Раны

— И сколько пачек ты уже скурил? — Вильям сонно потягивается и смотрит на Криса во все глаза, будто призрака увидел. Надо же было так облажаться и забыть закрыть машину. Магнуссон паршиво помнит, как давно отрубился, и не соображает, откуда здесь взялся Крис. Красный, растрёпанный, злой, как пёс. На задворках сознания до сих пор громко играет музыка, доносящаяся из дома Шистада, а перед глазами плывут картинки пьяно болтающихся тел. Живот точит глухая боль, будто на кожу раскалённого угля насыпали, и Вильям начинает понимать. Он отключился от шока. Болевого шока. — Неважно, — голос у Вильяма прокурено-хриплый, морозный и одинокий, и в глаза смотреть напрочь отказывается. Сердце скручивает ржавой проволокой, выворачивает наизнанку, и воздуха совсем не остаётся, чтобы выдавить ещё хотя бы слово. А что говорить? Что? Если Крис — его соулмейт, который упрямо идёт против природы. Он давным-давно уже выбрал не его. И ничего уже не изменить. Остаётся давиться любовью, которая никому нахрен не нужна, которую даже ножом не выпороть. Только кровавые полосы на животе и ворох губительных мыслей в голове. Раны со временем затягиваются, но любовь не проходит. Это уже не вирус и не болезнь. Это проклятие, бремя, которое Магнуссон будет нести до конца своих дней. Хотя нет, его мучения могут закончиться гораздо раньше. Говорят, когда твой соулмейт женится на другой/другом, наступает смерть. Моментальная, тихая, безболезненная. Может, Вильяма постигнет такое же «счастье». — Ладно, можешь продолжать гробить своё здоровье и страдать, — Крис сердито бросает Вильяму в лицо пустую пачку сигарет и отворачивается к окну. — Только это не изменит того, что я не люблю тебя. Свинцовый удар в живот, и у Вильяма швы на животе расходятся. Рана пробивается, растягивается, оплетает кровавыми верёвками всё тело, и хочется кричать от боли. Но Вильям молчит, стиснув зубы, и принимает всё новые удары. От человека, любить которого было предначертано судьбой. От человека, дороже которого нет никого на свете. От человека, больнее которого не делал ещё никто. Да и не сделает. — Я знаю, можешь не напоминать мне об этом ежедневно, — Вильям выдавливает через силу, ухватившись за живот, и чувствует липкую кровь под рубашкой. Чёрт, теперь у него не получиться скрыть. Не получиться промолчать. Если Крис догадается, ему станет больно. А Вильям в жалости не нуждается. — Я пытаюсь вправить тебе мозги, как ты не понимаешь? — Шистад срывается на крик не может остановиться. В горле запеклось столько невысказанных слов, но так много о чём хочется промолчать. Потому что зашёл уже слишком далеко. И как бы не было больно, пути назад нет. — Я это не контролирую, ясно? — Вильям обжигает влюблённым взглядом и пихает в плечо, не гневно, а как-то растерянно-обессиленно. — Я добровольно не подписывался, чтобы ты был моим соулмейтом. — Что это? — Крис замечает на своей белой рубашке кровавые пятна. Вильям понимает, что в очередной раз чертовски проебался. — Ничего, — у Вильяма голос дрожит, и руки болезненно-бледные. Он теряет не только кровь — жизнь вытекает из него капля за каплей. И только лицо полосует боязливый взгляд Криса. Это не сострадание, а страх? Быть этого не может. Вильям привык быть мальчиком для битья или попросту тряпичной куклой, в которую Шистад безбожно втыкает иголки отчуждённых взглядов и жалких слов день за днём. Так не бывает, нет. Не может вся жизнь поменяться в одно мгновение, после случайно оставленных бордовых полос на рубашке. — Откуда взялась кровь? — Это всего лишь краска. — Подними рубашку, — Шистад не просит, а приказывает, и у Вильяма скулы сводит от дикого желания подчиниться. Запрещено. Нельзя быть настолько слабым. — Нет, — звучит оглушительно громко и грозно. Крис будто получает в сердце огненную стрелу, но ломает её прямо в руках и продолжает крушить стену. Зачем? Он сам пока ещё не знает. Но сейчас это кажется запредельно важным и жизненно необходимым. Шистад никогда особо не задумывался над тем, что чувствует Вильям. Пока он гуляет с Эвой, держит её за руку, обнимает, целует сладко и трахает до изнеможения. Он убивает Магнуссона, да? — Хорошо, тогда я сам это сделаю, — Крис резко задирает черную рубашку Вильяма и тут же отдёргивает руку. Глубокие бордово-черные порезы по всему животу и насквозь пропитанная кровью рубашка. Шистад вида крови никогда не боялся, но впервые в жизни ему становится тошно и гадко. Приторно-горький запах крови закрадывается в лёгкие тонкой струйкой, и Крис начинает задыхаться. Ядовитая смесь вины и боли растекается по венам, затапливает грудную клетку, кипятком ошпаривает сердце, и Шистад едва не теряет сознание. — Блять, что это такое? — Крис тянет сдавленно, по слогам и боится пошевелиться. Перед глазами всё ещё горят кровавые шрамы. — Раны, — Вильям не находит ничего более разумного, потому что башка совсем не варит. Как можно