Свобода

Когда Линдир глядит на корабли, плывущие куда-то вдаль, он с завистью отмечает, что они свободны. Сам он давно забыл, что означает этот полет, что значит «воля». Имладрис был для него домом. Был тюрьмой. Что теперь? Утро одинаково, сколько бы веков не проходило. Владыка требует его к себе – Линдир со странным удивлением подмечает его нервозный, злой взгляд, резкие рваные движения. Или Линдиру кажется это с тех пор, как он перестал видеть счастливых эльфов? Что произошло с Имладрисом? Что произошло с ними? Владыка отдает Линдиру указания – они всегда по делу, да, профессионализма не отнять даже сейчас, но тон… Так, должно быть, могли говорить своим рабам орки. Легкий присвист интонаций – о, как непривычно для квенью – и досада в голосе. Но упоминать орков нельзя. Иначе Элронд разозлится. Линдир порой думает, что всё началось с отъездом Келебриан. Разрушенная до основания любовь, поруганная честь – это слишком тяжело. Линдир знает это теперь слишком хорошо. Иногда, когда он остается в одиночестве, он касается правой скулы – будто до сих пор ощущает удар. Но, если тебя ударили по правой щеке – подставь левую. Не это ли – закон милосердия? Всемилостливый Эру, что сказал бы ты? Элронда раздражает музыка. Линдиру он как-то сказал, что Мелькор, должно быть, и то пел лучше. Арвен давно уехала бы подальше, отправилась в Лихолесье – кажется, её звал кто-то – но ей не до того, ей совершенно не до того. Она занята тем, что смотрит в украденный у Элронда палантир и ищет Арагорна. Арвен никто не нужен. Линдир молчит и не отбирает у принцессы палантир, хотя Элронд уже обвинил его в краже (оттуда и та оскорбительная пощечина, которую Линдир вынес молча – «лучше бы смерть!»). Все потому что он знает, как нужна надежда. Линдир надеется и сам. Вечерами он подбирает мелодию на слух – у него давно нет арфы – и ищет ту песню, что могла бы освободить Элронда от его безумия. «Я давно знаю, что происходит с ним. Этот мир душит всё вечное, точно сорные растения губят розы. Он уже не выдержит, ему нужно в Валинор, но получится ли… Ему слишком тяжело, тяжелее, чем кому-либо», — пишет он спешно и скоро, так же, как отправляет короткие письма-указания другим эльфам (давно нет времени на слова, давно нет слов!), а затем сжигает только что написанное в камине. Над Имладрисом вновь грозы. Линдир с трепетом и ужасом ждет приезда Галадриэль. Владыка проводит дни в садах. Там тишина и покой, щебет птиц и пьяняще-алые цветы даже сейчас, и Элронд, то неспешно прогуливается, то зорко, с опаской, осматривает свои владения. Он может разгневаться, навредить, но Линдир всегда сопровождает его. Это сравнимо с выгулом ручных животных. Линдиру кажется, что на его шее медленно стягивается ошейник, что постоянно течет кровь. Постепенно его взгляд становится затравленным. Каждое резкое слово – Линдир сбился бы со счета, вздумай учесть этот нескончаемый поток хотя бы за день – удар. Каждый удар – клеймо. Когда Элронд впервые грубо и требовательно целует его — прижимает к стене, наматывает длинные, ухоженные волосы на руку, резко тянет вниз – Линдиру кажется, что он сходит с ума вместе с Владыкой. Или — что он обрел разум. Владыке Ривенделла не отказывают даже тогда, когда его руки жадно скользят по телу, оставляя синяки от излишне сильных захватов. Линдир со странным ужасом понимает, что давно мечтал об этом. — Что ж, хоть для этого ты сгодишься, — шипит Элронд, когда Линдир уже одевает его. Элронд стоит спиной и не видит, как вспыхивают от болезненного румянца щеки Линдира, как он прикусывает нижнюю губу, как сжимает руки, чтобы не выдать дрожь. Дожди в Имладрисе не прекращаются. Песочные часы, по которым эльфы привыкли определять время, разбились несколько недель назад, когда Элронд в очередной раз вышел из себя. Линдиру в минуты прозрения кажется, что это из-за эльфийского кольца, на которое, может быть, смог повлиять Саурон. Но беда в том, что эти минуты все реже — в редкие свободные часы, когда Элронд успокаивается, оставаясь в своих покоях, Линдир лежит на кровати лицом вниз. Ему больше ничего не снится. Обычно