Поезд

Тщетно пытаюсь согреть заледеневшие пальчики. Быстро докуриваю сигарету. Вторая. Господи, да что же со мной сегодня?! Домой… А хочу ли? А надо ли? А ждут ли? И если не домой, то куда?! И как я только тут оказался-то? Судьба забросила? Да, пожалуй, она, окаянная, взяла за шкирку и забросила: Джо позвонил весь в соплях, крестного для сына найти не может, и вот я, по-собачьи преданный дружок, несусь за много километров от дома, дабы покрестить его сына… Нелепости какие… 14 часов на поезде… До отправления минуты 4. Курю третью. Проводник, то ли видя моё смятенье, то ли уже совсем замёрзнув в ожидании, нетерпеливо смотрит на меня: – Молодой человек, вы едете? – Да, – меланхолично протягиваю своим высоким тенором… Состоявшийся герой-крестный-дива-оперетты возвращается домой. Чёрт… Чертовски холодно. Провинциальный февраль оценил все прелести столичной шёлковой рубашки, сковав меня железными кольцами колючего мороза. Настроение отвратительное. Но чтобы как-то согреть этого сурового месье в форме, импровизирую нелепый разговор «ни о чём»: как я весело пел в одном из злачных мест их славного Хренаполиса. Наконец, протягиваю ему билет и паспорт, собираю с перрона свои пожитки – сумку, собранную для меня счастливым отцом, да старенькую семиструнку в потёртом кофре, желаю проводнику доброго вечера и поднимаюсь в поезд. Да, продрог до костей… заболею ведь… ну и шут с ним. Зябкими руками пытаюсь открыть дверь в купе. – Да что же ты такой слабенький? – кареглазый брюнет с легкостью героя-спасителя - щедро -распахивает передо мной уже трижды проклятую дверь. Брюнет… лет 35. Высокий, статный, кровушка со сливками. Задорный взгляд, приятная мягкая улыбка, немного резкие черты. Симпатичный. Не приторно-сладкий, мужественный. Этакий Жерар Депардье, но по-американски. – Роберт, – брюнет протягивает мне руку. – Де Ниро? – как-то ехидно от неожиданности вспрыскиваю я. – Лучше! – самодовольно парирует он. - Можно просто Роб. – Честер. Можно просто Чез. Пропускает меня в купе. Заходит сам, немного прикрывает дверь. – Майк, знакомься, Честер. Этот юный джентльмен едет с нами, – объявляет он с торжественностью, свойственной попсовому телеведущему. Замечаю у окна мужчину лет 40. Он нехотя поворачивается ко мне. Едва уловимый кивок. Усталый взгляд, который немного оценивающе останавливается на моём кофре. Сам так себе. Никакой. Щупленький, худенький, серенький, болезненный. Совсем невзрачный. Быстро отворачивается обратно к окну. – Это Майк, мой лучший друг. Ему что-то совсем нездоровится. Бедняга… – соловьём передо мной заливается Роб. – Помолчи, болобол! – через силу выдавливает из себя Майк. Его густой терпкий низкий голос вызывает в груди лёгкий трепет. Роб тем временем помогает мне устроиться. И пальто вешает, и с сумкой помогает разобраться разобраться, и даже готов уступить свою верхнюю полку, если мне будет угодно… – Пацаны, так у меня же пироги с собой! И яблоки! И вот конфеты… – рассматриваю щедрое содержимое того, что собрал мне Джо. – А давайте пирогов с чаем замутим!!! – А давайте! – хлопает в ладоши радостный Роб. – Щас мы это, быстренько полянку сообразим, – и исчезает из купе. Мда, «пацаны»… Как-то дерзко... Ладно, Чеззи, не нуди… Похоже, они лучшее, что с тобой случилось за последние дней 10. Разбираю сумку дальше. На дне нахожу плед. Из тёплой верблюжьей шерсти. Искренне радуюсь заботе Джо. – Майк, – говорю неуверенно, – Вам холодно? Вот возьмите! – Ни один мускул, кажется, не дрогнул на его суровом лице. Набираюсь смелости, подхожу к нему, сажусь рядом, полу-обнимаю, накидывая клетчатый плед на его хрупкие плечи. – Спасибо, – отстраненно