Забытая мелодия

      Когда Усаги просили спеть, в ее голове сразу всплывали строчки из песни некогда популярной группы. Когда-то очень давно в моменты грусти, она садилась с плеером на кровать, подтягивала к себе колени, утыкаясь в них лицом, и снова, и снова слушала одну и ту же песню. Хотя… давно это было. Та группа давным-давно распалась, да и она уже лет двести не была Усаги. Но одно оставалось неизменным, когда она слышала эту песню, слезы сами собой наворачивались на глазах. Не часто это было — иногда. Очень редко в доме Венеры эта песня лилась со старенького магнитофона, как молитва, как плач по далекой, несбыточной мечте. Усаги всегда замирала, будто в оцепенении, и сердце словно покрывалось толстой коркой льда. Когда Венера выходила поприветствовать свою Королеву, старательно пряча покрасневшие глаза, Усаги встречала свою защитницу — свою подругу — мягкой, понимающей улыбкой, и ничто не говорило, что у нее только что дрожали руки. Но пальцы еще долго оставались холодными, нервно постукивали о столешницу, против воли выбивая знакомый ритм, когда Королева садилась за дела.       С тех пор, как «Три Звезды» дали свой последний концерт, прошло слишком много времени, но Усаги все еще не могла не вспоминать, мысленно не обращаться к давно перевернутой странице своего прошлого.       Хрустальный Токио, — их мечта, их надежда за которую они боролись, жертвуя всем, что у них было, — сиял, искрился в солнечных лучах своим великолепием, был оплотом мира и гармонии на Земле. Люди были счастливы, выпивали за здравие Короля и Королевы, прославляя правящую чету и их защитников. И Усаги дарила свой свет каждому живому существу на этой планете, делилась с ними своими радостями и счастьем.       Все было хорошо.       Только иногда, когда ее просили спеть, в голове звучал мягкий, давно позабытый голос, поющий о бесконечной, всеобъемлющей любви ради которой можно пересечь миры, оставить свой дом и родных, бросившись в неизвестность спасти ту единственную, которую звал в своих песнях. Усаги опускала взгляд, застенчиво улыбалась, говоря, что совсем не умеет петь, но после уговоров начинала совершенно другую, веселую, заводную песню — первую, что удавалось вспомнить, и со второй строчки ее подхватывали уже все. А сердце ее снова леденело, и душа замирала в каком-то томительном ожидании. — Я вернусь, — пообещал ей тогда — очень-очень давно — Сейя. Он словно воришка пробрался к ней в комнату поздно ночью; держал ее за плечи, и свет фонаря лишь немного выхватывал ту гамму чувств, что Усаги могла видеть в его взгляде. Он пытался улыбаться, делать вид, что расстаются они совсем ненадолго… — Ты обязательно должна побывать на Кинмоку…       Усаги грустно улыбнулась, качая головой, взяла его за руки, стискивая его пальцы своими вдруг похолодевшими. — Я не стою твоей любви, — сказала она ему тогда. А он сидел в растерянности, не зная, что делать и что сказать на подобное. — Возвращайся и будь счастлив, — со всей твердостью в голосе, уверенно закончила она. — Ты же знаешь… — после совсем непродолжительного молчания, заговорил Сейя, глядя ей прямо в глаза, и голос его вдруг стал совсем низким, и Усаги слышала, как где-то внутри него угасала надежда. — Знаю, — перебила его Усаги, боясь услышать окончание этой фразы. Боясь никогда не отпустить его. Она высвободила одну руку и ласково погладила его по щеке. — И ты… ты ведь тоже знаешь, ведь так..? — Тогда почему?       Он не кричал, хотя Усаги отчетливо ощущала, как бурлили в нем эмоции, как чувства тянули его на дно. Сейя смотрел на нее с такой мольбой, таким отчаянием, что у Усаги щемило где-то в груди и болело… так сильно болело!       Она любила Мамору. Но и Сейю она любила тоже. Это было сложно, на тот момент шестнадцатилетней девчонке, было невыносимо делать выбор. Как она могла выбрать кого-то? Как это вообще возможно? — Потому что это правильно…       Он больше не стал ничего говорить. Склонив голову, будто преклоняясь перед судьбой, смиряясь, ища в себе силы отступить, он коротко вздохнул и еще раз взглянул ей в глаза. — Я буду ждать, — пообещал он. И Усаги не сомневалась, что он сдержит свое слово…       С тех пор прошло так много лет… Столько было пережито, столько новых людей появилось в ее жизни, и сколько ушло из нее. А в сердце, где-то там, глубоко, в самых недрах памяти, куда она приказала себе никогда не заглядывать, жила любовь к яркому, сильному Воину, давшего ей когда-то обещание.       Но Королева не могла быть наивной девочкой. То время давно минуло, потерялось в череде лет, растворилось, как утренний туман. А обещание… Она давно о нем позабыла. Лишь когда звучала та самая песня, Королева Серенити вспоминала, что где-то там есть тот, кто поклялся ждать ее всю жизнь. — Мама, спой мне, — просит малышка Чибиуса, сонно смотря на нее. И Серенити садится на край постели, гладит дочь по волосам, тихо напевая ту самую песню, о которой мечтала бы забыть.       Чибиуса давно спит, а она по-прежнему сидит на ее постели, снова и снова шепча одни и те же строчки. Мотив давно потерялся, она давно сбилась с ритма, и голос тоже не хотел становиться громче вздоха. — Оданго… — слышит она шепот ветра со стороны балкона.       Усаги не верит. Сердце вдруг пропускает удар, а потом бьется быстро-быстро. Она стремительно поднимается на ноги, и ей кажется, что там за колышущейся полупрозрачной занавесью, закрывающей приоткрытые двери, стоит знакомый силуэт. — Сейя… — пораженно шепчет Усаги, делая первый, неуверенный шаг. А потом несется на балкон, и сердце стучит от радости встречи. Слезы размывают нечеткий силуэт, и Усаги все больше начинает казаться, что она просто все придумала. Но, нет, она не могла так жестоко обмануться.       Выбежав на балкон и оглядевшись, она не видит никого, и тогда она с трудом доходит до мраморного парапета, упирается об него руками, потому что ноги вдруг отказались ее держать. Какую же злую шутку сыграло с ней воображение…       Нео-королева Серенити сползает, падает на колени, прижимая сжатый до побелевших костяшек кулак к груди в попытке унять разбитое, вдруг оттаявшее после долгого сна сердце.       И только далекие звезды равнодушно взирали на нее свысока.