(B)Romance

Не получается... Чонин сцеживает сквозь зубы ругательство и садится на полу, потирая ушибленное колено. Музыка еще гремит, и воздух вокруг него почти вибрирует; биты стучат в висках, а Чонину до зуда на кончиках пальцев хочется зажать уши. Ему хочется рухнуть в обжигающе холодное море и качаться на тихих волнах, пока с неба над его головой мелкими стеклянными крошками ссыпаются звезды. А когда воду покроет блестящим, как лед, серебром, он закроет глаза и выдохнет теплый молочный пар прямо в бледно-золотую луну — и дно позовет его. И тогда он погрузится в необъятную, словно бы космическую черноту и, опускаясь все глубже, наконец, перестанет слышать хоть что-то, кроме ленивого тока крови. Чонин заваливается на спину, широко раскинув руки. Тело гудит каждой клеточкой, и несколько мгновений он действительно наслаждается бездействием. Но мокрая от пота футболка неприятно льнет к коже, и под исправно работающим кондиционером Чонину вскоре становится зябко. На самом деле, ему нравится холод и в иное время он не отказался бы полежать так еще немного, но сейчас он все-таки слишком разгорячен тренировкой, чтобы позволить себе такую вольность. Чонин должен встать, потому что иначе велики шансы застудить спину, а этого никак нельзя допустить — тем более, теперь, когда их осталось всего восемь, и ему приходится танцевать и за себя, и за отсутствующего Исина. Он не может тренироваться вполсилы, даже если у него ноет нога, которую он подвернул еще вчера, не сумев верно завершить вращение, и хореограф велел ему поберечься. Чонин всегда, каждый чертов день, должен упорно, до изнеможения работать, потому что если он ошибется в танце, то подведет остальных. Но, честно говоря, он смертельно устал. Лодыжку простреливает боль, но это можно и перетерпеть. Поднявшись, Чонин неуверенно шагает к выходу. Он добирается домой в начале второго, и оставшихся сил едва хватает на то, чтобы принять быстрый душ и уронить себя на нерасправленную кровать. Чонину кажется, что он заснет, едва голова коснется подушки, но его беспокоит слишком многое, и он бессмысленно пялится на спинку кровати, снова и снова прокручивая в голове танцевальные элементы и свои нелепые ошибки. Где-то в куче сваленной у ванной одежды назойливо вибрирует телефон, и Чонин, досадливо прикусив губу, накрывает голову подушкой. Он почти уверен, что это нуна — она с мужем сейчас в Морфу, и, кажется, Чонин обещал позвонить ей. Он чувствует укол вины, потому что прежде никогда не нарушал данного слова и, наверное, сестра на самом деле волнуется. Чонин порывается встать, но телефон смолкает, и он замирает на середине движения. Нуна расстроится, думает Чонин и закрывает глаза. А потом открывает их снова и все-таки идет за проклятым смартфоном. Сообщение от сестры приходит, едва загорается экран, и, быстро мазнув взглядом по тексту, Чонин падает на подушку, легко улыбаясь. Но улыбка мгновенно тает, стоит ему только приметить дату. Не вполне понимая, что делает и который час, Чонин отыскивает номер в неожиданно коротком списке контактов и, не дав себе шанса передумать, прикладывает телефон к уху. Исин отвечает после четвертого гудка, и голос у него подчеркнуто недовольный, но совсем не сонный. — Кай-ши, — строго выдыхает он, — посмотри на время. Чонин хмурится от непривычного и сухого обращения — оно как пощечина, хотя, конечно, у Исина есть все основания злиться. Никогда прежде Исин не показывал обиды так явно, и Чонин сомневается, что до этого дня вообще обижал его всерьез. — Хен, — частит он, — хен, я знаю, что уже очень поздно... Прости меня, я такой идиот. Я так хотел все сделать правильно. Я должен был помнить, но так вымотался, что обо всем забыл. Мне так жаль. Я ужасно себя чувствую... Исин шумно вздыхает, и Чонин слышит скрип кровати, легкие шаги и шум открывающейся балконной перегородки. Звук становится чище, но все еще немного пощелкивает из-за резкого ветра и гула проезжающих машин. — Хен, — снова зовет Чонин, — ты вышел на улицу, правда? Ты тепло одет? — Не беспокойся, — ровно отвечает Исин, и теперь его голос звучит значительно мягче, хотя по-прежнему огорченно. — Все будет в порядке. Лучше расскажи, что происходит с тобой. — Со мной? Исин выразительно молчит, и Чонин слышит только его шелестящее дыхание, будто ветер перекатывает листья по тротуару. Хотя, возможно, так оно и есть. — Все хорошо, — наконец отвечает он, но Исин по-прежнему ничего не говорит, и, в конце концов, Чонин сдается. — Я устал, — признается он. — Ненавижу осень. Он ждет, что Исин сведет все к шутке, но Исин только согласно хмыкает, побуждая продолжить. Чонину совсем не хочется продолжать, потому что это бессмысленно и совсем ничего не изменит, но Исин все еще ждет его ответа и, по крайней мере, это он заслужил. И Чонин рассказывает. Ему кажется, что он переполнен, и слова, которые он хочет сдержать, выплескиваются против воли, потому что Исин его слушает. Он внимателен и даже мурлыкающе смеется, когда Чонин жалуется на неуклюжие танцы Чонде. У Исина очень красивый смех, и между делом Чонин говорит ему еще и об этом. — Прекрати, — обрывает Исин на полуслове, и он так явно смущен, что Чонин не может сдержать улыбку. — Это звучит двусмысленно даже для меня. Тебе стоит поспать. — Не получается, хен, — тут же отзывается Чонин. — Я хочу, правда, но не получается. Стоит мне закрыть глаза, как я начинаю думать об этом танце. И мне так страшно подвести всех, хен. Я боюсь, что не справлюсь. — Сделай это сейчас, — вдруг просит Исин. — Что? — Твои глаза. Закрой их прямо сейчас. Чонин недоуменно моргает, но все-таки выдыхает: — Хорошо, — и послушно смежает веки. Исин долго молчит, а потом едва слышно произносит: — Сегодня чудесная ночь. Небо будто затянуто бархатом, и звезды на нем похожи на маленькие цветы, — а Чонин думает, что единственный бархат здесь — голос Исина, и вслушивается жадно и немного испуганно, потому что это слишком ценно, чтобы пропустить хоть слово, когда Исин говорит так нежно и хорошо. — Такими часто украшают букеты, — шепчет он словно нарочно, — оттеняя жгучую красоту роз или горечь хризантем. Они пахнут легкостью, чем-то невесомым и чистым, как снег, который выпадает так редко, что напоминает чудо. Город одинок и безлюден, и лишь где-то вдалеке горит свет в чьих-то окнах. Знаешь, заглянуть в чужое окно — все равно, что увидеть другую вселенную. Есть в этом что-то потустороннее и неземное... Исин все говорит и говорит, а Чонин чувствует, как тяжелеют веки, а тело, напротив, становится почти невесомым. Он представляет Исина светлым полупрозрачным облаком посреди обступившей город ночи, и Исин красивый — красивый иначе, чем нравится Чонину, но теплый, и его хочется касаться. Чонин обнимает его со спины и горячо выдыхает в затылок: — Я соскучился по тебе, хен. Исин переплетает их пальцы на своем животе и сжимает неожиданно крепко, словно боится отпустить. — Я тоже, Чонин-а, — отвечает он. Очень.