Покажи свой лайв/шум

Придираться к чьей-то внешности в современное время (а особенно в его нынешнем положении, как бы это ни было иронично) — тот еще зашквар. Однако ж персонаж на экране настолько бил по нервам своей квадратной головой, увенчанной то ли ананасом, то ли тарантулом, то ли пальмой — в комментариях все еще ведутся дискуссии по этому поводу, что он готов огрызаться на каждую мелочь, которая опротивела ему во время (уже даже не третьего, если не пятого) просмотра видео. И да, из таких мелочей точно собрался бы небоскреб. Кстати. Не разворачивая полностью новомодного кресла, Юрий взглянул вглубь комнаты. Худое тело, лениво расположившееся в том уголке кровати, куда камера не смогла бы дотянуться своим обзором ни при каких обстоятельствах, так же лениво глазело в экранчик телефона в худых, почти дамских руках. Юре не было видно лица с этого ракурса, зато прекрасно рассматривался дизайн Твиттера. И видимо, прочитываемый твит принадлежал самому Юрию, так как обладатель дамских пальчиков невнятно хрюкнул в приглушенном смехе. — Хули ты все еще в шапке? — поинтересовался Хованский, полностью разворачивая кресло. Ему было похер на самом деле, хоть голым пусть ходит. Это было больше своеобразным приглашением на вступление в диалог, так как тривиальные начала Юрец не любил. Да и с чего он должен любезничать в своей квартире? Нойз это все прекрасно понимал. Иван еще больше растянулся, разминая затекшие мышцы — голос Хована для него был сигналом того, что двигаться и шуметь теперь можно. Музыкант закинул голову назад, уставившись на тело в кресле. — Ты все еще ожидаешь меня на Версусе? — совершенно по-еврейски ответил он, сделав наивное выражение лица и приподняв телефон, пытаясь демонстрировать текст на экране. Не выдержав долгой паузы, парень зашелся в своем глупом смехе. — Это так романтично. — А ты все еще ссышь вообще-то. — Не один я теперь. Юрец поднялся с кресла, не забыв прибрать почти пустую пивную бутылку со стола, дошел до кровати и свободной рукой отточенным движением выдернул телефон из длинных пальцев. Нойз поджал губу, но поднял ладони в сдающемся жесте и сложил их на животе. Хован прочитал свой собственный реакционный твит, прошелся по неоднозначным комментариям и бросил чужой телефон на другой край кровати. Хозяин девайса печально проследил за траекторией полета своей игрушки. — Меня бесит, — начал раскладывать по полочкам Юра, покачивая бутылкой в такт каждого слова, — не стадо этой пальмы, не внезапный хайп на его голову. Даже не сам он. На дебилов и юродивых не обижаемся. Меня бесит, что это все — и так понятное каждому — придется разжевывать. — он сел на кровать и докончил бутылку. — Сейчас у хомячков прорвет, и полетит говно по трубам. — О, ты начал думать о будущем. Знаешь, что это? Старость! Хованский почувствовал, как на его плечи ложатся — как он любил их называть — худые культяпки Нойза и делают что-то, что должно было бы быть массажем, обладай Алексеев хоть каким-то навыком в этом деле. Но блогера и это устраивало. — Это ты старик, а не я. — сухо заметил Юрий. — Глупо отрицать. — согласился музыкант. — В какой-то степени мы поменялись сейчас местами. Теперь тебе придется отбиваться. — Может мне еще к Дудю сходить поплакаться? — Можешь голым дисс записать. На стадионе. Хованский раздраженно вздохнул. Взаимное хождение по старым болячкам всегда вводило его в приятное напряжение, поддерживало тонус и просто доставляло удовольствие. Но сейчас промывание костей не могло перекрыть гнетущего настроения «гангстера», и он никак не отреагировал на поступившее предложение. Рассчитав, что через пару мгновений тишина действительно станет неловкой — а Ваня как фристайлер в принципе не любил незапланированную тишину — Алексеев оттолкнулся от живой точки разговора: — Я примерно понимаю Алишера. Тот человек, который ставит за собой идею и горит на энтузиазме. Чистое наблюдение, конечно, личных встреч не имею. — Да похуй на идею. — Хованский движением плеч скинул руки Нойза, — И