Колеса стучат тихо

Вокзал встретил Сергея оживленным гулом. Туда-сюда сновали люди. Они тащили свои огромные чемоданы, пихались и толкались, чтобы занять побыстрее свободное место, громко говорили и все время смеялись. А Белов не мог понять, как они все могут смеяться. Как вообще можно быть счастливым, зная, что вот человек есть на свете — ходит, говорит, если повезет, даже любит кого-то, страдает и радуется, одним словом, живет, а потом в один момент — раз! — и его не стало! Был человек — нет человека. Были лучистые глаза — остался только холмик в земле. И не услышать больше родного до мурашек по спине голоса, не обнять, не рассказать о том незначительном, что мало кому рассказать можно. О том, что вчера устал после тренировки так, что ноги подкашивались при каждом шаге. О том, что раньше, в детстве, взрослые — теперешние — проблемы казались сущим пустяком. О том, что хочется верить, что ты завтра проснешься, и снова завертятся эти лопасти огромной мельницы под названием Жизнь, которая перемалывает и ломает людей, но все-таки вертится и не стоит на месте. Сегодняшнее утро закинуло Сергея на вокзал. В его кармане торчал билет, в руке висел полупустой, собранный второпях чемодан, а в зубах была зажата незажженная сигарета «Нашей Марки». Вспоминая то, что было сегодня утром, Белов не мог не подумать о том, как пара десятков букв, впечатанных в бумагу чьими-то безразличными пальцами, могут все поменять. Утром была телеграмма. А в телеграмме было то, чего так боялся Сергей: его старушка-мать умерла, так и не дождавшись сына. И теперь он ехал в Нащеково — село, в котором он не был уже больше трех лет. Возвращаться в родное место спустя три года и так тяжело. А возвращаться туда из-за смерти родного человека казалось совсем непосильной задачей. …Кто-то самым наглым образом вытянул у него изо рта сигарету, тем самым прервав то меланхоличное состояние, в котором находился Белов, и приведя его почти в бешенство. Сергей ощетинился и обернулся туда, откуда тянулись длинные наглые руки. Он готов был сказать этому наглецу что-то грубое и злое, но вдруг увидел перед собой Модестаса и растерялся. — Привет стахановцам! — поприветствовал друга Паулаускас преувеличенно бодро. Кинул сигарету на асфальт, подошвой ботинка отволок ее в сторону, к урне. Почему было бы не кинуть ее сразу в урну? Глупый вопрос. Это же Паулаускас. Он всегда делает так. — Не думал, что ты куришь, — сощурившись, протянул литовец. — А я и не курю, — хрипло ответил Сергей. — Решил попробовать, да и то не получилось. — И правильно. Тем более, «Наша Марка» — не то, с чего я бы посоветовал начинать курить. Белов на это ничего не ответил. Модестас посмотрел по сторонам, кинул взгляд на перрон и снова уставился на Сергея. — Ты почему ничего никому не сказал? — понизив голос и приближаясь к Сергею почти вплотную, спросил Паулаускас. — Сказал. Гаранжину, — помрачнев еще больше, ответил Белов. — При чем тут Гаранжин?! Ты мог сказать мне?.. Белов нахмурился и поудобнее перехватил чемодан. Потолок здания вокзала и так давил на него со всей тяжестью, а тут еще этот Паулаускас, который стоит и капает на нервы, да притом еще, кажется, и удовольствие от этого получает. — В общем, — Модестас полез во внутренний карман легкой куртки, — вот. Он достал белый чистый конверт и теперь протягивал его Белову. Сергей непонимающе глядел на друга. Взял конверт. Открыл. В нем лежали деньги. Много маленьких шуршащих красных купюр. — Что это? — коротко спросил он у Модестаса, который стоял, прислонившись спиной к стене и засунув руки в карманы. — Деньги. Ребята просили передать от команды. Ты же только что форму