Пора возвращаться домой

       Я думал, будет проще, когда узнаю, как ты живешь. Когда узнаю, что рядом с тобой есть кто-нибудь, может, семья, о которой ты так мечтал. И я узнал. Узнал, что иногда вечером ты ходишь в кафе со скромного вида красивой блондинкой, покупаешь ей розы или какие-то другие красивые цветы. Я в них не разбираюсь. Зато тебя я знал настолько, насколько вообще можно знать человека, знал лучше, чем ты сам. Поэтому догадывался, что одной блондинкой ты не ограничишься, и я был прав. О скромной девушке ты забыл быстро, вот честно, ума не приложу, как это у тебя выходит так просто? Уж не знаю, что тебя не устроило на этот раз, но после нее тоже была блондинка, тоже красивая. А после я перестал запоминать цвет их волос и какие цветы ты им даришь. А легче действительно стало. Но только из-за того, что тебе плевать было на каждую из них. Сам не понимаю, чем меня успокаивает мысль о том, что ты имеешь их без какой-либо любовной привязанности и нежности, ведь ты все равно с ними. Но ты мог взять с меня дохуя слов о том, что, когда мы отслужим, ты больше меня не увидишь, мог дохуя раз посылать меня подальше от тебя, ты мог делать еще кучу безумных поступков, не поддающихся моей логике, но я знал, что ты помнишь, где находится каждый шрам на моем теле, знаешь, как я веду себя, когда волнуюсь или боюсь, помнишь номер на моем жетоне наизусть, и я знал, точно знал, что если бы моей жизни угрожала какая-нибудь шальная пуля, ты бы подставился под нее вместо меня. Хотя, может быть тебе удалось обмануть меня, ты вполне мог создать иллюзию того, что открылся мне, когда на самом деле все это было твоим четко спланированным планом с вариантами бегства. Сейчас я не уверен даже в том, что ты пытался создать эту иллюзию доверия, скорее всего мне самому хотелось думать, что я для тебя что-то значил, и я думал.        Ты зачем-то заставил меня дать это чертово слово, которое никому не всралось. Хотя, конечно же, тебе оно было необходимо. Чтобы забыть и как сейчас жить так, будто несколько лет твоей жизни не существовало вовсе. Или нет, существовало, просто не было в ней меня. Повторяй я себе это каждую ночь, у меня бы тоже вышло. Но я совру, если скажу, что пытался. Нихуя я не пробовал, потому что просто не мог позволить себе даже допустить мысль о том, чтобы забыть тебя, чертов ты ублюдок.        Так вот, возвращаясь к началу, как все это произошло?        Я служил по контракту обычным сержантом, и не потому, что был неебически предан своей родине, не потому, что за это много платили, нет, платили за службу, надо сказать, совсем нихуя. Служил просто потому что больше ничего не умел. Закончил физинститут, отслужил год срочной, недолго думая, подписал контракт и был отправлен в далекие дали нашей страны в военный городок.        Это то, чего мне больше всего хотелось. Съебаться подальше от своей старой компании, половина которой сейчас либо спилась, либо на наркоте, и никогда больше ни с кем не разговаривать о хоть сколько-нибудь личном. Служба подходила для этого как нельзя лучше. Новый город, в котором хотелось быть просто очередным служащим без жизненных историй за спиной. Как жаль, что в голове сбежать от этих историй никак не получалось.        А предал ведь тот, в чьей преданности я даже не смел сомневаться. Никогда даже ни одной мысли о том, что он скажет что-то лишнее кому-то. На самом деле, ладно, я соврал, сказав, что я не сомневался. Еще как блять сомневался. Но только в том, стоит ли вообще рассказывать. Я себе то не мог признаться, а тут нужно что-то кому-то объяснять. Но, подумал, может, если скажу ему, он поможет разобраться с этой сюрреалистичной хуйней, что поселилась в моих мыслях. А вот в том, что если и расскажу, то именно ему, я действительно не сомневался. С кем еще я мог поговорить о том, что, эй, чувак, у меня, кажется, встает на парней, может поможешь чем? Ну как, есть идеи? Такое если и говорят кому-то, то уж точно не просто друзьям. Ты и не был другом, братом, наверное. Мы как в детском саду отметелили рыжего Вовочку за то, что он в девочек плевался, а потом и на нас перешел, так и неразлучными были до самой армии. После детсада учились в одном классе, а после и служить отправили вместе. Хуевый подарок, судьба, очень хуевый. Жаль, тогда этого не понял. Да и откуда мне было знать, что он такой блядью окажется, зависимой от чужого мнения. Не моего конечно, всех остальных.        