщик улыбнулся. – Пусть все выйдет так, как бы тебе хотелось. Что бы ты ни выбрал – продолжать работать здесь или уходить – я всегда буду на твоей стороне, Артур. - Спасибо, Скотти, – едва держась, чтобы вновь не расчувствоваться, финансист потянулся к другу, обнял его за шею и уткнулся в родное надежное плечо. По-доброму посмеявшись, Кэмерон потрепал его по затылку, как младшего брата, кем он, впрочем, давно считал своего товарища, а потом спросил будто бы между прочим: - Ты Альфреду говорил? - Зачем? – сморгнул Кёркленд. Отпустив Скотта, он наконец-то слез с его колен, пересев на диван. Кэмерон с легким укором покачал головой, осуждающе заметив: - По-моему, нехорошо скрывать от близких свои проблемы. Вместе бороться с трудностями куда проще, чем в одиночку. - Но мы с Алом просто соседи... – вяло запротестовал Артур, невольно краснея, хотя на то не было никакого внятного повода. Скотт расплылся в добродушной улыбке. - Он хочет подружиться с тобой, разве не видишь? – хмыкнул он, пихнув хмурого приятеля в бок. – Ты хоть иногда обращал бы внимание на кого-то кроме себя, чертов англикашка. - Заткнись, чудище, – мрачно посоветовал Кёркленд, охнув, когда чужие пальцы оставили ему пару мелких синяков. - Да ладно тебе, Альфред хороший парень. Я был бы рад, если б вы сдружились. С минуту финансист раздумывал, не решаясь склониться к чему-то определенному. Кусая губы и внутренне борясь с собственными сомнениями, далеко не сразу он таки выговорил: - Думаешь, стоит ему сказать? - Думаю, да, – шотландец в ответ бодро кивнул, в подкрепление своих слов хлопнув друга по спине, от чего тот, не ожидав подобного, даже закашлялся. – Не дрейфь, он все поймет! Да не случится ничего страшного, если ты кому-то признаешься в своих слабостях: все люди время от времени переживают сложные периоды в жизни, всем бывает плохо и тяжело, и это совершенно нормально. А Альфред все-таки тебе не чужой, у него богатый опыт как взлетов, так и падений – он даст тебе полезный совет. Плюс так он увидит, что ты ему доверяешь, а это большое дело. Кёркленд! – окликнул приятеля Скотт, нетерпеливо встряхнув за плечи. – Нельзя быть вечно таким недоверчивым! Финансист устало почесал макушку и, проведя в размышленьях еще какое-то время, в конце концов все же сдался... тотчас ощутив, как ему становится легче. «По всей видимости, это то, что нужно было сделать очень давно, – подумалось Артуру. – Принять. Отпустить». Подняв глаза на Скотта, он замученно улыбнулся и тихо проронил, почти что без дрожи: - Наверно, ты прав. Наверно, мне на самом деле стоит подкорректировать принципы. Он планировал поделиться с Альфредом своими переживаниями вечером, но бытовые проблемы перекроили планы. Прошло несколько недель прежде чем Артур вновь собрался начать важный разговор, да вот только, словно нарочно, тем же днем на собрании Кёркленд сцепился с главой юридического отдела. И хотя словесная баталия завершилась бесславным патом, финансист, вернувшись домой, понял, что ему явно не следовало так нервничать: сердце с трудом перекачивало кровь, кололо и ныло, угрожая приступом. «Нужно выпить таблетки», – хмуро подумал Артур, вдохнув больше воздуха, чтобы прийти в себя, но в следующую же секунду предметы вокруг него внезапно поехали – и он упал как подкошенный, не успев испугаться. Прибежавший на шум Альфред немедленно бросился к нему. Как следует встряхнув Артура, он попытался привести его в чувства, но сердечник почему-то просыпаться решительно не хотел, оставаясь безучастным и валяясь на полу, безвольно разбросав руки. - Эй, Артур, только не вздумай умирать! – позвал его Джонс, сам не свой от волнения. – Не вздумай, слышишь?! – Чудовищный страх вперемешку с отчаянием охватил американца: еще ни разу ни один из многочисленных припадков не длился у Кёркленда так долго! Сколько прошло времени? минута? две? три? Альфред посмотрел на лежащего и заметил, как тот неестественно бледнеет... даже синеет. Под его глазами залегли круги, черты лица пугающе заострились, дыханье почти не чувствовалось. Жуткие догадки вспыхнули в голове Джонса, и от бессилия, вмиг охватившего его, он взвыл, едва не рыдая: – Боже, почему