Постмортем

– Доволен? – Не грузи, ты меня понимаешь. – Вообще-то нет. Если что, я так и не научился нормальным таймскипам. С конца прошлой части прошло всего пять минут. Он продолжает: – Я не представляю себе, что должно со мной случиться, чтобы я бросил все и побежал на ручки к Маги. Я устал описывать чувства, буду краток: это кринж. Я жестом даю роботу понять, чтобы он пошел нахуй. Он переводит тему: – Я засунул Карката в тело, кстати. – Возьми с полки пирожок. – Я капчалогировал его, когда это сделал, чтобы показать тебе. – Здорово. Никогда Карката не видел. – Да ладно тебе. У него еще даже спина не затянулась, он не различает право и лево, котеночек такой. Не подгрузилась операционка. Я морщусь. А он: – Я знаю, что ты хочешь посмотреть. Мне лень писать, вот схема моих мыслей: 1. Я думаю, что нет, я не хочу. 2. Я думаю что-нибудь стыдное. 3. Я вспоминаю что-нибудь милое. 4. Я решаю, что я все-таки я хочу. Можете не благодарить за то, как я сэкономил вам время. Я говорю: – Вываливай. Оп – и в ногах моей постели свеженький Каркат прямо из карточки. Не очень хорошо, конечно, капчалогировать людей, но я думаю, он не против. Пройдет еще пара минут, прежде чем он вообще поймет, что произошло. Его глаза подслеповаты, как у новорожденного котенка, он беспомощно опирается на дрожащие, подгибающиеся руки, и его разрезанная спина вся мокрая от технической жидкости. Демоненок родился. В контуры его тела и черты его лица вписано золотое сечение, и не только. Можно ли рассчитать красоту? Я думаю, что можно, потому что в итоге не только я замечаю, какой он вышел красивый. Дальнейшее совершенствование упирается только в техническое задание, которое подразумевает узнаваемость. Было бы лучше сделать глаза еще чуть-чуть шире, скулы еще чуть-чуть выше, подбородок еще чуть-чуть острее, но тогда станет слишком заметна разница с оригиналом и родится зловещее ощущение обмана. Впрочем, с телом я гораздо сильнее разошелся, потому что все помнят лицо, но кто нахрен помнит, какой длины у него были пальцы, под каким углом сходились коленки и сколько сантиметров была разница между обхватом груди и обхватом бедер? Только я, наверно, и помню, потому что когда мы начали работать над телом, я это измерял. И у меня до сих пор где-то лежит 3D-модель того, каким все могло бы быть, если бы скульптор в лице меня не поработал зубилом. Он ерзает на постели, интуитивно пытаясь включить все спящие процессы искусственного тела. Это очень залипательно. Я приподнимаюсь на локтях, чтобы было лучше видно; робот поправляет мне подушку, почти вертикально ставя ее в изголовье. Взгляд Карката фокусируется, многоуровневая система линз в мягких силиконовых глазах адаптируется к освещению. Я сделал их из настоящих глазных протезов, и когда я делал заказ, магазин по какой-то причине привез мне этих глаз целый ящик. Я мял их в руках, как антистресс-игрушки, один я случайно прокусил, когда о чем-то задумался. Теперь глаза Карката так и манит потрогать. Он громко вздыхает, и это хороший знак. Его легкие – просто мешки для воздуха, но их работа очень сложна, точно так же, как и голосовых связок, вместо которых я не стал ставить динамики. Аналоговое звучание, йоу. И всю эту аудиосистему не вытянет не прогрузившаяся ОС, так что это значит, что он уже почти работает как нужно. Хорошо ли я написал ПО, если оно так долго грузится? Смотря что мы изначально считаем целью. Мне нравится смотреть, как оно поначалу тормозит. – Я так привык быть без тела, – говорит Каркат с придыханием. – Я теперь ваще не чувствую его… Я пытаюсь подпереть лицо рукой, и игла капельницы ерзает у меня в локте. – В