Доходя до грани

Катсуки стоит около кинотеатра, нервно оглядываясь по сторонам. Было до промозглых костей холодно, мелкий снег сыплет прямо в лицо, а ледяной ветер проникает под куртку, обжигая теплую кожу. И Бакуго, до скрежета стискивая зубы, сжимает окоченелые ладони в кулаки. Чертов Деку, занудный ботан и, как теперь понятно, медленный ублюдок опаздывает уже на целых тридцать минут, заставляя тонкие струны нервов Катсуки со скрипом лопаться с каждым мгновением все больше. Конечно, блондин и сам часто не отличался особой пунктуальностью, которая, например, у Ииды сквозит с каждой клеточки тела, но, твою мать, — тридцать минут! В голове уже сами начали всплывать картинки с оторванными конечностями блядского Деку, погребенного в сугробе — достойная геройская могила с принесенными лютиками на ней из жалости левым прохожим. Пусть в полной мере почувствует то, что чувствует сейчас сам Бакуго. Блондин тихо хмыкает, потирая ладонью красный нос: сейчас хотелось одного — увидеть зеленую макушку среди этого непонятного белого хаоса. Нет, не так, хотелось увидеть мелькающий помпон на его хреновой нелепой шапке с тем глупым узором (она была шерстяной — значит теплой), ведь все же нежелательно, чтобы этот идиот заболел, ибо Катсуки потом слушать его надрывный кашель и смотреть на бесконечно стекающие с носа сопли — гадость. Еще с детства, насколько помнит Бакуго, Мидория часто болел, стоило ему выйти на улицу зимой без шарфа или с расстегнутой курткой. А после выздоровления еще долго хлюпал носом, раздражал одним своим убогим видом с красными глазами и осунувшимися щеками. Сам Катсуки болел редко. Да и то, только в детстве, раза два-три от силы. Но, несмотря на это, Бакуго зиму не любит. Вообще. К черту все эти романтические пейзажи с белыми равнинами, о которых часто пишут в любовных романах для женщин за сорок; все ебаные раздражающие снежки, что бросают малолетки, стараясь попасть прямо в заледенелую от холодного воздуха физиономию; и конченую теплую одежду, закутавшись по нос в которую выглядишь страшнее берсерка из новой, популярной на данный момент манги; а самое отвратительное — в холод пота вырабатывается мало, а значит, Катсуки слаб. Бакуго нервно скалится, невольно запихивая мысли куда подальше, тихо прорыча ругательства себе под нос, уже твердо собираясь уходить домой. В пекло Деку и его ебаные билеты в кино. Пусть этот моральный ублюдок потом мучается от разъедающего чувства вины и ползает на коленях, извиняясь за пусто потраченные тридцать минут драгоценного времени блондина. Ибо так рьяно уговаривать прийти может только Деку, а потом, блядь, просто опоздать. Вот проходят очередные минуты покорного ожидания. И срок за убийство начинает казаться не таким уж и большим. Катсуки поморщит нос, вновь тихо выругавшись. Но сразу же слегка вздрагивает, как только чувствует почти обжигающее своей теплотой прикосновение дрожащих пальцев к своей заледенелой ладони. — Привет, Каччан, прости, я опоздал, — этот неуверенный, чуть хриплый голос Бакуго узнает всегда. Катсуки обернулся, посмотрел на взлохмаченную, покрытую снежинками макушку, тихо рыкнув в немом недовольстве. Вот он, источник всех его проблем. Тяжело дышащий напротив парень согнулся пополам, сухо откашливаясь. Дрожащая, исполосованная шрамами ладонь протянута к его руке, а голова, без шапки на ней, низко опущена. Блядский Деку. Еще и без шарфа приперся. — А в твоей маленькой головке, видно, кусков мозга так и не прибавилось? Да, Деку? — почти утробно прорычал Бакуго, раздраженно смотря на сжавшегося от страха парня перед ним, который до сих пор был не в силах разогнуться, замерев на месте, как изваяние. Но теплые пальцы, словно в попытке спастись, только сильнее сжали его ладонь. — Прости, Каччан, — пропищал Изуку, вздрогнув всем телом из-за ощущения на собственной макушке испепеляющего взгляда алых глаз. Было почти физически, до оцепенения тела, до черных точек перед глазами страшно от мысли, насколько сейчас Катсуки должен быть зол. И даже собственные конечности