эльфийские сны отличаются легкостью, сиюминутностью и странной красотой, но Линдир может увидеть теперь лишь приближающееся к нему лицо Элронда, расширяющиеся зрачки, презрительную ухмылку… Ему давно плевать на то, что музыка уходит из его сознания, оставляя взамен сухие расчеты – Галадриэль прибудет ранней осенью, сейчас, кажется, август, надо успеть подготовить покои для неё, но она же не останется здесь. Линдир думает, что, если бы Владычица предложила ему покинуть Ривенделл, он бы отказался. По первому зову Линдир спускается в покои Владыки и остается там столько, сколько потребуется. Ему давно плевать, что он слышит, он утоляет собственную жажду, если позволено коснуться Владыки. Если тебя ударили по щеке… Просто убейте меня, и это прекратится. Арвен плачет в своих покоях и почти не прикасается к еде. Арагорн мертв, или же палантир ошибся. Остальные эльфы ничего не замечают – и еще бы, они не видят Элронда в минуты гнева. В Имладрисе всё по-прежнему. Дождей больше нет, сады цветут и цветут, но запах их теперь сравним для Линдира с тленом. Владыка требует закрывать окна. Галадриэль приезжает в сентябре. Она столь же прекрасна. В белых одеждах – чистейшая, недоступно чистая для всех них, грешных безумцев Имладриса – она спускается на берег. Первый её взгляд – на пристань, где ждет Элронд. Они ничего не говорят друг другу, но Линдира вдруг охватывает чувство жадного предвкушения – и ревности, желания остаться с Элрондом хотя бы ненадолго. Но маятник несется по своей траектории, маятник ударяет его, когда Галадриэль глядит на него, и её светлые, прекрасные глаза мрачнеют. — Что с вами сделала эта жизнь, что с вами сделалось… Сколько длится это безумие, почему я не знала этого, Линдир? Нет, не отвечай, я вижу… Где Арвен? Линдир теряет дар речи, и только молча показывает дорогу. Арвен находят в её покоях. Линдир пораженно глядит на изможденное лицо принцессы – дышит, слава Богу, дышит, но эта восковая ужасающая бледность… Волосы Арвен кажутся еще темнее, совсем как у Элронда – Линдир с ужасом понимает, что и они с Владыкой, должно быть, также бледны и измучены. На Арвен темно-синее платье, но бурые подтеки на рукавах не оставляют сомнений – кровь. Пыталась разбить палантир или перерезать себе вены? Галадриэль не касается палантира, рядом с которым лежит Арвен – ей понятно всё. В том числе то, что прикасаться к нему нельзя. Линдир внимательно глядит на то, как Арвен приоткрывает глаза и – кажется, бредит – зовет Арагорна, но выходит детским шепотом: — Ada… Это — чересчур. Линдир падает без чувств, и забытье почти приносит ему покой. Он приходит в себя уже в Лориэне. Не открывая глаз, он вспоминает последнюю неделю в Ривенделле – ту ночь, когда Элронд уснул рядом с ним, а Линдир пел ему что-то о Валиноре. Элронд, кажется, улыбался во сне. Первое, что он слышит: — Элронд, это безумие было излечимо. Я не виню тебя – ты сопротивлялся, пока мог. Я не виню никого, кроме Саурона, сумевшего управлять тобой. Мне жаль лишь Линдира – дай ему сейчас отправиться в Валинор. Ты еще нужен Средиземью, но не он, это не излечить… Линдир слышит, как Элронд встает и начинает расхаживать по комнате – легкий шорох от его костюма столь привычен, что кажется – ничего не изменилось. Он долго молчит, а когда наконец заговаривает, голос его надломлен и сух: — Я знаю. Знаю. Может быть, это станет моим наказанием, худшим, что я знал и видел – раз за разом обретать и терять любимых. Ведь я уже видел это – точно также передо мной лежала Келебриан, и лицо её было столь же страдальчески-белым. Что поразит меня больше – то, что Линдир не был околдован Сауроном и даже не касался палантира, или то, что ты сказала мне теперь… Линдир не двигается и не открывает глаз. Что страшнее – увидеть его сейчас, когда Элронд снова рядом, или понять, что теперь Владыка свободен от оков Саурона и Линдир более не принадлежит ему? Или то, что сейчас, когда разум Владыки свободен от пелены безумия, он не оговаривается, зовя его «любимый»? Линдир думает о свободе, все-таки подаренной ему, и понимает, что давно отравился её ядом.