Eternity

      Каллен захлопнул книгу и устало потер переносицу. От чтения его оторвал шум снизу; кажется, из кухни. Затем он услышал далекий голос Эвелин и вопросы слуг. Что у них там стряслось?       Надо было бы встать, спуститься в гостиную, узнать, что произошло, но Каллену не хотелось даже шевелиться. На него накатила странная апатия — ничего не хотелось, ничего не вызывало интереса. Бывший Командер вяло размышлял, кто мог стать виновником переполоха. Дети? Вероятно, но почему тогда он их не слышит? Эвелин? Ей это не нужно. Может, кухарка сама что-то натворила, и теперь леди Тревельян ее отчитывает?       В этот миг Каллен увидел в дверном проеме, как по коридору пронеслась Эвелин.       — Что-то случилось, милая?       — Нет, все в порядке! Просто… — ее голос потонул в глубине дома, скрадывая слова, но Каллен успел увидеть фиолетовые отблески. Это все объясняло. Значит, все-таки Дориан объявился?       Ревность зашевелилась где-то внутри, но усилием воли Каллен ее успокоил. Он помнил, что Дориан тот еще интриган, но он вроде бы никогда не причинял вреда Тревельян. Во всяком случае, в Инквизиции были люди намного опаснее, чем Дориан Павус. И если Эвелин думала, что Каллен не разбирается в том, кто такая на самом деле мадам Вивьен, она сильно ошибалась. Как ошибалась и в том, что, например, Жозефина и Лелиана всегда действовали в ее пользу. В пользу Инквизиции — может быть, а вот конкретно самой Тревельян… Для себя же Каллен навсегда уяснил, что певчий соловей — это хищная птица. А сэр Резерфорд, еще будучи храмовником, научился подрезать птицам крылья. И как же часто ему приходилось это делать накануне распада Инквизиции…       Каллен всегда знал, что настоящая любовь — это борьба, а не наслаждение. Что любовь — это не чувство, а действие. Чувствовать можно что угодно: страсть, жалость, благодарность, восхищение; но любить — только делая что-то для того, кого любишь. И он делал. Ему всю жизнь приходилось переламывать себя, стискивать зубы до скрипа, упорно прятать в глубине сознания дурные мысли. Но в один момент Каллен решил: хватит. Единственный раз он, вопреки характеру, настоял на своем — после трагедии, учиненной Соласом. Когда распалась Инквизиция, Командер Резерфорд отправился в родную страну — в земли относительно спокойные и не так сильно задетые Мором, красными храмовниками и венатори.       Чудесный тихий дом на севере Ферелдена был пределом его мечтаний. Прекрасная любящая жена, славные дети, мир без войны и сложных решений. Каллен задерживал дыхание и ценил каждый момент. Ему нравилось жить в гармонии, по накатанной, когда, вставая по утрам, он мог быть уверен в том, что увидит Эвелин рядом — живую и здоровую.       Конечно, всем увечье леди Тревельян бросалось в глаза, но Каллен словно не замечал ничего. За время совместной работы в Инквизиции Каллен успел достаточно хорошо узнать леди Тревельян, ее достоинства и дурные наклонности. Однако они не смущали его так, как могли бы смутить другого мужчину. Еще с первого их с разговора Каллен был уверен, что Эвелин Тревельян — его последний шанс на счастливую жизнь, о которой он мечтает. Их любовь словно была предопределена с самого начала.       Сэр Резерфорд не обманывался: когда испуганная, с глазами в пол-лица Тревельян впервые обратилась к нему, он подумал «Не могла она выжить просто так». Когда Каллен разговаривал с Эвелин, он не мог не чувствовать определенного интереса к ее персоне. Почему именно Эвелин Тревельян уцелела после взрыва на Конклаве? Никто не знал ответа на этот вопрос, и Каллен еще внимательнее следил за дворянкой из Вольной Марки. Для него Эвелин всегда была окружена ореолом света, и любой ее недостаток или каприз вызывал лишь улыбку. До определенного момента.       Каллен не мог точно сказать, когда это началось. Несколько лет после распада Инквизиции они с Эвелин были безумно счастливы, вместе растили сначала одного сына, потом второго, а затем и дочь. Но миледи Инквизитор постепенно становилась все более задумчивой и все чаще хваталась за мерзкий кристалл, который оставил ей в подарок Дориан Павус. Каллен не мог взять в толк, зачем она его постоянно с собой таскает? Насколько знал бывший Командер, связываться друг другом с помощью этого кристалла маги могли не чаще, чем раз в несколько месяцев: иначе не хватало маны и магической силы.       