отказывались подчиняться слабо здравомыслящему мозгу. В животе словно образовалась черная дыра, засасывая все внутренние органы, превращая их в непонятную кровавую массу. Изуку знает, что очень виноват. Знает, что опоздал на тридцать минут, заставив Бакуго мерзнуть на улице около кинотеатра. И несмотря на то, что встречался он с Каччаном уже месяц, Изуку отчетливо осознает, что теперь его глупую душонку не спасет даже Всемогущий. — Я долго не мог найти билеты, да еще и автобус опоздал на десять минут... — судорожно начал оправдываться Мидория, зажмуривая глаза. Но чужую ладонь до сих пор не отпускал, вопреки страху остаться без пальцев вообще. — Мне очень жаль... Я бежал, как только мог, но все равно заставил тебя мерзнуть, — почти скуля, быстро проговорил Деку, до сих пор согнувшись пополам, когда одна рука лежала на его колене, подпирая уставшее от бега тело, чтобы то не расстелилось на снегу, а другая была протянута к ладони Бакуго, касаясь ее теплыми пальцами. И только, черт возьми, Катсуки хотел взорваться гневной тирадой, вдоволь не скупясь на неприемлемые в приличном обществе слова, от чего у любого нормального человека уши бы завяли и свернулись в трубочку, насчет ебаного «бесполезного Деку», который только и умеет, что все портить, но тут, как на зло, Мидория неуверенно поднимает голову. Посмотрит своими огромными зелеными глазищами на раздраженное до предела лицо Каччана, тихо всхлипывает, от чего его пальцы начали мелкого дрожать, что отдавалось противной пульсацией у Бакуго в груди, а после тихо-тихо добавляет умоляющим тоном, за что хотелось проехаться по его по-блядски милому, но такому раздражающему веснушчатому ебалу: — прости меня, Каччан, пожалуйста... — а дальше начал бубнеть себе под нос срывающимся голосом, опустив виноватый, словно у провинившегося щенка, взгляд вниз. Сукин сын. Сейчас Катсуки хотелось уебать самого себя взрывом об асфальт. Да так, чтобы ошметки мозгов были видны. Потому что он, вместо того, чтобы зарыть придурка в снег и запихнуть ему билеты на этот чертов фильм в глотку по самые гланды, лишь грубо хватает Деку за куртку, вмиг заставляя того выпрямиться. Взял за грудки, притянул к себе, от чего Мидории судорожно пришлось встать на носочки, удерживая равновесие, и после Бакуго лишь тихо рыкнул, заглядывая идиоту перед ним прямо в глаза: — В следующий раз глотку взорву, к чертовой матери, и спляшу на твоей могиле, усек? Бакуго видит, как нервно дернулся кадык на открытой шее Деку, то, как он неуверенно кивнул; чувствует на своем лице его частое, обжигающее дыхание, что не вызывало мерзкого чувства отвращения, а лишь урчащий трепет в груди и желание раздавить, размазать по стенке, резко притянуть и держать на привязи рядом с собой так долго, как это только вообще возможно; и, замечая малейшие отблески эмоций на ненавистном лице, жадно упивается ими, с урчащим чувством удовольствия в глубине рассудка понимая, что Деку прекрасно осознал его слова и, наверняка, выжег в памяти как нечто очень важное. А Мидория действительно выжег. Словно по наставлению стоящих свыше, взял чертову железную раскаленную до красноты палку, где большими буквами было выгравено: «никогда не заставлять Каччана ждать». И выжег. Тут же смущается, осознавая, насколько близко находится лицо Катсуки, после чего опускает взгляд вниз, рассматривая чуть приоткрытые губы своего парня. «Своего парня». Мидория точно ебанулся. А Бакуго уже отпустил идиота Деку, после чего тот резко выпрямился, словно по струнке, но тотчас от резкого порыва ветра вздрогнув всем телом. И наверняка подумал, что Катсуки не заметит. Но блондин, мысленно разбивая себе голову кулаком от тупости Изуку, — это заразно? — заметил. После чего раздраженно хмыкнул, с тихим шипением стаскивая с себя красный вязаный шарф, и бросил его прямо в лицо Мидории, гневно сверкая алыми глазами. — Каччан? — недоуменно пролепетал Мидория, ловко словив брошенный ему шарф. Новый вид шутки? — Блядь, заткнись. Надевай и завались наконец, а то потом своими бациллами