Владу младшего сержанта дали тогда. Я и мой бывший лучший друг Кирилл отлично с ним общались, курили вместе, бухали вместе, пиздили кого-то вместе и, когда нас пиздили, отбивались тоже вместе. Еще один, с которым тоже всё и обязательно вместе. Мы то еще со школы были подготовлены к пьянкам с литрами водки, выдержали, когда большая часть компании уже полумервая в собственной блевотине валялась. Влад тоже крепыш оказался, самым трезвым был на собственной вечеринке, после Кирилла конечно. Сколько лет с ним дружил, а все никак не мог понять, почему он на всех вписках трезвый, или он вел себя как трезвый будучи в стельку пьяным, или просто выливал половину, когда наливали, чтобы слабаком не показаться, уж не знаю, но тогда я был рад. И поговорить есть с кем и до койки есть кому дотащить, потому что я как он не умел. И трезвым как он оставаться до конца вечеринки не умел, и друзей лучших так предавать, как он, тоже не умел. И я, конечно же, лучшего повода для откровенных признаний не нашел, кроме как бухалова в честь новоявленного младшего сержанта, да и, сами посудите, лучшего места, чем хренова блять армия не найти, чтобы рассказать, что дрочишь на парней.        Но, это же Киря, Киря, который на моем диване девчонок пялил, который маме моей помогал пакеты до квартиры доносить, когда я играл роль плохого сына. Киря, в общем-то, мог сделать все, что угодно, только не рассказать всей роте о том, что его лучший друг – пидорас. Нет, Киря не мог вместе с Владом организовать мне темную, после которой я чуть кишки вместе с кровью не выблевал. Хотя, ощущалось, будто выблевал. Да я бы и потерпел один злосчастный вечер, и предательство друга пережил бы, если бы это только не продолжалось каждый ебаный день. Но не от Кирилла с Владом, нет, они в этом больше не участвовали. Не хотели руки марать, наверное, может просто противно подходить ко мне было, не знаю. Сдох бы наверное там где-нибудь на складах, куда они меня отсыпаться отправляли, если бы не командир. И если бы не мать. Стыдно перед ней до сих пор, и не знаю больше за что: за то, что сын геем оказался, или за то, что ездила и упрашивала, умоляла перевести меня куда-нибудь подальше, потому что убьют же. Стыдно, хоть и умерла год назад.        После всего дерьма был эмоционально стабилен. Тело за несколько лет зажило, ну, а с душою боролся как мог. Никакие психологи мне были не нужны, поговорить с кем-то я не смог бы и под страхом смерти, я, глупый, тогда так думал. Пока ты не появился. Черт его знает откуда, как, зачем и по счастливой ли случайности. До сих пор не разобрался, жалею ли о встрече с тобой, или жил бы себе сейчас один в комнатушке от армии и чай бы пил черный с сахаром на пару с телевизором. Зато спокойно, не вспоминая перед сном тело твое и голос, даже по рации низкий и хриплый.        Для своих двадцати и второго месяца в армии мышцы у тебя были развиты лучше, чем у меня, хотя на турниках я пропадал постоянно. А уж амбиций и юношеского максимализма было больше, чем у всей роты вместе взятой. Но об этом я узнал потом. Внешне больше ничем примечательным не выделялся: темные коротко стриженный волосы, самые обыкновенные карие глаза, развитые мышцы. Все в тебе было самым, мать его, обыкновенным. Только вот голос. Абсолютно не подходящий к твоей фигуре в военной форме. Голос такой, будто ты вечно возбужден и на грани того, чтобы кончить. До мурашек блять низкий и мужской какой-то, совсем не мальчишеский.        Я про себя называл тебя задиристым уебком, потому что ты и был таким. Быковал на всех, кто был рядом, благо что хоть приказам подчинялся, с горем пополам, и то потому, что выбора-то не было. Неразговорчивый, а если и говорил, то только с сарказмом и злобными шуточками. Это потом тебе пригодилось, нам обоим пригодилось, когда в окопах сидели и против террористов воевали, но это все после было. А сначала ты был просто Артемом Красильниковым, которого мне приходилось из недодрак вытаскивать, чтобы лицо тебе твое обычное не набили. Пыла мальчишеского в тебе хоть куда было, зато вот ума маловато.        А потом война в Сирии началась, наша часть сначала припасами помогала, приказ был доставлять топливо для самолетов, оружие, и все, что было необходимо. После отрядами людей отправляли, и так вышло, что меня одним из первых послали. Никто тогда никого не спрашивал, приказали – значит все необходимое собираешь и на вертолет до пункта назначения. Страшно было до усрачки, хоть и знали, что едем не в самые горячие точки, что охранять что-нибудь будем и просто на месте дислоцироваться. Сперва все так и было.        Прилетели, устроились, я привыкать даже начал. Скучать мне было не по кому, квартиру, что дали, обжить еще не успел, так что среди постоянно потных и треплящихся обо всем подряд пацанов мне было комфортно. О том, что кто-то из них мне может нравиться я старался не думать, и даже получалось. Помню, думал тогда, что вот, дурь-то из меня в армии все-таки повыбивали, спасибо сказать Кириллу должен, что человеком меня снова сделал.        