протягивает он. Уютно по-кошачьи жмётся, кутается. – Спасибо! – Когда встаю, он ловит меня за руку. Вздрагиваю от этого прикосновения. Шёлковые руки. Но такие холодные. – Вы отсядьте от окна, дует же. У Вас температуры нет? – легонько касаюсь кончиками пальцев его лба. Абсолютно холодный, как и руки. Мимолётный порыв, как же хочется его согреть... Да что же это со мной сегодня?! В купе влетает Роб с кружками. – Все к столу! Пара часов тёплой дружеской беседы, и я знаю про Роберта почти всё. Что он холост. Что он работает журналистом в одном из нью-йоркских периодических изданий. Что он играет на барабанах. Что он увлекается фотографией и востоком. Что в детстве любил роллингов больше чем битлов. Что у него 3-й юношеский разряд по настольному теннису. Что он знает итальянский. Что… В общем, я очарован! Про себя же сказал, что так и не закончил консерваторию, что пою романсы по кабакам. Наверно, моя не самая дешёвая шёлковая рубашка выдаёт-таки мою бесстыдную ложь. Но какая им разница, кто я?! Благодарю покорно за оказанное доверие, но моё настоящее вас не касается. – Значит, ты из Бруклина? – Ага! – А здесь что делал? – Крестил сына одного из друзей. – О, круто! Весь вечер Майк молчит, не знаю, слышит ли он вообще наши разговоры. Просто сидит, смотрит в окно, за которым давно стемнело. Кажется, ему стало немного теплей, на его бледном лице горит легкий, но нездоровый румянец, на мгновение он отрывается от окна, и я ловлю лихорадочный блеск его карих глаз. – Майк, ты в порядке? Может, таблеточку? – Улыбка Роба сменилась выражением тревожной заботы. – Всё хорошо, спасибо, не надо. Я немного согрелся. – Впервые слышу полноценный ответ твердым голосом… Голос… Да… Пробирает меня до мурашек. Берёт кружку. – Остыл уже… – беспокоюсь я. И через пару минут приношу ему кружку горячего чая. – Чеззи, – вот так фамильярно обращается ко мне Роберт, – а сыграй нам что-нибудь? Испуганно смотрю на него, а он, подхалим, ну просто сказочно улыбается! Смотрю на Майка: – Майк, Вы не против? – Мой голос легонечко дрожит, но кажется, этого никто не замечает. Да ё-моё, что же это такое-то?! – Да, сыграйте, прошу Вас! – в этот момент на лице Майка появляется едва заметная полуулыбка. Боже, какой у него глубокий голос… какие выразительные глаза… как же он красив… Да господи, о чём я думаю?! Медленно достаю гитару из кофра, ещё точно не знаю, что буду петь… и что бы такое спеть, чтобы его удивить? Так, Честер, полегче на поворотах, зачем тебе его удивлять? – Итак, романс… С трудом беру си-минор… Руки не мои, не слушаются, голос не мой, чужой, звучит издалека и нелепо… Кажется, не попадаю в аккорды, наверное, пролетаю мимо нот… Короче, фальшивлю безбожно… Что же это такое-то, нервы? Да не в Линкольн-центре, вроде! И вот, наконец, он, апофеоз – под моими тяжёлыми неуклюжими пальцами рвётся 4-я струна… Аплодисментов не надо. Я и сама чувствую, что бесподобен. В общем, удивил… – Чез, куришь? – Курю! – Пойдём покурим, а? Роб достаёт из кармана пальто пачку сигарет, распахивает дверь, со словами «Прошу Вас, сэр» пропускает меня вперёд, и мы идём в тамбур. – Твой друг немногословен, – пуская в воздух тоненькую струйку дыма, задумчиво произношу я. Роберт молчит, долго затягивается, долго выдыхает, смотрит на клубы дыма, снова затягивается... Кажется, ему в тягость эта тема… Но другой я сейчас предложить не могу. Роберт молчит, закуривает вторую. – Майк… Да… – сбивчиво начинает он после продолжительной паузы. – Он был весёлым и жизнерадостным… У Майка было всё: дом, семья, успешный бизнес, его все любили, друзья, партнёры, конкуренты… Душа компании… Да, чудесная