После короткой программы

      Вообще Юра считал себя воспитанным и приличным мальчиком, что, конечно, было сильно далеко от истины, но одно Юра Плисецкий знал точно — вуайеризмом он не страдал. Никогда и ни за что. И вообще фу, гадость это все. Но в один момент это его убеждение было разрушено, и получена, пожалуй, самая большая детская травма.       Это произошло на финале Гран При, когда чертов Никифоров и не менее чертова котлета потеснили Юру с пьедестала уже после короткой программы, причем Кацуки каким-то чудом (не иначе как продав душу дьяволу) обогнал Виктора на балл. Произвольная обещала быть жаркой, а сами виновники шороха после интервью куда-то испарились. Юра же послал надоедливых журналюг в далекое путешествие (благо его роскошный русский никто не понял) и пошел в туалет, умыть пылающее от злости лицо. Он никак не ожидал, что за сезон Кацуки станет на порядок сильнее. Его выступление завораживало, а дрянной извращенец Виктор разве что слюной не капал на свою драгоценную котлетку. Аж блевать тянуло, но черт. Юра слишком расслабился.       Он зашел в туалет и уже собирался включить воду, как услышал до отвращения знакомые голоса в одной из неплотно закрытых кабинок. Юра осторожно выглянул из-за угла, увидев бесящую парочку: Кацуки успел переодеться в спортивный костюм, а Виктор уже давно щеголял в костюме как тренер — он катался первым, а Юри — последним. Убедившись, что парочка его не слышит и не видит, Юра занял удобную позицию для обзора и навострил уши.       — Юри, ты не хочешь извиниться? — в голосе Никифорова сквозило неприкрытое недовольство.       — За что? Разве я плохо катался? — недоуменно отозвался Кацуки с легкой хитринкой в голосе, заботливо поправляя пиджак на любимом тренере. С Виктором это ничтожество всегда превращалось в нечто такое… для Юры совсем необъяснимое, а вот Отабек почему-то всегда краснел, когда в его присутствии Кацуки разговаривал таким тоном.       — Ты был роскошен, но ты меня обогнал.       — Все лишь один балл, Виктор.       — Этот балл может стоить мне золота, — хмыкнул Никифоров. Его руки вдруг чуть сжали бедра и медленно заскользили выше, лаская. — Я требую компенсацию. Здесь. Сейчас.       — Ты бываешь совершенно невыносим, — Кацуки улыбнулся, оставляя на губах Виктора почти целомудренный поцелуй и… Плавно опустился на колени.       Юра зажал рот рукой, чтобы не издать ни звука. Ноги будто приросли к полу — он хотел сбежать, чтобы не становиться свидетелем чего-то настолько личного и пошлого, но не мог пошевелиться, только стоял и смотрел, как…       Юри собственническим жестом огладил крепкие бедра Никифорова, обтянутые дорогущей тканью, и потер раскрытой ладонью пах. Виктор шумно выдохнул, вплетая пальцы в темные волосы любимого, поглаживая. Японец не спеша расстегнул брюки, приспуская до колен, и коснулся губами эрегированного члена прямо через ткань трусов. Виктор всегда легко возбуждался, а уж вид Кацуки на коленях совершенно сносил ему крышу. Юри целовал четко обрисованный ствол, широко лизал языком, дразня, и только после этого стянул трусы, облизывая губы. Никифоров следил за собой, поэтому был неприлично гладкий и вкусно пах везде. И от этого поджимались пальцы на ногах. Кацуки кончиком языка пощекотал чувствительное местечко под головкой и обхватил губами бархатную плоть.       Юра сглотнул ком в горле. Это было мерзко, но… и красиво тоже. Кацуки игрался с Виктором, полностью подчиняя его, делая зависимым от каждого движения. Брал в рот с неприкрытым удовольствием, жмурясь и помогая себе рукой. Сжимал в горсти яйца и двигал головой в таком темпе, что у Плисецкого начала кружиться голова — Никифорову должно быть очень хорошо.       — Юри, — Виктор хрипло стонет, сильнее сжимая волосы в кулаке. — Юри, ты потрясающий. Возьмешь еще глубже? Дааа, черт, вот так…       Чужие стоны оседают где-то в подсознании. Юра не видел, просто знал, что Кацуки расслабил горло, принимая член до основания, утыкаясь носом в пряно пахнущую гладкую кожу. Виктор надавил ему на затылок, удерживая, и Юри прищурился, сглатывая, шумно втянув воздух носом. Никифоров протяжно застонал, запрокинув голову, и кончил, крупно задрожав. Юри сглотнул и мягко отстранился, лизнув напоследок покрасневшую головку. Он поднялся на ноги, отряхнув колени, и тут же оказался прижат к стенке кабинки. От их поцелуя у Юры земля ушла из-под ног — он-то всегда считал, что после минета целоваться стремно, но, черт, Никифоров так жадно вылизывал рот разомлевшего Кацуки, что… Черт просто.       — Виктор, — Юри мягко отстранился, одним ласковым чмоком утихомиривая бушующую страсть. — Пойдем в номер. Мне не помешает твоя помощь.       Они оба тихо смеются, а Юра словно отмер, пулей вылетая из туалета. Щеки горели, внизу живота скопилось ненормальное возбуждение, но Юра списал все на гормоны и общий высокий градус (и рейтинг) увиденного — там не завелся бы только импотент.       Он влетел в номер, который делил с Отабеком, сверкая совершенно безумным взглядом.       — Юра? — Алтын оторвался от книги, посмотрев на тяжело дышащего Плисецкого. — Ты откуда вывалился?       — Бека, там… Я… — Юра с секунду подумал, а потом махнул рукой, плюхаясь к любимому на колени. — Бека, а как ты относишься к поцелую после минета?..       Настолько сильно округлившиеся глаза Отабека Юра запомнил надолго.