купил, много еще на обезболивающие из Штатов ушло… А тут такое. — Форму вся команда закупала, — быстро сказал Сергей. Белов понял, что литовец отдает ему свои собственные деньги и что команда ничего не знает про его сложную ситуацию — Паулаускас ничего бы не сказал им. Сергей попытался вернуть деньги другу, но Модестас не взял. — Возьми и не строй из себя гордого, — с ноткой раздражения в голосе приказал он. — Все мы люди, и никто не знает, что с каждым из нас может случиться завтра. Рука Белова, сжимающая конверт, неуверенно дрогнула. Он в упор посмотрел на Паулаускаса, который словно прочитал те мысли, которые вертелись в голове у Сергея несколько минут назад. Модестас глядел на него с тем же хитрым прищуром. Несмотря на кажущееся на первый взгляд спокойствие, он был взволнован. Сергей это видел. — Я отдам, — тихо сказал он, глядя в серьезные глаза друга. — Спасибо. Издалека до них донесся гудок приближающегося к платформе поезда. — Да, и еще подожди, — встрепенулся Модестас. Достал из кармана половину карандаша, облизал его и, приблизив руку Сергея с конвертом к себе, написал на нем: «Кретинга, ул. Бируте, 26а». — Это мой литовский адрес, я скорее всего в отпуск туда поеду, — сказал Паулаускас, засовывая карандашный огрызок обратно в карман. — Приезжай. — Приеду, — сказал Сергей и улыбнулся. — Пообещай, — настойчиво потребовал литовец, опустив голову немного вниз и как бы бодаясь с воздухом, как бык. — Обещаю, — Белов поймал руку Модестаса и сжал ее в своей ладони. Народ двинулся с места и стал проталкиваться к выходу из здания — очевидно, поезд уже прибыл. Вслед за людьми друзья вышли на перрон. — Ну, счастливо! — сказал Паулаускас, хлопая друга по плечу, когда они подошли к краю платформы. Какая-то женщина-проводница тут же отогнала его от желтой линии. Она закричала на Паулаускаса за нарушение техники безопасности, Модестас, не оставшись в долгу, ответил что-то очень грубое, а Сергей сжимал в руках конверт с адресом и плакал. — Чего ты? — удивился Паулаускас, повернувшись к другу и увидев его в таком состоянии. В последний и единственный раз он видел Сергея плачущим в тот день матча на Олимпиаде в Мюнхене. Белов даже плакать не мог по-нормальному, как все люди. Он лишь кусал губы, а в его глазах стояли слезы, но почему-то не стекали по щекам. Модестас крепко обнял Сергея. На прощание сжал его плечо. Белов повернулся и, уже не оглядываясь, вошел в тамбур поезда. На входе в вагон стукнулся головой о притолоку, и это слегка привело его в чувство. — Приезжай! — услышал Сергей голос Паулаускаса уже из вагона. Литовец шел за отходящим от вокзала поездом и смотрел на друга. — Я приеду! — хрипло крикнул из окна Сергей. — Модя, слышишь меня? Паулаускас поднес ладонь к уху, показывая, что не слышит слов друга. Сергей открыл окно и крикнул еще громче: — Я при-е-ду!.. Модестас усмехнулся одной половиной рта. Крикнул что-то в ответ, но из-за стука колес и прочего шума Белов не разобрал, что именно. А по губам прочитал: «Буду ждать». Поезд шел, постепенно набирая ход. Ветер трепал волосы Сергея, и проходящая мимо проводница — та самая, что отчитала Модестаса — сделала Белову замечание и закрыла окно. А мысли снова закрутились в голове Сергея, но теперь они не рвали его изнутри. От них было спокойно на душе. Да, человек смертен. Но ведь ничто не бывает вечным. Все проходит. Не привыкать к чему-то не получится, как ни старайся. Просто нужно научиться отпускать. Сергей прижался лбом к прохладному стеклу. Закрыл глаза. Откуда-то веяло горьковато-пряным запахом кофе, и временами слышался все тот же смех. Жизнь вокруг шла своим ходом. И только колеса стучали тихо.