Теперь, уже спустя годы, Каллен иной раз с трудом мог спокойным голосом позвать жену: «Милая», когда Тревельян была строптива, несговорчива. Как долго он еще сможет вот так вот подавлять в себе все сомнения и обиды, бывший Командер Резерфорд не знал. Иногда ему до жути хотелось схватить Эвелин за волосы, с силой встряхнуть, чтобы она перестала быть такой равнодушной и отстраненной! Как же это раздражало!       В моменты отчаяния и непонимания Каллен нет-нет, да вспоминал другую девушку: ту, которая иногда еще являлась призраком во снах. Ее черты уже стерлись из памяти — остались лишь яркие моменты, слова, взгляды… Первая любовь — самая памятная и самая жестокая; она впервые дарит сладкое замирание сердца, а затем сжигает все внутри дотла.       Солона Амелл не была необыкновенной красавицей, выдающейся чародейкой или опасной бунтаркой. Что в ней так сильно привязало Каллена, он не мог понять до сих пор. Амелл слыла прилежной ученицей, интересовалась энтропией и созидательной магией. А вот стихии — самые основы, между прочим, — давались ей плохо.       Сэр Резерфорд с содроганием вспоминал тот день, когда оставшись одна в практическом классе, Солона не смогла справиться с огнем. Дым заполнил комнату, и девушка потеряла сознание. Конечно, ее сразу же нашли, и… именно Каллену поручили отнести несчастную Амелл к лекарю. Как он тогда трепетал! Мальчишка!       Каллен усмехнулся собственным мыслям и принялся водить пальцами по тисненому золотом по бумаге названию книги. «Элементы бессмертия». Спроси его сейчас, что он читал два часа, и он бы не ответил. Честно говоря, сэр Резерфорд слабо представлял себе, о чем может быть книга с таким замысловатым названием. Просто схватил от скуки первое, что попалось под руку…       Осторожно, пытаясь не задеть красные ожоги, Каллен держал свою прекрасную ношу, и ему казалось, что сердце сейчас пробьет грудную клетку. Он никогда не касался Солоны до этого момента, а сегодня — сразу так. И он, прямо как настоящий рыцарь, спасает возлюбленную из огня. Счастье рисовало в тот день жизнь буйными, яркими красками. Ведь все, что раньше мог делать молодой храмовник — это подолгу смотреть, бросать случайные слова и чувствовать… полнейшее равнодушие с ее стороны. Каллен никогда не обманывался на свой счет: были магессы, которые сходили по нему с ума (от их флирта и зачастую пошлых шуточек Каллен краснел, как помидор. Та стайка девушек так и прозвала его: «Сэр помидор»). А Каллен, прямо как герой одного из многочисленных томных романов Варрика, был влюблен в одну единственную, которая в его сторону даже не смотрела.       Вспоминая сейчас жизнь в Башне Круга, сэр Резерфорд тихонько посмеивался. Нелепый, влюбленный юноша… Кто же тогда знал, что его ожидает?       Каллен и сам не понимал, как ему удалось выжить в охваченной демонами Башне. После освобождения многие маги-целители советовали усмирить его по примеру буйных магов, считали, что его психика не выдержит. Дело удалось замять, и Первый Чародей Ирвинг потом говорил, что все дело в «исключительных способностям молодого человека», но Каллен никогда не был исключительным.       Ему было нечего есть, он не мог спать несколько дней подряд. Силой воли Каллен удерживал не плотный барьер между собой и враждебным темным миром демонов. Когда казалось, что сил держаться больше нет, он начинал плакать. Со слезами приходило опустошение и равнодушие. Но время брало свое, и вот уже первый демон смог проникнуть в его разум. И сразу демон желания — не голода, не праздности — желания. Если бы не храмовничья выучка, Кален бы потерпел поражение и был бы мертв уже как много лет. Однако немыслимым образом молодому Резерфорду удавалось отгонять демонов, несмотря на то, что они всегда представали перед ним в обличьи Солоны Амелл.       Один раз, когда Каллен почти сошел с ума от недостатка сна и еды, она явилась ему, как никогда прекрасная. Амелл твердила ему, что она настоящая и пришла его спасти. Что она всегда любила его и сейчас безмерно счастлива, потому что смогла найти его живого и невредимого. А потом целовала так долго и так грязно, что Каллен не мог сдерживать стоны вперемешку с рыданиями.       Почему-то именно сейчас все это вспоминалось так реально… Может, потому, что жизнь превратилась в угрюмое болото, и все, что у него осталось — лишь жалкие осколки от воспоминаний?       