так всегда?! Почему все, кто мне дорог, умирают?.. К счастью, практически сразу же после его вопля Артур закашлялся и, хотя и не очнулся, задышал куда глубже и ровней. - Держись, – прошептал Альфред, крепко схватив бесчувственного англичанина за руку и судорожно нашарив в своем кармане телефон, чтобы набрать номер неотложной помощи. – Держись, бро, я здесь, я с тобой, я рядом. *** В тесном больничном коридоре, где Альфред и примчавшийся на зов Скотт просидели черт знает сколько, было душно и сумрачно. Люминесцентные лампы под потолком не спасали ситуацию, светясь только вполсилы, от чего на душе у ожидающих становилось еще поганее. Миновала вечность прежде чем тревожные индикаторы над операционной погасли, а дверь со скрипом приоткрылась, выпустив уставшего доктора. - Что с Артуром? – Джонс, подскочив к медику, требовательно подергал его за руку. – Он в порядке? Он жив? С ним можно поговорить? Врач смерил настойчивого наглеца профессионально спокойным взглядом и вздохнул. - Состояние стабильное, – бесстрастно произнес он, аккуратно отцепляя чужие пальцы. – В профилактических целях больной временно помещен на ИВЛ и пробудет под тщательным наблюдением еще как минимум сутки, так что пока посетителей к нему не пропустят. Но могу заверить: мы провели все необходимые манипуляции, жизнь пациента вне опасности. Сейчас он спит. - Можно хотя бы посмотреть на него? – попросил Скотт, шагнув вперед, дабы загородить собой не в меру взволнованного Альфреда, который становился куда наглей, чем обычно, когда переживал, и теперь эта его черта могла серьезно подгадить делу. - Можно, – позволил хирург. – Но только через стекло. Проведя посетителей дальше по коридору, где размещались реанимационные палаты, он подошел к большому окну и приподнял жалюзи, открывая глазам гостей печальную картину: в небольшом боксе, как в клетке, в окружении медицинских приборов лежал бесчувственный Артур. Хрупкий, маленький, на тесной больничной койке он казался еще тщедушнее: глаза его были плотно закрыты, тонкие руки с введенными в них иглами капельниц покоились поверх одеяла, скрывавшего тело по грудь, а в нос была вставлена трубка, другой конец которой подключался к аппарату искусственного дыхания. Из-под края тонкой ткани белели контуры то ли бинтов, то ли полосок пластыря, которые крепили к коже чувствительные контакты не менее чувствительных мониторов, отслеживавших мельчайшие перемены в самочувствии спящего. Сердце Альфреда сжалось: видеть своего сильного и доброго Артура, старшего товарища и считай что брата в столь плачевном состоянии было выше сил янки. - Дерь... – с досады едва не ругнулся он, но стоявший рядом Кэмерон вовремя одернул его. - Заткнись, – повелел он, и американец был ему за это искренне благодарен (ведь иначе их могли попросту выставить отсюда и вообще больше не пустить). - Как вы можете убедиться, мистер Кёркленд в безопасности, – сказал врач, вернув жалюзи в исходное положение, тем самым снова скрыв пространство реанимации от посторонних глаз. Джонс с Кэмероном переглянулись, и последний с осторожностью уточнил: - Как скоро его переведут в обычную палату? - Ориентировочно завтра, – отозвался доктор. – Но все зависит от его состояния. - Каков прогноз? – выдохнул маркетолог, на всякий случай приготовившись к худшему, и, сжав руку в кулак, крепче впился ногтями в собственную ладонь. - Сомнительный, – донеслось в ответ. – Вы же знаете, как сложно строить предположения при таком диагнозе. На этот раз мы успели вовремя, но как скоро ждать рецидива – вопрос риторический, – потерев переносицу, врач неопределенно повел плечами. – Сейчас пациенту ничего опасного не грозит, так что, скорее всего, мы понаблюдаем его несколько дней и, если все будет хорошо, к концу недели выпишем. Но... – он собирался прибавить нечто еще, когда внезапно замер, настороженно посмотрев на похолодевшего Кэмерона. – Простите, а кем вы ему приходитесь? Мне бы хотелось обсуждать лечение мистера Кёркленда только с его родственниками, – пояснил он строго. Альфред и Скотт снова переглянулись, теперь уже растерянно. - У него нет родственников, но я ему все равно что брат, – проговорил