пиздюкам понятно, что это просто прикрытие. Борец за правду, епт. Алексеев зажал зубами нижнюю губу, секунду помедлил, плавно переполз на край кровати ближе к Юрию и свесил ноги, пальцами загребая ворсинки ковра. — Иногда правды действительно не хватает. — тихо заметил он. — Твоим зрителям — тоже. Какой бы понятной она ни была, в определенные моменты ее стоит озвучивать. Не рассчитывая на ответ, Иван мягко разжал пальцы блогера, забирая бутылку, поднялся и, не дожидаясь какой-либо реакции, покинул комнату, на выходе почувствовав спиной чужой застекленевший взгляд. Выбросив бутылку, Нойз включил телевизор как единственный источник света, убрав звук. Сейчас ему нужно исчезнуть, затаиться и не мешать той оболочке, что обычно скрывает человека в покое раздумий и образов. Он сам постоянно прячется в ней, даже среди знакомых и друзей, на автомате выдавая талончики реплик. Шум должен быть громким с ревом толпы, голосами людей и плачем эмоций. Должен быть тихим — пока подошвы зычно топчут города. Шум сопровождает жизнь, регулируя свою громкость. А он научился это делать. В комнате что-то громыхнуло, судя по звуку — блогер задел кресло. Передвинулось, щелкнуло. Полилась речь, не совсем складная, язвительная и ироничная. Оболочка лопнула. Нойз выключил телек, прошел по коридору и встал в проеме дверей комнаты. Он никогда не признает это вслух — но ему действительно нравилось наблюдать за тем, что разворачивалось сейчас на его глазах. Хованский записывал видео, жестикулируя и посмеиваясь. Блогер получал реальный кайф, гипнотизируя глазок камеры, периодически смещая взгляд на горящий экран монитора перед собой. Мнимая, немая, глухая — будем честны, многие зрители ничем не лучше глухонемых — толпа представлялась ему оркестром, который можно вести в любом известном тебе самому направлении, посылая сигналы, регулируя выбившиеся смычки сообщениями, и задавать общий тон. О, да, он прекрасно понимал и знал, где нужно нажать, а где — вовремя остановиться, чтобы партия удалась. Ему все равно, какой реакцией его вознаградит зритель, не осознающий своей настоящей причастности к оркестру. Его кайф — игра. Громкая и шумная. Выбивающая из колеи. Лишь только провокацией можно обнажить человека. А он научился это делать. Юрий сделал свой шаг. Ответка пальмы, скорее всего, придет не скоро. Моргену придется хорошенько подумать над этим, так как третий раз совершать одну и ту же выходку — нонсенс. Это даже не весело. Блогер мельком прошелся по записи, решая, когда лучше приступить к монтажу. Голос в видео всколыхнул в его памяти образ, выдав имя, сказанное с уже привычной иронией — а по-другому он его называть и правда уже не может. Забросив монтаж на утро, Юрий развернул кресло, щурясь в темноту. Свет монитора еле выцепил в черноте комнаты застывшую худую фигуру. Под слоем верхней одежды, в помещении Иван преимущественно носил вещи темных тонов, не отказав своей привычке и в этот раз. Спортивный костюм да шапка к ряду почти полностью сливали его с чернотой коридора. Лишь неровный из-за волос и щетины контур лица с обхватывающими тело руками выделялись на фоне одежд. Холодный свет компьютера скользил по краю правой ноги, чуть попадая на бедро. Хованский находил забавным умение Нойза раствориться в тишине, снизить свой шум до минимальных настроек и почти исчезнуть из медиа-сетей. И ради чего? Просто чтобы побыть одному — простота-то какая, боже. Дядька постарше его будет, а ему все еще нужен уголок с подушками и печеньками. Рефлексия, мать ее. Тем не менее, он не мог не признать — для себя по крайней мере, конечно же — что это неоднозначная фигура задела его. Он ревниво относился к потокам внимания, направленным на другие объекты. А источник шума — чем не лакомый кусочек для публики? Он пытался выкрутить чужие настройки на максимум, чтобы колонки треснули, а люди разбежались от предельной громкости. Он хотел забрать остатки инструментов и старый микрофон со следами чужих шершавых губ. Все это стало бы очередным