Предрождение романа

После долгих лет вынашивания замысла, лелеемого им бережно, как она лелеяла свой выступавший уже немного — в облегавшем почти платье с оборками, которое пришлось заменить на новое, свободного кроя, расходившееся под грудью широкой плиссированной трапецией, было особенно заметно — живот, в тесной каморке, прокопчённой едким табачным дымом до синевы, он приступил к осуществлению мечты — и само осуществление её совпадало точно и аккуратно с именем фальшивой мечты-героини романа — последних лет ещё до их супружества, занявшей всю их сознательную жизнь вместе; она влюбилась когда-то в лелеемый им бережно замысел, в тайну, окутывавшую недоосмысленный, даже ей недосказанный до воплощения в бумаге, до выхода, до рождения на свет многотысячным тиражом роман. Он писал, не позволяя ей никогда заглянуть через плечо, спиной к насквозь, казалось ей, прокопчённой стене, писал и курил, докуривал, закуривал снова, строкой за строкой укладывая в ровные белые листы ровные чёрные буквы, такие точно подогнанные и ровные, что у неё рябило в глазах, когда случайно, ставя кружку на стол ему, сбоку от пепельницы — излишней, впрочем, ведь он часто забывался и тушил докуренные сигары о лакированный стол, — она взглядывала стыдливо и права посягнуть на тайну — старательно оберегаемую им, будто бы рассыпалась бы от чужого, не его взгляда — не имея в экран. Он писал, не замечая ни её, ни дня и ночи, ни закончившихся и подсунутых ею ему в страхе, что вдохновение покинет его с докуренной пачкой новых пачек, ни смены горячего чая — иногда сменявшегося и супами в тех же кружках, и разведённым до жидкости овощным рагу, и нежнейшим пюре для питья, — ни перебоев со светом и купленного ею вместо белой распашонки и обоев в детскую блока питания, спасавшего его роман от гибели в одном из перебоев. Он писал; она любила.