семья… Замечательный сын. Муж, верный, заботливый… Два года назад они попали в автокатастрофу, сын и супруг погибли. За рулём был Майк… Он не виноват, виноват другой водитель… Да только Майк во всём винит себя… Когда семьи не стало, он потерял интерес к жизни… Бизнес разорился, он продал дом, чтобы раздать долги… Сейчас живёт у меня на съёмной квартире… Он так и не вернулся к нормальной жизни… Ест, когда приносят поесть, спит, когда укладывают спать. Мне больно видеть его таким, да и роль няньки не для меня… Кажется, Роберт продолжал свой монолог, но его слова были слишком мучительны для меня. Я воочию видел страдания Майка, но и представить не мог, как глубока была его печаль. Боль чужого человека переливалась в сердце странным жалящим желанием помочь, спасти, нетерпимым подкатившимся к горлу чувством острой жизненной необходимости вырвать его из плена тоски хотя бы на минуту, залить разлившимся в душе океаном невозможной нежности эти адскую боль. Боль чужого мне человека. Чеззи, да ты в… Роберт прервал меня на полмысли. – Чез, знаешь, что? Поздно уже. Иди-ка спать! Я щас быстренько в вагон-ресторан, немного рома, и приду. Тяжёлая неделя была…. Я быстро! А ты иди, ложись! –Хорошо, – с наигранным задором говорю я. – Только ты, правда, давай недолго, ладно? – Это уже звучит умоляюще жалобно. Я скован трепетом оказаться наедине с тем мужчиной, который только что одним махом покорил моё сердце. – Иди уже! Спокойной ночи! Выхожу из тамбура, неуверенно плетусь… Дверь плотно закрыта. Наверно, Майк уже спит. Не разбудить бы. Осторожно открываю маленькую щелочку, и мышкой пытаюсь просочиться. – Не беспокойтесь, Честер, я ещё не сплю. От неожиданности, кажется, вскрикиваю. Застываю на полушаге. Голос! Что же со мной делает этот голос. – Дверь-то всё-таки закройте, – спокойно и властно, отвергая на раз всякое возражение, говорит он. Покорно закрываю дверь. Сажусь на краешек полки. Не могу поднять глаз, как первоклассник. Глупо смотрю перед собой и, когда оцепенение немного проходит, нелепо шарю глазами по сторонам. Чувствую на себе его уверенный изучающий, сканирующий взгляд. Или нет, мне всё это кажется, и он по-прежнему смотрит в окно? Чеззи, что с тобой? Да-да, я влюбился в него. За вечер. За те три часа, что мы знакомы. Да и знакомы ли?! Сколько же в нём шарма, обаяния, чувственности. Мне не хватает воздуха, я трепещу от восторга, что он настолько близко. И нет сил смотреть на него, что-то говорить. Душу рвёт и мечет, буря нежности накрывает меня с головой этой февральской ночью. – О чём Вы думаете? – Молчу. Тишина звонко висит в воздухе. – О Вас, – произношу неожиданно для самого себя. И вижу-слышу-ощущаю со стороны собственную растерянность. – Идите ко мне! Поднимаю на него глаза. И тут же вмиг обжигаюсь его красотой. – Вы такой… – слёзы почти религиозного благоговения ручейком бегут по щекам. – Ну, иди же сюда, ко мне, не бойся меня, Чеззи! – он распахивает мне свои объятия. Я сдаюсь, подхожу, сажусь рядом, закрываю глаза, чувствую лёгкое прикосновение его рук к локтям, робкое, сомневающееся. – Я тебе противен? – Майк, поцелуйте меня! – Уже! Наконец! Я чувствую, как его рука обхватила меня за талию, вторая - за плечи. И я сам прижимаюсь к нему поближе. Его губы легонько касаются моего лба. Я ощущаю всем телом его бешеное сердцебиение, его дыхание на своей щеке. Мои руки дотрагиваются его лица. – Майк, я, кажется, люблю Вас! – и я даю выход чувствам. Страстно целую его в губы. И получаю ответный поцелуй, покоряющий, сжигающий остатки разума. Скидываю плед с его плеч, холодными ладошками залезаю под толстовку. Мои пальчики скользят по его спине, осязая