все вокруг обхаркаешь, — рыкнул Бакуго, из подлобья наблюдая за сначала охреневшим от такого внезапного порыва доброты, а после бурно краснеющим Изуку, который неуверенно кивнул, завязывая теплый, отдавающий легким сладковатым запахом шарф на своей открытой шее. Катсуки всегда так пах: чем-то сладковатым, немного потом от длительных тренировок и, казалось, почти осязаемым чувством опасности. О, да, от Каччана просто за километр веяло этой самой крышесносной опасностью. И Мидорию это в конец сводило с ума. — Каччан, — неуверенно пробурчал Изуку, вкупе с каким-то странным порывом нереального для ситуации геройства смущенно хватая недовольного блондина за руку. Деку сам на секунду опешил от своей непомерной смелости, и мысли, что его еще не отшвырнули взрывом к противоположному столбу, настолько затуманили разум невозможностью происходящего, что Мидория еще сильнее сжал чужую ладонь, чуть ли не задыхаясь от переполнявших его чувств. И — о боги — ладонь Каччана такая большая, кожа на ней жесткая и на подушечках пальцев мазоли, видно, от использования причуды — он взял Катсуки за руку. И, да, блядь, Деку начинает вести лишь от мысли, что это ладонь Каччана. И, черт, она так правильно лежит в руке у Изуку, будто создана для этого, что можно почувствовать, как внутри Мидории что-то взорвалось и разлетелось сотнями алмазных брызг, острейшими шипами ударяя прямо в мозг. Потому что Изуку больше никак не мог объяснить то, почему его щеки запылали, а разные мысли скопились в уголках разума, заставляя дрожь проходиться до каждой клеточки тела; и сердце начало с удвоенной силой биться в грудной клетке, желая, видимо, в пыль раскрошить ребра. Поэтому Мидория сначала замялся, даже не подозревая, от чего в его в его голове образовался плотный вакуум, и после, судорожно выдохнув, быстро пролепетал, со стыдом понимая, что выглядит как полный идиот: — мы еще успеем на концовку, — и начал тянуть Бакуго ко входу в кинотеатр. И Катсуки почувствовал, как его собственную руку неожиданно обожгло теплом, словно к ладони только что приложили тлеющий кусок угля, хотя, по сути, его кожа должна быть устойчивее к огню, чем любая другая. И сейчас стало уже как-то в конец поебать, что холодный воздух медленно проникал под куртку, в конец морозя собой теплую кожу. Ведь казалось, будто все нервные окончания вмиг обрубили, концентрируя чувства лишь на его ладони, которую нервно сжимал Изуку в своей руке — она вся была покрыта множественными шрамами и буграми от в сотни раз поломанных пальцев. И Бакуго, скрепя зубами, словно его застали за неприличным для произношения вслух занятием, молча запихнул себе в глотку и проглотил все слова, что сначала хотел сполна высказать обнаглевшему в конец Мидории, но почему-то до сих пор покорно следуя за ним. Ощущения — как отвертка, проткнувшая висок. И ведь тупой ублюдок прав. Они еще успеют на концовку. Это был первый раз, когда они взялись за руки. * * * В кинотеатре было темно, многолюдно. Душный воздух заполнил легкие, отдаваясь в горле неприятной хрипотой и заставляя блондина недовольно морщиться. Теплота помещения вмиг окутала тело, словно тысячью шерстяных покрывал, от чего Бакуго «оттаивал» в прямом смысле, потому что все его естество за время, что он стоял на морозе в ожидании одного медленного болвана, успело, как казалось, покрыться тоненькой корочкой льда. Мидория взял билеты недалеко от экрана, но и не близко, что довольно радовало — самая выгодная позиция. Ибо на первых рядах всегда сидели преимущественно дети, что от секунды в секунду орали и плевались из стороны в сторону или же неугомонные чокнутые фанаты фильма, а на последних парочки, которые, поглощенные друг другом, чуть ли не трахались в общественном, кстати, месте. Да и успел он с Деку дойти как раз к началу концовки. Уже через пару минут их пребывания в зале, Бакуго начинал отдаленно понимать, что происходило на экране. В основном все фильмы жанра супергеройки похожи по своему содержанию, так что почти сразу смекнуть, кто тут главный злодей, не