каком плане? – Мне… мне не кажется, что все эти ощущения – актуальная информация… Я не помню, как это… Я усмехаюсь. Я не уверен, что ощущения моего тела являются актуальной информацией для меня. Ему надоедает сидеть, шатаясь, и он просто ложится вперед – так получается, что на мои ноги. Он почти ничего не весит, сплавы в его теле такие легкие, как будто я конструировал не тело, а самолет. Это инженерное решение сделано для того… для того… для того, чтобы можно было безо всякой магии хватать его на руки. Больше ни для чего. Какой смысл в кукле, которая весит шестьдесят килограмм? Это тело весит не больше тридцати. Я смотрю на капельницу, которая наконец-то почти закончилась, и вырываю иглу из руки. Хуево вырываю: из моего локтя идет кровь, и я на миг не знаю, что с этим делать, потому что мне противно вытирать ее простынью. К счастью, робот додумывается протереть мою руку спиртовой салфеткой. А потом бросается убирать льющуюся на пол капельницу. Я отворачиваюсь от него и ложусь на бок. Я зову Карката и похлопываю рукой по месту между собой и стеной. Он неловко забирается ко мне – и я его обнимаю. Я не знаю, хочу ли я это все объяснять. Если кто-то из вас когда-то занимался каким-нибудь творчеством, особенно связанным с созданием материальных вещей, то такой человек поймет, насколько можно любить свою работу, разглядывать и трогать ее без конца. Меня безумно успокаивают мысли о моей поделке, и я даже не расстраиваюсь от того, что я создал такую прекрасную штуку и никто не оценил. Мне так нравится материал, который я выбрал для его кожи. Он пористый и мягкий, гладкий на ощупь, прикасаться к нему приятно само по себе. У меня есть из такого перчатки. И волосы сделаны из офигенного полимера, они никогда не путаются. Я мог достать настоящие тролльи волосы, но зачем? Это мерзко. Я бездумно ощупываю его тело, проводя рукой по ребрам, затем по бедрам и почти до колен – куда достаю. (Надо сказать ему снять штаны, но у меня нет сил разговаривать.) Он даже не совсем робот, у него под кожей инженерно бессмысленный механизм. У него анатомически верный скелет, металлические кости, керамические суставы – все для того, чтобы можно было вот так провести рукой и почувствовать эти естественные твердые очертания. У него подвздошная кость выступает, когда он лежит на боку, и гонять пальцем тонкую кожу по ней офигенно. Залипательно. Если кожа порвется, там внутри силиконовая эмульсия. Я не пытался имитировать кровь, ее у него нет, нафиг ее. И даже сама жидкость прозрачная. Она почти совсем не пахнет, но есть какая-то легкая синтетическая нотка, и, если честно, я от нее дурею, когда мне удается ее уловить. Жидкость также абсолютно безопасна, такие штуки добавляют в кремы и лосьоны. – Дирк? – подает он голос. Выровнялся. – Не зови меня сейчас по имени, – у меня самого голос такой, как будто система со сбоями работает. – Мастер. – Я провожу ладонью по его лбу, убирая челку вверх и зарываясь в волосы. Не люблю я эти рога у троллей, мешаются, но это не важно: сердце сжимается, когда смотришь на него, на эту игрушечную головку, аккуратную и почти стерильно чистую (бактерицидные материалы, на нем минимум левых форм жизни, которые противно трогать). У меня лет десять назад была БЖД-кукла, и я вообще-то никогда не любил БЖД за все эти девчачьи смазливости, но я сделал свой собственный молд от скуки и потом любил эту куклу еще года два, незаметно таская с собой. Или не совсем незаметно, она все-таки была ростом почти полметра и я редко клал ее в инвентеку… в общем, это было весьма похожее ощущение. Как я ее любил, не описать словами, я садился за компьютерный стол и