Впервые это случилось в восемнадцать лет.
Масуми проснулся от нестерпимого жжения — запястье болело так, будто кочергой приложили. Просто уснуть, уткнувшись носом в подушку, не получалось. Может, просто отлежал. Тогда почему прошло минут пять, а все не проходит? Сломал? Еще хуже прошлого варианта. Будто кожа болела — сломанные конечности так не ноют, а скорее тянут и бьют своей резью кроме основного очага еще и в голову. Нет, так он точно не успокоится. Пришлось вставать и дотягиваться до торшера. Но лучше бы он не включал свет. Лучше бы заснул — и больше не просыпался. Потому что длинная, глубокая полоса крови на запястье, которую он увидел, была лишь первым предупреждением — он и не подозревал, сколько бинтов ему понадобится, не задумывался о том, как будет просить соулмейта прекратить, сгибаясь при этом напополам от боли.***
Потом.. Потом все стало еще хуже. Они появлялись группами — глубокие и болезненные, поодиночке — коротенькие и маленькие, как кошачьи, но всегда не вовремя. Нишиджима молил Бога остановиться, молил всех окружающих не думать о нем плохо... Но больше всего он молил своего соулмейта. Перед тем, как возникнуть новой ране, кожа странно растягивалась — и в эти моменты оставалось только шептать тихим, уставшим голосом: — Прекрати. Глубокая и саднящая. — Остановись сейчас же. Мелкая царапинка. — Хватит. Я не понимаю, чем ты занимаешься, не знаю, зачем тебе это — но если ты, чёрт побери, не остановишься..! Группа алых и длинных. Просить у невидимого было бесполезно — в конце концов, он просто обматывал руки бинтами каждый день, с утра и до вечера. Пил болеутоляющее и снотворное. Надеялся на лучшее. Нишиджима прекрасно знал — соулмейт далеко и ничего не слышит. Никто из его окружения не был убийцей — а если бы и был, то столько ран нельзя было объяснить ничем. Оставалось ждать, терпеть и верить, но сейчас перекиси водорода не хватало даже на неделю, а врачи прогнозировали скорую анемию.***
Он сам убил единственный раз в жизни. И то — случайно. Вряд ли царапина соулмейта глубже миллиметра. И, несмотря на всю историю, ему было стыдно. Это был абсолютно неуправляемый человек и самое первое задержание для молодого следователя — неудивительно, что на топор Масуми откликнулся пистолетом, а ранение в живот по счастливой, разумеется, случайности оказалось смертельным. Исполосованные руки у Нишиджимы тогда тряслись знатно. Его оправдали. Оправдал ли он сам себя? На запястьях у погибшего было десять царапин. Его жену тоже арестовали — а в отместку у Нишиджимы в тот же вечер появились ещё две раны, поблескивающие алой кровью. Советовали пить гранатовый сок. Почему-то не помогало, и уже через месяц такой терапии Масуми перешёл на вино.***
Урю вырывалась, шипела и скалилась — нацепить наручники оказалось настоящей проблемой, а бег с ней — сомнительным удовольствием, которое все же закончилось через несколько минут. Дальше, правда, она все ещё держала позицию слишком свободолюбивой преступницы — и отступать была не намерена. — ..Отпусти. — Нет. — Отпусти же! Ну! Ну.. — та внезапно согнулась, — прошу... — Что случилось? Ты его видишь?!.. — Нет.. — секундная пауза, — в туалет надо.. Пожалуйста... Уловка. Точно уловка — когда в туалет хотят, лоб так не морщат. Отказ был бы призывом к агрессии. Пришлось выкручиваться. — А, — она расслабленно выдохнула, — так пошли вместе. — Что?! Ты.. Да ты... — Я все понимаю. Пошли вместе. — Да чтоб ты... Будто бес перед ним — несмотря, на, казалось бы, срочную нужду, она рвет и мечет грозные стрелы, а он... Нагие, обнаженные руки озарил свет, а взгляд случайно зацепился за них. Бледное запястье вскинулось вверх. Все стало ясно. Неглубокая. Средней длины. Единственная полоска застывшей крови. Рукав пиджака поднялся для демонстрации увечий, а бинт чуть подтянулся — и уже через секунду Масуми каждой клеткой тела дрогнул, потому что её холодные пальцы коснулись самого старого и тёмного шрама. Коснулись виновато и с явной горечью и сожалением в каждом жесте, как бы она этого не скрывала. Лиловый взор со странной опаской поднялся с его рук на ошарашенное лицо. Они оба все понимали. В её глазах читался страх. В его — непонятное облегчение. — Я не виновата. Я совсем и ни в чем не виновата. Он хотел убить меня. Пистолет лежал рядом, а я... — А другое? У меня тысяча царапин. Порезов. Ран — и все сделано тобой. Понимаешь? — ..Мне пришлось. Её холодная, окоченевшая ладонь погладила израненное ею же запястье. Минэнэ никогда не думала об этом. И только несколько месяцев назад рука странно заныла.