составило труда. Что сложного? Вон, есть хороший парень. Вон, есть плохой. Хороший бьет плохого, а дальше ему ставят изумрудный памятник и поклоняются веками: ты, твои дети, дети твоих детей и их дети, после чего по нарастающей. Кажется, что все просто. Но Бакуго знает — героям не всегда поклоняются и ставят памятники. Герои, блядь, не всегда улыбаются после победы. Иногда они вышибают себе мозги. Но не прошло и десяти минут мнимого спокойствия, как Бакуго ощутил, что чья-то макушка нагло опустилась ему на плечо. И Катсуки тихо хмыкает, распространяя в диапазоне двух метров все свое недовольство, бросая в сторону бурно краснеющего Деку испепеляющий взгляд. Ему, конечно, похуй. Но то, как тело рядом вжимается в его, не дает душевного покоя, отдаваясь приятной пульсацией где-то в районе желудка. Можно сказать, Бакуго и сам понимает, что с того времени, как они начали с Деку встречаться, а это около месяца назад, в их отношениях буквально ничего не поменялось. Разве что сам Катсуки стал более терпимее к выходкам «идиотского Деку», лишь тихо ругаясь себе под нос от осознания его нереальной тупости; а еще невъебенно сильно хотелось его скрутить и зажать где-нибудь в углу, когда он видел Изуку в кругу этих неудачников, которых Мидория по ошибке зовет «друзьями». И, блядь, до черных точек перед глазами бесило, когда Деку улыбался им всем так, что у Бакуго от жгучей изнутри злости к этой компашке ряженых клоунов зубы сводило. Ах, да, еще Катсуки жутко хотелось взять одного ублюдка за двуцветные волосы и уебать его шрамированной мордой о стену. Да так, чтобы у того больше и мысли в голове не возникало настолько нагло касаться его, Бакуго, Изуку, который, наверное, будучи единственным тугодумом, не понимал всех этих двусмысленных, мельком брошенных взглядов ебаных и разных по цвету глаз. Катсуки, вообще, много чего бесило. А собственный стояк по утрам от снов, где главным участником был Деку с его по-блядски хриплыми стонами, раздражал сильнее всего. И Мидория, в свою очередь, старался как можно меньше бесить и так взрывного блондина, который, кстати, почти вообще перестал к нему прикасаться. Не считая тех случаев, когда Деку специально и целенаправленно старался коснуться Каччана. Сам Изуку этот факт заметил недавно. Но, да, все так и было. После того, как Бакуго признался ему в чувствах, выкрикивая нечто на подобии: «Я, блядь, не знаю, что это за хуета такая, но у меня на тебя встает» — и это было довольно неожиданно, ведь сам Изуку уже давно осознал и покорно смирился с тем до чертиков пугающим фактом, что его чувства к другу детства немного не такие, какими должны по сути быть; и Каччан, ранее вечно мельком прикасавшийся к нему: то специально плечом заденет, показывая таким способом свое пренебрежение, то ударит или толкнет, или же случайно во время тренировки на Изуку наткнется — перестал дотрагиваться до Мидории. Да и в Академии они как не общались, так больше общаться и не начали. Разве что Изуку начал мельком подмечать каждую деталь и движение Каччана, в глубине души ощущая себя сталкером. Начал в тысячный раз обдумывать информацию, которая, казалось, была выучена наизусть и красным следом опечаталась в его мозге. Прогресс, по сути, был только в одном — теперь в Академию и домой они каждый раз ходили вместе. Молча, конечно, но вместе. Небольшой, но все-таки плюс. Катсуки раздраженно выдыхает, понимая, что голову Деку, так удобно устроившуюся у него на плече, не убрать, словно надоедливую блоху. Да и хуй с ним. Тяжесть на плече была довольно приятной, и Бакуго сам не заметил, как начал привыкать, иногда на протяжении всей концовки лениво бросая взгляды на напряженное лицо Изуку, губы которого были сжаты в тонкую полоску. Честно сказать, блондин и сам недоумевает, как его ненависть к этому бесполезному парню переросла в нечто большее, от чего часто в ванне приходилось засиживаться намного дольше. И, да, блядь, эти ебаные реакции собственного тела, когда он затылком чувствовал Мидорию рядом с собой, сносили крышу не