Музыка

      Шквалистый ветер терзал деревянные рамы, гулкий вой гулял по каминной трубе и по печным трубам в пристройке. Двери надрывались, силясь сдержать грозовую стихию и вынести какофонию внутри дома.       По коридорам носились, гремели, скакали. Все живые, что были в особняке, попрятались по комнатам, но даже там они слышали, телом чувствовали, как содрогаются стены. В гостиной наверху выплясывало нечто: как ворона взъерошенное, шипящее, как змеиное гнездо, обозлённое, как мать-волчица, и — всем думалось — копытное и рогатое, как чёрт. Это была музыка.       Музыка заболевшая, обезумевшая, хаотическая и бессмысленная. Её лишили прежней красоты, превратили в колючее нагромождение звуков, скатывающихся по лестницам и разбивающихся об оконные стёкла.       Старый рояль никогда не кричал так громко. Леон Вагнер вколачивал клавиши напряжёнными жилистыми пальцами, выбивая поломанные искажённые ноты. Он изогнулся над инструментом, как шипящая кошка, и молотил, молотил, молотил… В одиночку мелодии для него не существовало. Её не было, когда к роялю прикасались только одни — Леона — руки.       Мятые и рваные нотные листы валялись на полу, на столе, на диване. Потом Леон пожалеет, упадёт лицом на изуродованные произведения и обессиленно опустит плечи. Ему будет хуже, чем сейчас, но он ещё не знает… он хочет, чтобы весь мир исчез, потому что для Вагнера он навсегда лишён света.       Дверь надрывно отворилась. Неуверенно в щель просунулись женские плечи. Горничная сжала пальцами резной косяк.       — Господин… Господин Вагнер! –боязливо, но громко позвала она.       На рояль обрушилась каменная лавина. Леон Вагнер поднялся и с высоты своего роста ударил кулаками по клавишам.       — Вон! — глухо выплюнул он.       Маленькая женщина отступила на шаг в тёмный коридор.       — Приехал Клаус и его…       — Пускай уедут, — с железной жёсткостью.       — Это срочно… — виновато и растерянно.       — Гони их, я сказал! Гони, как собак, к чёртовой матери! Эвердин!       Леон резко обернулся. Эвердин не увидела его болезненно возбуждённых глаз, спрятавшись за дверью. Мелкие шаги унеслись к лестнице и вниз.       Вангер согнулся, опираясь руками на колени. Глаза зажгло и защипало, мужчина закрыл ладонью лицо и горестно усмехнулся. В гостиной и во всём доме застыла тишина, но казалось, что рояль всё ещё стонет, и последние отставшие ноты-чертята допрыгивают по канделябрам и люстрам, чтобы где-нибудь, наконец, расшибиться.       Над лопатками проступил мокрый треугольник. Леон оттянул рубашку на груди, срывая петли с пуговиц. Жилет и шёлковый платок уже валялись на полу. Злосчастная одежда не поддавалась, Вагнер вцепился в материю и стал тянуть и дергать её. Треснул шов на плече. Мужчина замер, ссутулившись, и прислушался к уличному гвалту.       Он медленно поднялся, держась за ребро. О ладонь ударялось большое горячее сердце. Оно сходило с ума, с тяжестью перенося душевную бурю своего хозяина. Вагнера бросало из одного кострища в другое, и он не понимал, которое из них жжёт сильнее. Единственное, что он точно знал, но во что отказывался верить — Марты больше нет.       Его прекрасная бесценная жена больше не придёт. Не взглянет на него своими грустными добрыми глазами, не поцелует его уставшие напряжённые плечи. Леон никогда больше не будет расчёсывать и гладить её пушистые белые волосы, не сможет любоваться удивительными платьями, которые Марта придумывает сама. Они не проведут новых вечеров наедине, не сбегут от суеты в заросший сад, не сыграют в четыре руки свой любимый романс…       Вагнер закрыл глаза. Когда он погружался в темноту, Марта будто всё ещё была жива.       Исчезла комната, исчез рояль. Истерзанные невиновные ноты тоже улетучились из сознания Леона. Пол под ним провалился, и человек, невесомый, остался в воздухе. Здесь было спокойно. Здесь, а не там, Леон остался бы навсегда, потому что у этого мира всё ещё билось сердце, и этим сердцем была она, Марта. Он протягивал к ней свои руки, старался дотянуться, сцепить крепко их пальцы и задержаться ещё хотя бы на миг… Но далёкая буря «оттуда» безжалостно напоминала, что никакого «здесь» нет, и существует только отвратительное «там», тоскливое, злое, ненавистное.       Вагнер открыл глаза и посмотрел на ружьё, висящее над камином. Глаза снова воспалились болезненным возбуждением, на виске взбухла вена. Сердце заколотилось, кровь глухо застучала в ушах.       Леон прошёл мимо рояля и нежно провёл по клавишам — разлилась чистая переливчатая гамма. Инструмент был не виновен в том, что Марта не придёт.       Мужчина остановился перед ружьём. Его челюсти сковало, на скулах проступили желваки. В груди жгло. Голова кружилась от безумной идеи. Леон отомстит, обязательно отомстит тому, кто вырвал у мира сердце.