***
К тому времени в Дубовом Доле земля давно скроет угольки. На семейном пепелище поднимутся новые этажи из камня. Прибьётся бедовый человек, что о море мечтал годами, к порту. Научится строить красивые, гордые, стройные сторожевые корабли да пузатые посудины торгашей. Вечерами, тяжело опираясь на трость, станет бродить по берегу. К морю, к морю пойдёт... Когда волна лизнёт сапоги — повернётся к ней боком, потащит мешок своих костей по следам брата. Он каждый раз будет увязать в мокром песке по щиколотку, а чайки и мы, дети, — надрывать животы от смеха. Бедовый человек бессильно погрозит мелкой шушере, но нам в тот год едва исполнится по десять лет — это возраст, когда проклятия ещё не пугают, а смешат пуще прежнего. В конце концов, молодой калека упадёт на песок и заплачет. Дети обступят, задразнят. Если удастся выхватить палку, то начнут перекидывать её над головой корабела. Спустя час кто-то из взрослых хватится нас, разгонит и отведёт беднягу обратно к недостроенному кораблю. Не догадается благодетель, что под руку уводит он моё горе. Подаст выроненный инструмент, похвалит добротную работу. Пришлый калека хмуро кивнёт в ответ и смахнёт с табурета смолистую стружку. Однажды калека закончит позже обычного и уйдёт по берегу уже в густых сумерках. Мы побоимся материнского нагоняя и останемся у очагов. Никто не пробежит по цепочке его следов, не вырвет палку, не захохочет. Утром беднягу найдут моряки: увязнет он в мокром песке и рухнет, а море отнимет трость. Так и захлебнётся солёной водой, ползя наперегонки с приливом. Бедовые рождаются люди, бедовые рождают корабли. Умрёт несчастливый человек… Но горькая доля буйно расцветёт на карте следования его последнего корабля.***
Я влюблюсь в гордого и смелого моряка с нравом промасленного фитиля — он быстро вспыхнет, да скоро погаснет; он будет любить меня страстно, но всего пару дней. После ночи сбежит в плаванье от сухопутной тоски. Люто, безнадёжно, страшно он полюбит бедовую шхуну. Моряк мой однажды вернётся из плавания и найдёт в колыбели сына, в порыве сердечной тоски наденет медное кольцо мне на палец. Моряк мой обретёт гавань, займётся рыбацким промыслом, но никогда не полюбит сушу сильнее моря. А бедовый корабль, творение несчастливого человека, утомится ждать матросов в гавани. Когда мой моряк всё же вырвется в плаванье из плена семейных дрязг, наш сынок разглядит поутру тающие в тумане верхушки мачт. Муж уйдёт от дома по песчаной косе вдоль берега, как сто раз уходил молодой корабел. По свежим, ещё не слизанным волной следам в мутном тумане потянутся и другие — разномастные, словно разбойничий сброд, и острые на язык матросы из чужих краёв. Солнце сотрёт с зыби моря туман и шхуну. Спустя два года сын устанет спрашивать, куда делся его отец. Злые на язык соседки донесут до него слушок, что отца видали в весёлом доме на болотах, и мальчик рванёт туда — вылезет ночью из открытого окна. Утром я не найду в детской комнате даже письма. На вой, на плач, на мои проклятия злоязыким бабам сбегутся все мужчины Дола. Собьются в кружок их жены, а старший, перекрикивая меня, прикажет брать вилы да мечи. Сына пойдут искать. Его отыщут к вечеру там, где живут болотные феи — на полпути до весёлого дома, — и до утра похоронят. Чужие жены словно языки проглотят, мужья будут смотреть побито… А я пройду вдоль берега и сяду ждать мужа.***
Год минует, прежде чем ты, Герой, отыщешь в песке свой клад. Весть о золоте потрясёт весь Дол. Ты, виновник волнения молвы, вдруг остановишься напротив меня, вглядишься в усталое лицо и в складки залатанного платья... и с удивлением скажешь, что я ещё красива. Заметишь вслух, что только у одной могилы на кладбище нет камня. От рыдания скривится рот, но отвечу как есть: «Мне нечем заплатить каменщику, Герой, пока не вернётся муж». Ты покинешь Дубовый Дол, откроешь торговое дело, станешь немыслимо богат. Но что-то будет пытать, тяготить, тревожить по ночам. Тогда воротишься на песчаную косу, и в Доле сыграют свадьбу. Первой ночью я спрошу с удивлением и страхом, что за отметины исчертили твою шею. Будто следы чьих-то пальцев наливаются синевой. И свежие, и старые — словно душили тебя не раз! Ты вздрогнешь и бросишь, что поборол убийцу, а хватка его не сошла ещё. Красивый камень украсит могилу сына, но рядом с ней заставишь похоронить кольцо — единственное, что осталось от первого мужа. Весь Дубовый Дол подивится второй могиле, что кажется даже роскошнее места упокоения моего сынка. Половину трат оплатит хозяин дальнего края гавани и бедового корабля. Слух по деревне поползёт дурной: мол, раз платит за могилы мужа и сына владелец оуквейлских кораблей (человек в высоком воротнике, которым даже ночью закрывает шею от глаз благоверной), то сын у меня не от супруга нажит. Нет смысла бороться с ветром, и я пропущу сплетни мимо ушей — тебя эти байки не уведут. А отберут, так что ж?..***
Счастливы будем недолго. Умрёт молодая жена господина гавани — в полуденной дрёме задохнется под одеялом. Дважды удушье едва не убьёт его самого. А ты, мой Герой, будешь спать при свете и страшиться шагов, что ночью зашуршат под окнами. Станешь с вечера проверять засовы на двери, к окнам первого этажа подберёшь задвижки, запретишь мне выходить ночью и покидать супружескую спальню. Страшным сделается твоё лицо, под глазами залягут тени. Страшно будет теперь и мне в этом старом, на костях и золе взращённом доме. Однажды ночью, — той, на исходе которой много лет назад мой сын увидел мачты отцовской шхуны, — в дверь постучат. Я всего раз ослушаюсь твоего запрета, покину спальню, спущусь по лестнице и отопру. В одном платье выйду из дома, и мимо проскочит ветер, обласкав меня стылой дланью. За порогом найду хозяина гавани, — поседевшего, измождённого, — и бросит он под ноги золотой. У бедового человека родилась бедовая шхуна. А из такого корабля народится ли честное злато? Беду принесет оно и беду помножит. Расскажет мне господин гавани, что в день, когда с жизнью расстался мой сын, воротился к докам пропавший муж. Темнота плескалась в его глазах, рокотало море в голосе. Он сказал господину, на чьём корабле отплыл, что взялся за пиратский нечестный промысел и утром последнего дня закопал в песке грязное золото. Заклинал нечестивца, чтобы тот отдал жене злато. А господин отыскал Героя. Призрачную дымку унес разыгравшийся ветерок. Золота было вдоволь на вас двоих. Да только дух обманутый ни тебя, ни его не оставил. Видела я на шее господина следы точь-в-точь как на твоей; видела и дрожала, словно воочию представив себе убийцу. А господин вдруг поднял руку, указал на наши окна и спросил, не боишься ли ты спать без света. …Я просила не мстить, просила! Я в одно мгновение взлетела по ступенькам и дом наш погасший, выстуженный тёмный дом вздрогнул от крика, испугался моей мольбы. Но скрипнули под сапогами призрака половицы, качнулась дверь, и стихла твоя борьба. Скользнул ветерок обратно и растаял за порогом, как туман и шхуна. Бедой был моей — и беду помножил…