После

      — Идем, — говорит она, протягивая ему руку.       Так странно смотреть в эти уже не черные глаза, в это лицо — живое, теплое, на котором выражения страха, изумления, благодарности сменяют друг друга, как в калейдоскопе. Когда он был Чужим, черноглазым высокомерным ублюдком, у него никогда не было такого лица.       И он никогда бы не оперся на ее руку. А сейчас этот мальчишка, имени которого она до сих пор не знает, вкладывает свою ладонь в ее. Тут же вздрагивает, смотрит на обтянутые перчаткой железные пальцы и такая вина плещет из его глаз, что в ней, кажется, можно утонуть.       — Идем, — повторяет она. — Я выведу тебя отсюда.       Он кивает, с трудом поднимаясь. Моргает, оглядываясь, щурится. Протягивает в никуда раскрытую ладонь:       — Кажется, я тоже могу, — сжимает пальцы, словно бродячий фокусник, прячущий Бездну в кулаке, — нас вывести.       И Бездна в самом деле прячется.       Они стоят посреди двора бывшей горнодобывающей компании, почти там, где Билли устроила свое логово. Уже слышны крики сектантов, обнаруживших пропажу, они оглядываются одновременно, чтобы увидеть корчащегося на земле голого человека, впивающегося пальцами в свою грудь. Билли тихо отступает в тень, тянет за собой мальчишку. Тот пятится за ней со странным лицом, потом начинает нервно смеяться. Объясняет, захлебываясь кашляющими, невеселыми смешками:       — Я помню его — в мое время. И в Бездне, потом. Один из тех, кто убил меня. Кто удивлялся, почему я с ними не говорю…       Билли молча дергает давящегося словами мальчика за руку, затаскивает под своды старого тоннеля. Схватив за плечи, разворачивает лицом к себе, ловит плавающий взгляд зеленых глаз. Приказывает:       — Забудь. Все эти люди — не наша забота. — И совсем другим, мягким тоном предлагает: — Идем в Карнаку? У меня больше нет корабля, но в городе можно найти убежище и работу.       Он обмякает в ее руках, не отводя взгляда. Просит:       — Прости меня, — чуть кивает на ее правую ладонь. Билли фыркает вместо ответа, встряхивает мальчишку чуть сильней. Отворачивается, поясняя:       — Я соберу вещи.       Он стоит посреди тоннеля такой растерянный, что Билли, скатывая одеяло, спрашивает только чтобы нарушить тишину:       — И как тебя зовут?       Мальчик, бывший Чужим, медлит, прежде чем ответить:       — У меня не получится повторить это на языке живых. Но если перевести, то будет что-то вроде… Марк?       Билли усмехается:       — Мило. А фамилия у тебя была, Марк? Или прозвище? Имей в виду, если назовешься Чужим, все смотрители Островов будут бегать за тобой, чтобы сделать сребрографию… На фоне трупа.       Он криво улыбается в ответ на неуклюжую шутку, касается пальцами век, как человек, у которого болят глаза. Похоже, жест войдет у него в привычку.       — Блэкайд*? — предлагает неуверенно.       — Немногим лучше Чужого, — критикует Билли. — Давай просто Блэк**. Фамилия как фамилия.       Он кивает. Присаживается рядом на корточки, подает горелку и оставшиеся банки консервов. Последнюю из них Билли, внезапно почувствовав голод, вскрывает, отхлебывает жирной подливы. Протягивает мальчишке, вытирая губы рукавом:       — Попробуй.       Он берет осторожно, отпивает. Возвращает банку, все еще хмурясь — видимо, не в силах сформулировать мнение относительно вкуса растаявших заливных угрей. Билли смеется.       — Гадость, верно? Но сытная.       Кидает ему еще одну банку, пальцами вылавливает из своей кусок рыбины, отправляет в рот. Мальчик повторяет за ней, судя по всему, распробовав. Еще бы. Если четыре тысячи лет ничего не жрать, уж наверное проголодаешься.       Наконец угри кончаются, Билли закидывает за спину тощий рюкзак.       — Пошли, Марк Блэк. Надо спуститься в Карнаку до темноты.       ***       До темноты они, конечно, не успевают. Билли распаковывает походную постель на склоне горы, под невысоким обрывом, худо-бедно защищающим от ветра. Бросает через плечо:       — Я поищу дрова.       И скрывается в ночи, оставляя мальчика одного. Она останавливалась примерно здесь же по пути в шахты и помнит рощицу, обеспечившую ее прошлым костром. Наломать веток не сложно даже в темноте. Сожалеет — надо было сказать парню зажечь горелку, тогда проще было бы найти обратную дорогу. Да и вообще можно было бы следить, как он там.       