первым делом усаживал ее возле монитора, у нее было одежды больше, чем у меня, и я не забывал переодевать ее по случаю. На улицу в неглиже она никогда не ходила и не сидела дома в пыльном дорожном ансамбле. Как я ее любил… пока на материю не расщепил, когда Джейк сказал мне, что я слишком помешался, и я рассудил, что он прав. – …ты вообще слышал, что я говорю? – Нет. – Я говорю, мастер, что ты выглядишь как полное сраное дерьмо и я до сих пор не понимаю, что именно с тобой происходит. – А нахрена тебе понимать? Он смотрит мне в глаза, явно очень желая позвать меня по имени. Стоит упомянуть, что ему по факту ничего не мешает, кроме его собственного желания исполнять мой приказ. Его свободу воли я не трогал никак. – Ты знаешь, сколько всего говорят в системе? – Мне надо это знать, только если ты собираешься составить расстрельный список из конкретных номеров. Он утыкается лбом мне в ключицы, молчит, потом переводит тему: – Я все еще нихрена не чувствую тело. Как будто в виртуальной реальности. – Интересное сравнение. Такое можно долго гонять. – Мне не надо далеко двигать руку, которая уже находится глубоко за поясом его штанов, чтобы переместить ее на лобок. – Даже так? Он улыбается вот этой своей ядовитой, несчастной улыбкой, одновременно холодной и теплой каким-то образом. – Даже так. Тяжело описывать эту замороченную троллью анатомию, даже когда знаешь ее, так что предлагаю удовлетвориться упоминанием того факта, что он где-то на 1/3 возбужден. И эта дробь приближается к целому числу, когда я поглаживаю его пальцами. – Ты всегда так легко заводишься. Он смеется. – Ты так говоришь, как будто это не твоих рук дело. Ммм, вообще-то нет. Свобода воли распространяется в том числе и на вот эту мокрую от подкрашенного раствора выпуклость. – Твоя чувствительность примерно равна той, что у тебя была, и я не трогал никакие области, связанные с сексуальностью, в твоем разуме, – говорю я с улыбкой, перебирая пальцами. Шепчу ему в ухо: – Так что это чисто ты. Он начинает вздыхать, я мычу что-то ласково. Дебильные вещи в том тексте про меня с ним написали, вранье. Я могу куда лучше. Выпуклость было сделать сложнее всего. Она гибкая и подвижная, влажная, изменяется в размерах и не имеет внутри никакого каркаса. Пару раз я бросал все и уже готовился написать Каркату, что прости, но теперь у тебя будет хуй, это проще, однако потом снова садился думать над задачей. И теперь эта выпуклость символизирует для меня победу технического прогресса над природой и конкретно мою победу над ней. Эта троллья елда – мой философский камень, когда я ее наконец-то сделал, я почувствовал себя алхимиком, победившим законы Бога. – И я знаю, что тебе такое очень нравится. Тебе нет смысла пытаться меня обмануть, я все знаю о тебе, – шепчу я, продолжая его трогать. – Ты моя кукла, ты мой. Я могу тронуть тебя как угодно в любой момент, я могу трахнуть тебя как угодно в любой момент. И ты ничего не сможешь с этим сделать, тебе останется только это принять. Не стоит думать, что я делаю это для себя. Я говорю эти вещи, потому что они его заводят; это то, что он хочет слышать. – Твое тело у меня, твой разум у меня, и я не только могу взять их, я могу отредактировать их. Я могу сделать тебя бездумной секс-игрушкой, и если я решу так – куда ты от этого денешься? Я могу заставить тебя кончать по полчаса, это несложно. Я могу заставить тебя кончать десять раз подряд. Я могу сделать с тобой что угод– Я обрываюсь на полуслове, чтобы упасть в бесконечную черную бездну полугодовой паузы, успевая почувствовать, как Каркат мечется в моих ослабших руках и глухо (мои уши глухие) кричит.