Девочка

Девочке снятся рыбы и большие зеленые черепахи. У черепах мудрые глаза цвета донной гальки; они кажутся важными и немного сердитыми, но все равно нравятся девочке. И, наверное, девочка тоже им нравится, потому что они позволяют ей плыть рядом и даже разрешают касаться прохладных спин, покрытых жесткими щитками, самыми кончиками пальцев. Если бы у девочки был такой же панцирь, она не испугалась бы даже охотников за черепаховым мясом. Но девочке страшно. Над головой у девочки белый потолок, изрытый паутиной глубоких трещин, но если очень-очень крепко прижмуриться – на его месте можно представить бесконечное небо, расчерченное птичьим клином. Это небо такое голубое, что в него, кажется, можно даже упасть, как в волны цвета зеленых яблок и черепаховых спин. Девочке снится, что она качается на воде, и ее векам и раскрытым ладоням горячо-горячо от жарких лучей пепельно-золотого солнца, и лазурный мир вокруг нее кружится и кружится, такой сверкающий, что смотреть на него почти больно. Иногда в ее сны приходит мужчина. Он пахнет пылью, потом и долгой дорогой – и от смеси этих запахов девочке всегда становится немного грустно – он улыбается. У него жесткие волосы, выгоревшие на солнце почти добела, и колючие антрацитовые ресницы. Девочке нравится на ощупь изучать его лицо: обводить пальцами гордый профиль, самыми кончиками следить упрямый разлет бровей – тогда он может рассмеяться – тихо-тихо, будто смех этот выходит не из горла, а откуда-то из груди, шелестящий и мягкий, как дыхание. Девочка не знает, насколько красив этот мужчина, но ее сердце заходится от странной тоски и неясного томления, сбивается и, словно круглый камешек, брошенный по пологому склону, катится и катится куда-то вниз, далеко-далеко – и пропадает. Он зовет ее гарда. И, кажется, это слово значит очень много, потому что его голос всегда звучит тепло и бархатно, а глаза полнятся океаном чувств, названия которым девочка подобрать не может. Как жаль, что она совсем не может поговорить с ним - если бы она умела понимать его язык, наверное, он не уходил бы так часто - и так надолго. Девочка уже и не помнит, когда видела его в последний раз. Девочка просыпается в комнате с белым потолком, и ее мысли – такое же белое туманное марево, а губы солонее морской воды. Ей хочется увидеть черепах, но она видит глаза – чужие, нездешние, злые – они могли бы принадлежать безобразному дракону, но тот, кто смотрит на нее, - не человек, но мужчина. Он пахнет сырой землей и прелыми листьями, и чем-то сладким-сладким – как брошенные в огонь кусочки сахара – и девочка накрепко сжимает губы, чтобы жгучий комок желчи не вырвался из ее горла. Он смотрит на нее и улыбается – широко, как гиена, и глаза у него - желтые и ядовитые цветы-лягушки – внимательные и хищные. Он не говорит ничего, совсем ничего не говорит, а девочка чувствует, что время в этой маленькой комнате с белым потолком вдруг становится тягучим и липким, как крупные капли смолы, раскатанные между пальцев. Он шумно придвигает стул – девочка дрожит: боится звуков, боится его – и садится. Этот стул с обитой бархатом спинкой и резными подлокотниками – такой же чужой в маленькой комнате с белым потолком, как этот мужчина в бирюзовом мире девочки. Она хочет сказать – уйди, уйди, уйди, - но не знает слов. Он опускает руку ей на лоб – она прохладная, жесткая, сильная – и если закрыть глаза плотно-плотно, можно представить, что это тот, другой, нечеловек из сна, изучает пальцами ее лицо, и улыбка у него добрая и чуть снисходительная. Девочка ждет его так долго, уже очень-очень долго – столько живут не люди, но большие зеленые черепахи – вот только он не приходит, не пахнет дорогами и дождями, и смех его не разносится над океаном, как раскатистый грохот шумной летней грозы. Где-то далеко есть остров, на котором живут пожирающие трупы драконы, и мужчина с желтыми глазами похож на них – его дыхание греет губы девочки, и сердце ее колотится где-то в горле, мешает захлебнуться запахом сырого мяса – и покойников. Комната с белым потолком кружится и качается, а девочка бьется в тяжелых оковах, кричит слова, которых не знает, ловит свое отражение в зыбких голодных зрачках и впервые стыдится столь откровенной наготы своего тела. Он ведет ладонями по ее бедрам, раскрывает пальцами теплое лоно, смотрит и скалится, говорит насмешливо – а девочка вжимается острыми лопатками в шероховатые доски, спину царапает, выгибается дугой, скулит – не трогай, не трогай, не трогай, ты чужой совсем, не он – не он. Мужчина с желтыми глазами берет ее трижды, но когда он уходит, - я все еще целая, мой Лорд, и все еще жду Вас - пусть и не такой, какой хотела бы дождаться. Только вот Вы не приходите. И мне совсем не хочется думать, что Вы не придете больше никогда. В комнате пахнет потом и семенем. Мне снится, что я захлебываюсь черной болотной водой, и когда я просыпаюсь, по языку расползается сладковатый привкус тины. Мадьюк возвращается на рассвете и приносит на одежде промозглый запах серого осеннего утра: росы и мерзлых, перезрелых груш. Он садится на стул, похожий на трон, смотрит по-змеиному внимательно и вдруг начинает говорить. - Знаешь, как наказывают за измену в землях людей? – спрашивает он тихо и устало трет пальцами переносицу, а я не могу понять, то ли это тени так странно ложатся на его лицо, то ли он действительно стал больше походить на животное. – Есть такие решения, после которых уже невозможно повернуть назад, - говорит он. – Люди называют это «бросить жребий», «перейти Рубикон», «сжечь мосты». Это – точка невозвращения, переступив которую, мы уже никогда не станем прежними. Это – предел. Мадьюк поднимается, и я вижу в его руках крупный металлический плод. Он похож на подгнившую грушу – в бурых разводах ржавчины и крови, – и венчающий ее винт напоминает два сухих листка; Мадьюк проворачивает его мучительно медленно, не сводя глаз с моего лица, и усмехается. Словно бутон какого-нибудь распускающегося цветка, груша раскрывает лепестки, обнажая жуткое темно-рыжее нутро, и закрывается снова. Я думала, она окажется холодной, но металл почти обжигает. Я думала, боль не может быть пределом для воина, но она похожа на шторм, который поглощает меня и пьет глоток за глотком. Я думала, Вы придете и наконец остановите это. Я думала, Вы спасете меня. Но Вы снова не приходите, мой Лорд, не приходите сейчас, как не приходили и прежде. Я давно приняла это и теперь просто закрываю глаза, плотно-плотно закрываю. Но у меня не получается думать о черепахах в тихом океане, у меня не получается думать о чем-то, кроме боли, которая разрывает девочку изнутри. Девочка кричит, девочка плачет, девочка чувствует, как улыбается мужчина, пахнущий мертвецами, смотрит на него, теряется в его глазах. Он говорит ей слова, которых она не понимает, больше не хочет понять. Он зовет ее гарда. И девочка ломается – тихо-тихо – как умирает бабочка. Маленькая красная бабочка в мертвом камешке янтаря.