Послышались детские голоса внизу, и Каллен усилием воли отогнал наваждение. Как можно сдаваться, когда у него есть такие чудесные дети? Вот они — здоровые, веселые — живое подтверждение того, что любовь существует. Во всяком случае, зажмурившись изо всех сил, сэр Резерфорд пытался себя в этом уверить.       Когда она пришла на самом деле, Каллен чуть не убил ее. Лезвие храмовничьего меча едва не расшибло ей голову, но стоящий рядом с Солоной рыцарь молниеносно отразил удар. Они готовы были напасть друг на друга, но что-то останавливало и Каллена и незнакомого рыцаря.       — Это храмовник, — сказал мужчина, отразивший удар. Взгляд Каллена судорожно метался от его лица к лицу Амелл.       — Нужно помочь ему, — отозвалась девушка, оценив ситуацию. — Нужно заставить его снять барьер.       — Я знаю его, — услышал Каллен другой женский голос. Эта женщина была ему смутно знакома. — Это один из храмовников Круга. Бедняжка.       — Не могу снять его защитный барьер, — упрямо повторила Амелл.       — Может, оставим его тут? — предложил еще один спутник Солоны, обладающий мелодичным акцентом. — Все равно демонов здесь больше нет. Ему ничего не грозит…       Каллен чувствовал, что происходящее — не бред. Амелл, которая смотрела на него, во-первых, была не одна, как в видениях, а, во-вторых, она не была прекрасной и не соблазняла его. Магесса, сосредоточенно закусив губу, пыталась осторожно пробиться сквозь защитный купол, но не стремилась сломать его.       — Все хорошо. Мы пришли помочь тебе. Убери барьер.       — Уходите, демоны, — прошипел в ответ измученный храмовник. Разум опасался верить, но внутреннее чутье твердило: она настоящая. Каллен едва сдерживал закрывающиеся глаза — как же хотелось провалиться в сладкий сон! Тогда Амелл, возможно, положит его голову на колени и будет тихонько напевать песню… Демоны уже показывали ему что-то подобное… Нужно держаться…       Защитный купол пал, и Каллен повалился на каменный пол. Незнакомый рыцарь, отразивший ранее удар, подхватил храмовника и помог ему сесть.       — Как ты, дружище?       Тон его голоса был мягким и участливым. Сквозь накатывающую волну облегчения Каллен успел подумать, что, наверное, этому мужчине можно доверять.       — Отойдите, я помогу ему, — услышал молодой храмовник знакомый женский голос.       — Но я и сама умею! — это почему-то возмутилась Амелл.       — Солона, он ранен и совсем без сил. Случай очень тяжелый, я займусь этим, — сказала Винн. Винн! Он вспомнил, как ее зовут! — Бедный мальчик, он почти обезумел…       Приятное тепло коснулось лба, и Каллен ощутил, как целительная магия окутывает тело. Зрачки перестали лихорадочно метаться, немного унялась дрожь.       — Нужно сообщить кому-то, мы не можем тут вечно торчать.       — Но и бросить его мы тоже не можем, Зевран, — возразил участливый рыцарь.       — Как знаете.       Каллен тяжело вздохнул, позволяя мышцам расслабиться впервые за долгое время. О, Создатель! Неужели он жив?       Очнулся он уже в лазарете, куда перенесли всех выживших. Над кем-то еще колдовали маги-целители, кто-то с тревогой осматривал свои руки и ноги. Каллен же чувствовал неприятную слабость и апатию. Очень хотелось пить и есть. Интересно, есть ли вообще что-нибудь съестное теперь в Круге? Сколько прошло времени? Храмовник попытался позвать мага-целителя, но голос едва слушался. К счастью, один из дежурных заметил Каллена, и вскоре ему принесли чистой воды и немного еды.       — У тебя истощение. Сразу много нельзя, — сурово объяснил один из чародеев Круга, имени которого молодой Резерфорд не помнил.       Поев, он вновь откинулся на подушки — вставать было нельзя, а заняться было нечем. И вдруг — как гром среди ясного неба — на входе в лазарет появилась Солона Амелл. Мощнейший импульс пронзил сердце и медленно, словно паралич, пополз под кожу, заставляя колени дрожать. Каллен, будучи не в состоянии контролировать себя, глупо заулыбался. Она шла прямо к нему, и Каллен не сразу заподозрил неладное. Только когда Амелл пронеслась мимо его кровати и кинулась на шею какой-то магессе из Круга, молодой храмовник понял, что он жестоко ошибся. Что ж, снова.       Каллен слышал, как Солона и ее подруга из Круга обсуждают случившееся в Башне, как они радуются, что обе живы. Признаться, благородный сэр рыцарь был бы очень рад, если бы эту девушку прихлопнуло где-нибудь среди комнат на третьем этаже… Но вот Амелл распрощалась с подругой и направилась к еще одному уцелевшему. Она что, всех в этом чертовом лазарете знает?! Каллен нахмурился. И опять он никто, всего лишь молчаливая тень вне ее внимания.       