украшением его полочки побед, собранных хитрыми путями и играми. Одно «Но». «Но»-йз. Нойз. Он исчез. Растворился в треске радиоэфира, строках журналов, наушниках и плеерах. Исчез из сети, почувствовав болезненное жжение в ушах от жалобного писка колонок. Почти трусливо сбежал, предпочитая сберечь родные гитары, микрофон и установки, а не кидать пустые бравады. И да, это ужасно взбесило Юрия. Особенно его бесила глухота людей, наивно полагающих, что инструменты уже были давно выключены, собраны и выкинуты. Пока он с фанатизмом мучил себя попытками уловить и различить тихое шуршание, Нойз подправил звучание, настроил струны и начал плавно перетекать на другую волну. Он чувствовал попытки Юрия ухватить его за хвост, потому никогда не оставался на одном уровне громкости слишком долго. Его развлекали эти догонялки. К тому же сейчас его совсем не оглушение волнует. Правда — тихая. Этот своеобразный фигурный вальс стал неким конфликтом и паритетом в одном флаконе. Вечные попытки дирижера исправить неполадки со звуком в его композиции. И сия игра не могла их не сблизить. Какой бы банальщиной это ни было. Серьезно, им похуй на мнение левых людей. Нойз молчал. Конечно, он никогда не начнет говорить первым на чужой территории. Отголоски жизни по понятиям и прочее «бла-бла-бла». Своеобразное уважение, но все же. Юрий не требовал к себе уважения да и сам редко его проявлял. Исторические ярлыки и традиции на это чувство его мало вдохновляли, а формальность — то же лицемерие, в котором, по мнению многих, он привык возиться. В каком-то смысле они правы. Но это же не значит, что хоть в чем-то он не сможет себя ограничить? Вся жизнь — это сплошные сделки с совестью, и невелика разница, если его белое пятнышко окажется с левой стороны, а не с правой, как у остальных. Однако что-то, похожее на это чувство, Нойз вызывал. Бегство — ха, дебилы — кто купился на этот китч. Будто действительно никто не слышал о такой штуке, как стратегия. Если уж совсем выключить лицемерную мразь и переодеться в святые одежды, то можно сказать, что сам Хованский сейчас занимался этой «стратегией». — Ты как истинный задрот просидел пару часов на кухне, пялясь в телек? — проницательно заявил блогер. — Не хотел мешать. — простодушно ответил музыкант, пожимая плечами. — У тебя, похоже, было вдохновение. — Не вешай на меня эту твою лиричную чушь, — Хованский изобразил гримасу отвращения, закатывая глаза, — это желание поскорее убрать всякое дерьмо с ютуба. Считай меня санитаром леса. — Очень самоиронично. — Нойз снабдил замечание добродушной улыбкой и приподнятыми бровями, чтобы это не выглядело как очередной панч на Версусе. Зачем они продолжают играть? Как Иван знает об истинной причине деятельности блогера, так и Юрию видна вся фальшь попыток Алексеева оставаться отрешенным и славным пареньком, далеким от интриг. Им обоим пришлось признать, что они ловят кайф от своей грязной игры. В разных ролях, но с равными значениями. А когда камин-аут свершился — почему бы не расслабиться и не начать получать удовольствие? — У кого-то язык развязался. — блогер склонил голову набок, утопая в спинке кресла. — Кто-то перестал переживать из-за «ноунейма» — серьезно, я знал этого чувака еще до дисса. — Ваня театрально возвел руки к небу. — Ой, не порть мне настроение. — Хованский весело хмыкнул. — Хорош уже в дверях стоять. Не смерть с косой же. — Всегда хотел ей стать. Нойз послушно вошел в комнату, тихо ступая по ковру босыми ногами, нарочно медленно подходя к креслу. — Я заметил — по твоему последнему образу. — Юре нравились движения музыканта. В спокойном состоянии тот был схож с котом, а не с обезьяной. — М, ты смотрел клип. А мне понравилась «Разборка». Будто в старые-добрые вернулся. — Нойз остановился в 30 сантиметрах от колен блогера. — Ты из них будто и не вылезал вовсе. — Хованский сощурился. — Лайк поставил? — Дизлайк. — Аналогично. И спрашивается: на кой черт ему тогда микрофон со следами чужих губ, если он уже успел вкусить их вкус?