хуже очередной тренировки, которые Катсуки любил до посинения перед глазами, что было почти маниакально. Хотелось разъебать самому себе все тело, чтобы оно, словно наэлектризованное тысячами вольт, не реагировало так на присутствие обычного идиота, что еще с самого детства таскался за ним по пятам. И только сейчас понятно, что Деку всю сознательную жизнь мелькает у Катсуки перед глазами. Слишком слабый, чтобы настоять на своем, слишком правильный, чтобы дать отпор. На тренировках смеется нервно, двигается дергано и осторожно — и казалось, что звезды, блядь, спустились с неба только для того, чтобы промелькать перед глазами Бакуго, когда тот смотрел на объект своего ненормального влечения. Нормальный человек не хочет засосать при любом удобном случае парня, которого всю жизнь считал ничтожеством; до фиолетовых синяков вжимать его обмякшее от возбуждения тело в стену, слыша ласкающий уши хруст костей; а после, цепко хватая за волосы, опустить его на колени, чтобы увидеть, как податливый рот раскрывается, принимая возбужденный член на всю длину. А еще нормальный человек, до цветных кругов перед глазами хотя нагнуть своего уже-не-просто-одноклассника, не будет почти панически не в силах к нему притронуться. Потому что что-то внутри одергивает стальным проводом, когда Бакуго очень хочет сам коснуться Мидории. Однозначно, Катсуки — ненормальный человек. Мидория же боится даже двинуться, не желая разрушить своими действиями этот трепетный момент, от осознания которого по всему его телу пробегают приятные мурашки. Изуку уже фильм не смотрел. Казалось, что вселенная сузилась до размера атома, затягивая все пространство вокруг себя, от чего становилось трудно дышать. Хоть куртки они и сняли перед входом, но шарф Каччана до сих пор висит у Деку на шее, словно спасительная удавка, заставляя напрячь каждое нервное окончание. Да, черт, Изуку сколько угодно был готов наслаждаться этой удавкой, если она была от Каччана. Готов вливать в вены серную кислоту, отдаваясь. Если этого захочет Катсуки. Его Катсуки. Мидория почти физически чувствует, что еще немного, и взорвется, словно воздушный шарик. Совершенно медленно лишается здравого смысла, потому жар, исходящий от тела Каччана, чувствовался даже так, через одежду, вызывая внутри непонятный ком и чертово головокружение. Как кирпич на голову. Это, наверное, ненормально. Выдох. Еще один. Спасительные титры. И до безумия пронзительный взгляд Катсуки, почти ощущаемый физически. Это был первый раз, когда Бакуго кому-то уступил. * * * Темнота медленно опускалась на улицы города, окутывая легким мрачным сумраком все вокруг. Хоть время было и не позднее, но зимой все равно темнело рано. Снег хрустит под ногами, будто кто-то давит осколки разбитого вдребезги хрусталя. Погода, словно насмехаясь, все так же была неблагосклонна к Катсуки, что тихо ворчал комментарии на счет банальной концовки фильма и о том, какие режиссеры все же косорукие рукожопы, раз даже с настолько большим бюджетом не в состоянии снять нормальный фильм — тысячу раз показывали, тысячу раз размусоливали, щедро размазывая сопли по стеклу. Спасибо, блядь, проходили уже. И, нет, Катсуки не был ненавистником жанра или кинематографа в целом. Просто все то, что является говном, нужно называть своим именем, как он всегда и поступал. Наверное, чертово лицемерие — то, что Бакуго ненавидит сильнее всего. А Изуку лишь поддакивает, опустив голову куда-то вниз, явно не слушая недовольный в своей беспрекословной критике монолог. Идет как-то неестественно торопливо, размашисто. Продолжительно засматривается в темноту, шумно выдыхая маленькое облачко пара. А после судорожно втягивает морозный воздух в легкие, еле заметно вздрагивая. Катсуки замечает, что, кажется, слушать Деку даже не намерен. Поэтому, будто мысленно соглашаясь с тем, что подхватил от Изуку его конечную точку невероятной тупости — видно, да, блядь, это заразно, — презрительно хмыкнул. Отвел взгляд, сильнее сжимая руки в карманах, делая якобы очень недовольное выражение