шёлк кожи. Его губы ласкают моё лицо, шею, плечи. Он аккуратно расстёгивает мою рубашку. Я стаскиваю с него толстовку и футболку, смотрю на его грудь. – Аполлон! – не дожидаясь ответной реакции, снова целую в губы. Откидываю его на спину. – Расслабься, глаза закрой! – Сажусь сверху, от лица и шеи спускаюсь к груди и животу, нежно касаясь руками и губами. – Ты такой красивый! Наконец дохожу до ширинки… И совсем неожиданно для себя оказываюсь под ним на спине: какие же у него сильные руки! – Теперь ты расслабься, – лукаво улыбается он. И земля уходит из-под ног, реальность растворяется в осколках сознания, и весь этот мир перестаёт существовать… *** Майк проснулся, когда шумно и бесцеремонно друг, немного подшофе, вернулся в купе ранним утром. Осмотревшись, он спросил: – А Честер где? – Почём я знаю? Это ты тут с ним оставался… Как он, кстати? – игривый тон друга немного взбесил Карла. Проснувшись, было, в приподнятом настроении, он снова помрачнел. – Ну не обижайся! Ведь хорош же парнишка, скажи! Ну щас посмотрю! Видишь, вон гитара стоит. Значит, здесь где-то бегает твой Чеззи! Кофейку тебе в пост… – Он не мой… – Ой, да ладно, к словам-то придираться… герой-любовник! Такого парня завалил, да ещё и отпирается… – Роберт… – Прости-прости, молчу! Да, может, я и веду себя как сводня-шизофреник, но факт остаётся фактом: я давно не видел тебя таким, как пару минут назад… если этот мальчик подарил тебе столько радости… ну не смотри на меня так, Майк! Сам-то вспомни, когда в последний раз ты был счастлив? Майк поднялся, быстро надел джинсы и футболку. – Гитара стоит… а вот сумки нет… и одежды… – Как нет? – Сам посмотри… – Не понял… Слушай, пойду-ка у проводницы спрошу. Не паникуй раньше времени! Роберт стремительно направился к проводникам. Постучался, там уже (или даже ещё) не спали. – Простите, а молодой человек из 4-го купе… Весёлый такой, приветливый… – сбивчиво начал он. – Кудрявый? А он сошёл два с половиной часа назад на этой, как её... Я ещё удивилась, у него же билет-то до Нью-Йорка вроде был… а он взволнованный такой был, весь растрёпанный … – А он ничего не сказал? – Да нет, попрощался только… Озадаченный Роб вернулся к брату. – Слушай, Майк, а он сошёл… Он точно до Нью-Йорка-то ехал, а то может… – Да, – сухо - через силу - проговорил Майк. Он снова, как и вчера, сидел у окна и медитативно смотрел на проплывающие мимо заснеженные деревья. – Смотри, это же его билет! Тут и имя есть… Честер Чарльз Беннингтон! Ух ты, какой! Прям принц! У меня друзья среди копов, мы его найдём, если хочешь… К тому же он гитару забыл… и плед! Надо же ему это всё вернуть… Но Майк его уже не слышал… Он погрузился в свои - не самые приятные - мысли. *** Ранняя безмятежность зимнего утра. Центр Бруклина, многоэтажка. Роберт залихвацки припарковал машину во дворе и заглушил мотор. Бледный обессиленный Майк болезненно сощурился от яркого белого света. – Роб, я тут подожду, холодно. Ты гитару пока не бери, просто узнай, что да как. Может, это не он… Роберт снова завёл мотор и включил печку. – Да он это, 100 пудов! Обрадуется, что гитару привезли! Я щас, быстро, приведу его. Сходим куда-нибудь, поболтаем. И Роберт хлопнул дверцей своего служебного «форда». Оставшись наедине с собой, Майк вспомнил его голос, когда он пел романс. Потом его интонации, когда он шептал ему что-то, под стук колёс он не расслышал всех слов. Вдруг память показала ему его прелестные тонкие пальчики, которые немного неуклюже двигались по гитарному грифу. Майк посмотрел на кофр. Тяжело вздохнул. Закашлял. Его так и не покидало то тревожное ощущение, что Честера он больше никогда не увидит.