Она беспокоится за него. И называть его Марком получается разве что в шутку. Она видела его лицо не так уж часто, но все равно въелось в подкорку — Чужой. Сектанты говорили, без него мир рухнет. Вроде не рухнул, Карнака внизу все так же сияет огнями ярче звездного неба, море вдали отражает луну. А у Билли в голове сплошной бардак, вполне соответствующий рухнувшему миру.       Что с ним делать теперь, с этим мальчишкой? И что делать теперь ей самой, больной милосердием убийце, капитану без корабля?       Хрустит ветка под неосторожной ногой, Билли, роняя охапку хвороста, оборачивается, мгновенно выхватив меч.       Мальчик за спиной пятится, поднимая открытые ладони. Звезды отражаются в широко распахнутых глазах.       — Чтоб тебя, — вздыхает Билли, вбрасывая оружие в ножны. — Не подкрадывайся ко мне!       Он быстро кивает, но остается стоять. Билли морщится, сует ему в руки хворост. И только тогда, столкнувшись с ним взглядами, догадывается спросить:       — Что не так?       — Бездна, — шепчет мальчик. — Она рядом.       Бандиты, больше не считающие необходимым прятаться, достают оружие, плотнее сжимая круг. Теперь и Билли чует амулеты на их поясах, вздергивает верхнюю губу в гримасе хищного зверя.       Пусть попробуют их достать!       ***       — Спасибо, — хрипло смеется она, когда наконец начинает разводить костер. Банда идиотов, напавших на них, очнется под утро, да и тогда надолго будет занята вопросом, как отвязать себя от дерева. — Если бы ты не предупредил, было бы сложней. Хорошо дерешься, кстати.       «А милосердие — наша общая дурная привычка», — усмехается уже про себя, не вслух. Впрочем, вдвоем связывать этих кретинов было вполне сподручно. Оттирать от крови и точить меч дольше.       Горелка оказывается пустой, так что приходится извлечь из сумки чудом взятые с собой допотопные кресало и кремень. Не то чтобы Билли толком умела ими пользоваться.       Мальчик напротив нее молчит, лицо такое, что хочется поймать его за подбородок и повнимательней вглядеться в глаза — просто чтобы убедиться, что они все еще зеленые, а не черные.       — Я должен тебе жизнь, Билли Лерк, — говорит тихо, но уверенно.       Она равнодушно отмахивается:       — Мне должна жизнь целая толпа стражников, которых я могла прибить, но не прибила. Но что-то я не вижу очереди на возвращение долга.       — Я — не стражники, — он резко вскидывает голову. Билли ухмыляется детской обиде в голосе и тут же отвлекается — из-под кресала наконец вылетела искра, заставив припасенную бумажку вспыхнуть. Мальчишка горячо объясняет: — Ты сделала для меня больше, чем для них. Я был твоей целью, твоим контрактом. А ты не только не убила меня, ты подарила мне однажды отнятую жизнь. Тогда, когда я родился…       Билли раздраженно перебивает его, все еще уговаривая пламя перекинуться на ветки:       — Того мира, в котором ты родился, давно нет! Слышишь, парень? Можешь делать, что хочешь, идти, куда хочешь. Ты мне ничего не должен.       Наконец одолев костер и чуть успокоившись, смотрит на поникшего мальчишку. Добавляет мягче:       — Я тебя не гоню. Если хочешь, оставайся. Если тебе так важно вернуть мне долг — делай, что считаешь нужным.       Он быстро кивает, поднимая на нее глаза. Выражение лица как у лопоухого щенка, потерявшегося на улице.       — Мне важно. Только я никогда не смогу вернуть его полностью, — он медлит, но теперь Билли молчит. Слушает, подперев щеку кулаком. Мальчик ведь сам понимает, что не обязан следовать замшелым правилам, но почему-то хочет это делать.       — В моем мире жизнь спасенного принадлежала спасителю, — тихо договаривает он, опустив голову и скрещивая руки на груди. Раньше этот жест выглядел высокомерно, почти угрожающе, а теперь скорее как попытка защититься.       Билли изучающе разглядывает его, потом спрашивает в лоб:       — Ты что, хочешь стать моим слугой? Ты так думал про всех, кого спасал своими метками?       — Больше, — шепчет мальчик, не поднимая глаз. — Рабом.       Она вскидывает брови, а он только сжимается сильней, словно боится того, что она может ответить.       Что она может согласиться? Или отказать?       «Ему просто некуда идти», — понимает Билли очень отчетливо, глядя на черноволосую макушку. — «Он не представляет, как жить. Впрочем, я этого тоже не представляю».       Она никогда не думала о том, что будет делать после победы.       — Ладно, Марк, — вздыхает она. — Я согласна.       По крайней мере, вместе им будет не так одиноко.