Кэмерон, Джонс же поддакнул, брякнув сходу: - А я все равно что сосед, – тотчас же смутившись собственных слов, поскольку прозвучали они весьма забавно. Доктора, видимо, они тоже позабавили, потому что он слабо улыбнулся и кивнул, заметив уже гораздо благожелательнее: - Так и быть. Значит, я должен сообщить вам, что ваш друг нуждается в плановой операции, – здесь он сделал паузу, продолжив тверже. – Его болезнь прогрессирует, и сегодняшний приступ послужил своеобразным стартом обратного отсчета. Как вам, наверное, известно, пациенты с хронической недостаточностью, отягченной ИБС, после обострения живут в среднем лет пять, так что операция, как ни грустно, – единственный шанс для Артура пожить несравнимо дольше. Кроме того, для него это еще и возможность вновь стать относительно здоровым человеком: большинство прооперированных возвращаются к нормальной жизни, больше не вспоминая о болезни. Было бы замечательно, если бы вы убедили вашего друга в необходимости вмешательства. - Ясно... спасибо, – пробормотал пораженный Скотт. Альфред, переминавшийся рядом, совсем скис, кроме того, ему внезапно померещилось, что в воздухе больничного коридора вдруг возник запах смерти... возник и сразу исчез. Мерзкое ощущение. Попрощавшись, доктор направился прочь вдоль однотипных дверей, скрывшись за одной из них. Кэмерон, повернувшись к побледневшему Джонсу, потрепал его по плечу, желая утешить, насколько это было возможно, разумеется. - Я пойду покурю, – сказал он, машинально похлопав по карманам, и, вытащив зажигалку, пару раз щелкнул ею, как если бы хотел проверить, работает ли она. – Когда вернусь, сходим куда-нибудь поужинать, хорошо? – выждав, когда американец вяло кивнет, он по-дружески приобнял его, прибавив: – Никуда не уходи. Я сейчас. Отпустив Альфреда, Скотт ушел очень быстро, оставив младшего товарища одного, правда, в одиночестве тот пробыл недолго: практически сразу же после того, как шаги шотландца затихли, дверь в конце коридора скрипнула, и мимо Джонса вновь прошествовал тот же врач, с которым они только что попрощались. В руках медик держал папку, вероятно, личное дело какого-то пациента. Едва не столкнувшись с Джонсом, он улыбнулся. - Вы еще здесь? Я забыл вам сказать, – спохватился доктор. – Я решил поначалу, что вы с Артуром братья: между вами есть почти семейное сходство. Вижу, вы очень переживаете за него... – врач вздохнул. – Но мне не хотелось вас зазря обнадеживать. - Не беспокойтесь, я все понимаю, – кивнул Джонс, переняв чужую улыбку. - Это хорошо. – Внезапно доктор прищурился. Задумчиво потерев подбородок, он негромко пробормотал, хмыкнув: – Вы напоминаете мне супруга моего кузена: столь же искренне и самоотверженно заботитесь об Артуре. Если честно, я предполагал, что вас с ним связывают те же отношения, ну, если не братские, разумеется. Простите, – выдохнул он. - Все в порядке, – кратко заверил Альфред, слегка смутившись, будто собеседник, сам того не желая, случайно озвучил нечто секретное, то, что Ал прятал глубоко в сердце и в чем не смел признаваться даже себе. - Попробуйте убедить его, – тем временем попросил врач. – Вас он скорей послушает. - Надеюсь, – американец вздохнул. Он хотел было что-то еще прибавить, да ничего так и не сочинил, так что доктор, разумно решив, что обсуждать дальше нечего, попрощался. Проводив взглядом его удаляющуюся фигуру, Альфред поймал себя на тоскливой мысли, что, кажется, наконец-то начинает понимать, к чему были все предыдущие фразы: по сути-то он Артуру никто. И если бы у Артура отыскались хоть какие-то родственники, с Альфредом вряд ли вообще стали бы разговаривать. После всего, что друзья пережили вместе, чем делились и как поддерживали друг друга в трудные времена, это было до ужаса обидно. Но это был факт, как, впрочем, и то, что шансы уломать упрямого англичанина, принципиального и невыносимого консерватора, который скорее сдохнет, чем рискнет, решительно стремились к нулю. «Он меня не послушает. Он никого не послушает», – знал Альфред. Нервничая и сжимая пустые пальцы, он искренне сожалел сейчас, что не курит. И что Артур не в состоянии с ним поговорить. И что Скотт еще не вернулся.