Но как только храмовник в очередной раз повернул голову в сторону Амелл, он наткнулся на ее внимательный взгляд. Каллен не успел ничего предпринять, как Солона нерешительно приблизилась.       — Здравствуйте. Вы, наверное, меня не помните. Это мы… то есть я… и мои друзья, мы Вас спасли из Башни.       Каллен медленно сглотнул и кивнул, во все глаза глядя на Амелл. Подумать только! «Здравствуйте!»       — Хорошо, что Вы не умерли. Мы опасались худшего.       Каллен снова кивнул. Грудь жгло огнем, и он не мог произнести ни слова. Создатель милосердный!       — Вы молодец, — наконец, нервно произнесла Амелл и легко похлопала его по руке.       — Солона! — позвал кто-то у дверей.       Оба они обернулись на крик, и храмовник увидел того самого рыцаря, что пришел в Круг с Амелл. Он поспешно направился к его кровати, проталкиваясь среди других пациентов.       — Ну, здравствуй! — поприветствовал Каллена незнакомый мужчина. — Мы думали, ты коньки отбросишь, но оказалось — ты живучий.       — Да, — впервые открыл рот Каллен. Он перестал что-либо понимать. Кто этот рыцарь? И самое главное: кто этот рыцарь для Солоны Амелл? Каллен прищурился и с повышенным вниманием принялся разглядывать мужчину. Голова разрывалась от напряжения.       — Нам пора, — немного потоптавшись, добродушно сообщил рыцарь и потянул Солону за руку.       — Да, пойдем, Алистер, — магесса улыбнулась Каллену на прощанье и направился к выходу вслед за тем самым «Алистером», видимо, тут же забыв, с кем сейчас разговаривала…       Закрыв глаза, Каллен сидел в кресле, до сих пор сжимая в руках «Элементы бессмертия». Ему казалось, что прошла уже вечность, но на деле, наверное, не больше часа. Каллен медленно вдохнул и коротко выдохнул. Снова тупо взглянул на книгу. Откуда она, черт возьми, здесь взялась? Это книга Эвелин?       — Чем занимаешься? — в дверном проеме Каллен увидел счастливое лицо жены. Что ж, после разговоров с Дорианом Тревельян всегда была улыбчивой. Только, если общение с Павусом доставляет такую радость Эвелин, почему так тяжело смотреть на ее улыбку? — Все нормально?       — Все хорошо, — отозвался бывший Командер. Тревельян плавно, как кошка, забралась к нему на колени, откинув книгу, которую он держал.       — Не сердись. Я знаю, ты не одобряешь, но… Посмотри на меня, — Каллен поднял голову и увидел в глазах жены странную решимость. Что-то екнуло в груди: так сильно захотелось, чтобы во всем Тедасе не существовало никого, кроме них двоих. «Ее скоро отнимут у меня!» — пронеслось в голове у Каллена, и он решил себя не сдерживать.       Как обычно мягко Каллен прикоснулся к губам Эвелин. Она тут же ответила на поцелуй и обвила руками его шею. Вот она — любовь всей его жизни. А не исчезнувшая, призрачная девчонка из Круга. Мужчина властно обнял Тревельян одной рукой за талию, другую запустил в волосы. Ему всегда нравились волосы Эвелин: длинные, золотистые. Каллен и сам был блондином, и эта их похожесть всегда вызывала в сэре рыцаре нежность. Но сегодня, вопреки всему, ему хотелось быть грубым.       Каллен с силой оттянул волосы Эвелин назад, заставляя ее встать с его колен. Тревельян удивленно вскрикнула, но не успела ничего сказать, как Каллен повалил ее на деревянный пол.       — А можем мы хотя бы до спальни по… — смеясь, начала она.       — Нет, — отрезал Каллен, покрывая жадными поцелуями ее шею, срывая одежду. Он не обращал внимания на возмущенные возгласы Эвелин; его движения были грубыми, отчаянными, словно Каллен раз и навсегда пытался доказать: миледи Инквизитор принадлежит только ему. Он не думал о том, чтобы доставить удовольствие жене. Должно быть, Каллен даже причинил ей боль, когда с громким стоном сделал последнее движение.       Какое-то время Каллен и Эвелин молча лежали на полу. Затем Тревельян сказала:       — Если ты будешь делать так каждый раз после моего разговора с Дорианом, у нас будет не трое детей, а десять.       Каллен с облегчением рассмеялся: в голосе жены не было недовольства или обиды. Лишь намек на шутку и легкий упрек. Иногда они с Тревельян не понимали друг друга, но что-то оставалось неизменным: ее шутливый характер и его благодарность.