В одной из новоприбывших групп был ты, встречал и обучал первое время вас я. Еще один подарок судьбы, чтоб ее. Помнишь, я сказал, что ты показался мне обычным сначала? Так и было, честно, но…Понятия не имею, почему заметил тебя, почему обратил внимание, просто иногда наблюдал, без каких-либо мысленных размышлений или объяснений зачем и почему, нравилось мне вытаскивать тебя из драк, пару раз даже пытался объяснить тебе что к чему и кто тут главный. Но ты упорно не хотел понимать и принимать то, что главный тут совсем не ты. Упрямый, в купе с непонятно откуда взявшийся мужской харизмой в двадцать лет, ты заполнял собой пространство, незримо, но это чувствовалось в любой компании. Готов поспорить, до армии у тебя было много баб, впрочем, сейчас ничего не изменилось.        Улыбался. Ты улыбался, когда приехал на войну, мать твою. Раньше ты всегда был угрюмым, я думал, может из-за этого у тебя проблемы с парнями, молчаливый и замкнутый, таких не любят. Но нет, таким ты не был. Помимо внутренней силы, ты еще и душой компании был, оказывается. Что так в тебе изменилось с нашей последней встречи, я не знал, но улыбку твою я навсегда, наверное, запомню.        Подружиться с тобой было не просто, но у меня почему-то вышло, хотя я даже не пытался, как-то самопроизвольно. По какой-то тебе только известной причине ты стал мне доверять, хотя шутки свои отпускать в мою сторону не переставал, но иногда сглаживал их дебильной показушной улыбкой во все тридцать два и средним пальцем. Дальше в разведпоходы вместе ходили и костры разводили, ты всегда был где-то на периферии, не близко, но рядом. А я даже не пытался понять почему замечаю тебя всегда и везде, нравилось шутить с тобой, смеяться над дурацкими армейскими анекдотами, на равных, хоть и семь лет разницы.        Когда из нашей замаскированной точки сделали горячую, я понял, что улыбочки твои были лишь для того, чтобы не показывать всем, как ты боишься. Как мальчишка трусливый боишься и умирать, и стрелять, и самого слова война боишься. Когда я первый раз отдал тебе приказ «стрелять», ты посмотрел на меня так, будто не понимал, что я от тебя требую, а когда я повторил, уже громче, настаивая, потому что это блять был приказ и ему обязаны подчиняться, ты кинул автомат мне под ноги и намеревался…что, сбежать? Не знаю, не успел спросить тебя об этом. Сначала забыл, а потом не успел. Если бы не я, или будь на моем месте кто-то другой, тебя бы под трибунал. Ослушался прямого приказа. Пришлось включать свой самый приказной тон и с напором наорать на тебя, попросить просто оставаться рядом и не делать глупостей. Один из немногих случаев, когда ты просто послушался даже не приказа, а меня.        - Почему ты ослушался? —спросил я у тебя потом, а ты со стыдливой ухмылочкой ответил мне:        - Я забыл как пользоваться автоматом, - неправда, конечно, а может и правда, от страха и не такое бывает.        - Я всегда знал, что задиристости в тебе больше, чем мозгов.        Поцеловал я тебя первый раз в душе, когда вдвоем остались. Потому что знал, что если сейчас не решусь испытать судьбу еще раз, то прошлое уже никогда не даст мне решиться. В последний раз, когда ты заставил меня дать это ненавистное слово, я спросил у тебя, почему ты тогда позволил мне. А ты не нашел ничего лучше, чем сказать, что это я не позволил отказать, что так крепко держал его, он просто не смог бы вырваться. Чушь собачья. Мне вот интересно, ты до сих пор себя этим успокаиваешь? Ты был сильнее многих офицеров, которых я знал, и уж точно сильнее меня. Я заставил тебя? Как же ты оправдывал то, что отсасывал мне потом в том же душе? Как я тогда не смог разглядеть в тебе обычного труса, крепкого физически, способного задираться на старших, но не способного признать, что я нужен тебе.        Неужели это было так сложно? После всего, на что ты соглашался со мной, после того, как ты разрешал мне иметь тебя на всех горизонтальных поверхностях моей квартиры, когда мы вернулись? Кого ты пытался убедить всем этим дерьмом про то, что тебе было скучно, я был старше по званию, вдруг я бы рассказал кому-то про тот случай с брошенным мне под ноги автоматом? Меня ты этим не убедил. Читать тебя было легче, чем ты думаешь. И каждый раз, когда ты говорил, что все, вот сейчас точно мы трахаемся последний раз, ты отдавался мне так, как никогда больше не сможешь никому, сам наверное, глупый, верил. А потом снова приходил.        - У меня дембель завтра, - вот так просто, а потом, - я знаю, что говорил это уже кучу раз, но, - и пауза, а я просто продолжаю чай себе заваривать из штабного чайника, - завтра я уеду домой, на этом все.        Тебе тоже не просто было, руки сжимал так, что шрамы от ногтей остались. А я больше ничего не мог сделать, кроме как поцеловать тебя снова в немой просьбе не бросать, но ты же сильный, и храбрый, и себя уже к этому времени убедил, наверное. Поэтому оттолкнул так сильно, как в тот, в первый раз должен был, и развернулся к двери. Едва успел схватить тебя за предплечье.        - Ты что, не понимаешь? – прищурился, смотря ему в глаза, хотя знал, что ничего там не увижу, - я же люблю тебя, Артем.        Но ты знал это, не так ли?        - Обещай, что не станешь меня искать, я не хочу видеть тебя больше, обещай мне.        И я пообещал.