лица. — Ты там что, блядь, Всемогущего увидел, что уже минут десять залипаешь на асфальт? — с желчью в голосе проговорил Катсуки, уверенным взглядом смотря прямо перед собой. Признавать не хотелось, но Деку своим игнором действительно задел в нем куски гордости, что засела в печенках плотоядным паразитом. Мидория явно забыл, что Бакуго почти патологически не переносит, когда его присутствие игнорируют. А после Деку, словно через толщу воды слыша, что обратились к нему, нервно смотрит на Катсуки, распахнув глаза и вскинув руки перед собой в примирительном жесте. Его лицо озарила кривая полуулыбка, а взгляд потупился, от чего Бакуго неожиданно почувствовал себя полнейшим идиотом. — П-прости, Каччан, я просто задумался, — промямлил Мидория, по самый нос укутываясь в чужой, спасительный от цепкого взора шарф. — Десять минут меня игнорируя, — раздраженно добавил Катсуки, ощущая, как его лицо вмиг перекосило в немой уверенности ложных слов. Ага, задумался он, блядь, как же. Наверняка размусоливал в своем маленьком мозге всякую хуйню. — Каччан, я просто... — Мидория резко остановился, вглядываясь сквозь золотистый свет от фонарей в лицо напротив. Опустил голову вниз, начиная теребить край куртки. — Я... Точнее мы... — слова с треском вырвались из глотки, будто Мидория крепко держал их на привязи очень долго. — Наши отношения... И Бакуго вновь тихо выругался. Он прекрасно понимал, куда своими праведными речами ведет чертов Изуку, что он так боится сказать. Потому что Катсуки тоже об этом думает. Много думает. И чувствует себя так же паршиво — как ржавые гвозди в деревянную крышку гроба. Поэтому блондин недовольно хмурится, рычит от захлестнувшего его раздражения нечто нечленораздельное, что сильнее кислоты насквозь прожигает внутренности. Сверкает алыми глазами, утробно хмыкая в пустоту, словно выплевывая горький яд. — Только посмей это сказать, и останешься без зубов, — шипит Катсуки и после хватает до предела смущенного ситуацией Изуку за куртку, одним рывком притягивая к себе. На секунду застывает, оказываясь прямо нос к носу с покрасневшим до ушей Деку, что от неожиданности чуть приоткрыл потресканные от собственных укусов губы — он всегда так делал, когда нервничал. Хотя, Бакуго точно уверен, что сам он выглядит никак не лучше. И, мысленно наплевав на все, сокращает между их лицами оставшиеся считанные миллиметры. Касается губ Деку своими, на секунду застывая на месте, словно пробуя на вкус. А после он видит, как зрачки Изуку расширяются, и Бакуго подается вперед, почти машинально смекая, что нужно делать. Приоткрыл рот и рвано лизнул губы Деку языком, от чего последний покраснел до самых ушей, забавно дернулся и широко распахнул свои невозможные глазищи, что-то тихо промычав. Но протест черным пеплом вмиг растворился в районе глотки. Поэтому Бакуго почти целую вечность наблюдал, как в зеленых глазах вальсируют звезды, закручиваясь галактиками как после большого взрыва. Катсуки уже окончательно повело. Потому что целовать Деку, оказывается, до побеления костяшек охуенно. Блондин грубо прикусил нижнюю губу парня, и Мидория рвано выдохнул, чуть приоткрывая податливый рот. И Бакуго скользнул в него языком, ощущая, как чужое тело вмиг расслабилось под напором, цепляясь за его куртку, словно за последний спасательный круг в ледяном море абсолютной пустоты. Ноги подкашиваются, тело не слушается, а приятный жар расползается по венам, смешиваясь с кровью. Катсуки, обнимая, до хруста позвоночника прижимает блядского Деку к себе все ближе. Вжимает в свое тело, желая сократить расстояние до предельного минимума. Нереально быстро входит во вкус, распаляя неподвластным разуму азартом некое трепетание внутри между желудком и диафрагмой, где легкие скрутило огненными тисками. До помутнения рассудка упивается каждым ответным движением Мидории на свои же действия, все глубже падая в эту очерневшую пропасть остервенелого желания обладать. И неумолимо утягивает Деку за собой. Доходя до грани. Это был первый раз, когда их губы соприкоснулись.