объяснить человеку, что ты несколько месяцев буквально ходил по краю, медленно умирал и боялся даже заикнуться об этом? От жалости открещивался? Очень по-взрослому. — Это… из-за меня? — Крис знает ответ заранее, знает и вытягивает каждое слово изнутри. Потому что молчание окунает в грязь, толкает в пропасть без дна с душно-горьким названием «Жестокость». Люди так не поступают, уже тем более с друзьями. — Я знаю, что тебе плевать, — Вильям расправляет рубашку и косо поглядывает на Шистада. — Можешь спокойно идти к своей девушке. О, а вот и она. Эва появляется неожиданно, зрелищно и чрезвычайно не вовремя. Она со злостью дергает дверцу на себя, едва не растянувшись на земле, и падает прямо к Крису на колени. Пьяная в хлам, и Шистаду совсем не приятны её прикосновения. Вильям тянется рукой к сердцу и крепко зажмуривается. Хочется прогнать с глаз Шистада вместе с Эвой, как кошмарный сон или наваждение. Но не получается. Они всё ещё сидят здесь, в его машине, а у Магнуссона сердце вылетает из груди. — Эва, что ты здесь делаешь? — возмущённо шипит Крис и отпихивает от себя Эву. Вильям понимает, что тот настроен враждебно. Это что-то новенькое. — Это ты что здесь делаешь? — Эва буравит Шистада пьяными глазами и будто в глотку собирается ему вцепиться. — Разговариваю, — Крис изумлённо пожимает плечами, но в глаза Мун не смотрит. Магнуссон делает вид, что его здесь нет, и прежней боли уже не ощущает. К чему бы это? — Я вижу, как ты разговариваешь, — Эва бормочет неразборчиво, обиженно и тревожным взглядом скользит по лицу Вильяма. — Тебя тянет к нему. — Вильям — мой друг, и мне жаль его, — Вильям проглатывает щемящую обиду и нервно моргает, сдерживая слёзы. Каким же наивным дураком он был. Нафантазировал себе невесть что. И почему? Из-за того, что Крис посмотрел на него по-другому? Глупости. — Нет, ты чувствуешь к нему что-то, — Криса будто током прошибает от слов Эвы. Правильно говорят: что у трезвого на уме, то — у пьяного на языке. Мун права. Крис не знает, что чувствует к Вильяму. Раньше ему было жаль своего друга. Каждый день ловить его тоскливые взгляды, чувствовать его боль, натянутую оголёнными проводами в воздухе, и бояться с ним заговорить. Но Шистад всегда понимал, что они связаны. Намертво, до отказа, узлами судьбы, и эти нити не разорвать безболезненно. Это будто кусок сердца из груди вырвать, отрезать по живому, выдрать с корнем. Такие раны не залечит даже время. — Прекрати нести чушь, — Крис отмахивается, не верит, спорит сам с собой, но от судьбы ведь не уйдёшь. Особенно, когда она, точнее он, сидит на расстоянии вытянутой руки и кровью истекает, из-за тебя, его гребанного соулмейта. — Это не чушь, — у Эвы смелости хоть отбавляй, но она вправду хотела напиться. Иначе никогда бы не завела этот разговор. — Разберись уже с собой, наконец, и перестань морочить нам голову. Мун разворачивается и уходит, с трудом удерживаясь на ногах. Крис понимает, что впервые ему не хочется её останавливать, бежать за ней и оправдываться. Он виноват, но разве только перед ней? — Иди за ней, — шепчет Вильям, скривив губы. — Не хочу, — Крис заявляет уверенно, громко, и захлопывает дверцу. Кажется, настало время разобраться в своих чувствах. — Как это? — Вильям не верит собственным ушам и всё ещё сжимает в руке окровавленную рубашку. Порезы медленно затягиваются, а Магнуссон вздрагивает от каждого движения, от каждого вздоха Криса. — Я точно знаю, что должен быть здесь, с тобой, — Крис пытается найти в темноте руку Вильяма, и тот даже не сопротивляется. Как же тяжело избегать прикосновений, которых катастрофически не хватало, в которых нуждался, как в глотке свежего воздуха. Неужели он больше не будет задыхаться, не будет тонуть в океане лжи? — И как это понимать? — тёплая ладонь Криса накрывает руку Магнуссона, и тот со всхлипом закрывает глаза. — Просто доверься мне, — Крис трясущейся рукой касается торса Вильяма, и слышит звенящую кровь. Под горячими пальцами затягивается каждый порез, засыхает каждая рана, и оставшиеся капли крови проступают на рубашке кривыми полосами. Стойкий запах крови перебивает табачный дым, и Крис готов руки Вильяму оторвать, чтобы не курил. Но пока что не имеет права. Не может распоряжаться жизнью того, у кого рубцы на коже из-за незаживших ран на сердце. Шистад больше не причинит боли, больше не ранит ни словом, ни поступком. Впереди ещё много времени, чтобы понять, что значат чувства, зарождающиеся внутри. Может, они всегда там были? Крис не может спокойно усидеть на месте и даже не замечает пронзительного взгляда Магнуссона. Никто из них и не подозревал, что всё встанет на свои места после одного прикосновения. Вильям впервые по-настоящему улыбается, навеки освободившись от кровоточащих ран, а Кристофер заметно нервничает. Кажется, он наконец впустил в сердце чувства, которые так долго на него давили. Так и зарождается любовь.