Камин

      Шустрое пламя с довольным треском неспешно пожирало сухие сосновые поленья, частенько отплевываясь кусачими искрами, которые разбегались в дымоход, на каменную кладку камина и за его пределы, игнорируя кованую решетку.       Старуха, вздрогнув от очередного треска дерева, поплотнее закуталась в плед, но все равно дрожала от чувства холода, хотя квадратный термометр на стене показывал цифру, близкую к тридцати. Кусачий холод военных годов намертво въелся в женские кости, держался даже в душную жару пляжного сезона Турции, куда единственная внучка отвезла старушку прошлым летом. А зимой было совсем невыносимо.       Половина дров прогорела, но сухонькая рука даже не пошевелилась, чтобы подбросить немного поленьев. Какая разница, если все равно холодно? Да и камин был разожжен только для того, чтобы легче вспоминалось военное детство, проведенное в этом доме, в этой комнате, возле этого камина. Когда топили, чем не жалко, что уже не носилось, не шло на тряпки для пола или подстилку для единственной тощей козы.       Перед глазами старухи миражом всплыла обстановка дома из детства: пустые стены, разваливающийся шкаф, уставшая мать позади, за спиной, обнимающая сильно-сильно, чтобы согреть дрожащее тело дочери. Колючие узоры мороза на окнах. Пар изо рта. Коченеющие руки. И письмо, которое читала мама: «Дорогая моя Любочка, как у вас дела? Как здоровье? Маруська учится? Зорька еще дает молоко?..»       Слушая дрожащий мамин голос, полный тихого счастья, девочка ближе прижалась к материнской груди, закрыла глаза и затихла. И было тепло-тепло, хотя камин уже погас.       Погас камин. Погасла жизнь в глазах старухи, закутанной в плед.