Daughter - "Home"
Конец октября 2014 года. Наши отношения давно не клеились. Я уже и не знаю, мы пара или друзья, враги или самый близкие на свете люди. При мысли о нем, у меня сердце сжималось до размера кедрового орешка, а внутренности выкручивались и кровоточили. А думала я о нем каждую секунду своего существования. Мысли о нем были душегубительной потребностью. Прекрасная, яркая иллюстрация главной экономической проблемы, проблемы редкости ресурсов. Мои ресурсы на исходе, но потребность в мыслях о нем и его присутствии в моей жизни росла с каждой миллисекундой в геометрической прогрессии. Я не могла быть без него. Я не могла быть с ним. А ему легко удавалось обходиться без меня. Это ранило меня. Но не больше, чем тот факт, что у него болела коленка. - Пойдем погуляем? Давно не проводили время вместе. Поговорим по душам. Я соскучился по тебе, по твоей улыбке и по твоему смеху, - написал он мне в чате - Я была бы очень счастлива увидеться, да ты и сам знаешь все прекрасно, но я заболела, и мне нельзя выходить на улицу. - А можно прийти к тебе? Скажешь маме, что я не понимаю тему по алгебре, и мне нужна твоя помощь? - Я узнаю. Надеюсь, все получится. Мама не знала, что у ее дочери в 15 лет были отношения с мальчиком, которого она считала Голубоглазым Ангелочком. И она не знала о том, что дочь ее пропала с головой больше года назад, а сейчас борется с суицидальными порывами практически каждый день. Но она разрешила Ангелочку прийти в гости. Как будто зная, что произойдет между нами в этот день, и зная, что нам нужно побыть наедине, она уехала по делам на три часа и дала нам "свободы".***
Любовь всей моей жизни звонит в дверь. Внутри все задрожало сильнее прежнего. Открываю дверь и вижу эти прекрасные глаза цвета безоблачного неба, и будто умираю в сотый раз: он больше не мой, он больше не скажет мне, что любит меня, он больше никогда не осчастливит меня поцелуем или теплыми словами любви, он больше никогда-никогда не потрется своей мягкой щекой о мою в мороз, и тем более, больше никогда не будет ждать меня на улице часами. В ту секунду, когда два его айсберга столкнулись с парой моих коричневых комет, я поняла цель его прихода ко мне, только не сразу осознала. Он слегка целует меня в щеку, достаточно близко к уху, и холод его щеки будто током ударяет меня и пробирает тело, каждый его атом, и я чувствую всю боль, испытанную мною за последние три месяца так остро, что ноги подкашиваются. Его слова будто в вакууме, я ничего не слышу и не понимаю. Киваю, улыбаюсь и приглашаю его за стол. Предлагаю макароны с сыром, он отказывается, говорит, что не голоден. Но спустя три минуты просит сделать ему бутерброд с вареной колбасой. Я отпускаю глупые, пошлые шутки про колбасу, он смущенно хихикает и смотрит на меня, как на дурочку. Но в этом взгляде легкое презрение, в нем нет того тепла, что было раньше. Отрезаю три толстых куска докторской колбасы, такие же толстые ломти хлеба, выкладываю на тарелку. В этих трех жалких бутербродах вся моя любовь к нему. В размере - сила моей любви, в факте их приготовления - мои старания угодить ему, моему мальчику, с которым я уже немало натерпелась. Хотя ради его улыбки я бы вытерпела бы и харакири, и четвертование, любые средневековые пытки. Всяко лучше жизни без него. - Как ты умудрилась заболеть? - Не знаю, - с трудом нахожу силы ответить ему, - наверное, плохо оделась, и кто-то заразил меня. - Надо одеваться теплее. Я вот, видишь, сижу у тебя в квартире в шапке. - А какой смысл? - Никакого. Я и в шапке не от холода сижу, у меня волосы плохо лежат сегодня. - У тебя прекрасные волосы, как бы они ни лежали. - Нет, ошибаешься. Я урод."Я умоляю, я тебя прошу, слезно тебя молю, стоя на коленях я целую твои руки, прошу, сжалься. Не уходи. Не поступай так со мной. Я же умру без тебя, просто не выживу. Я люблю тебя, жизни своей не смыслю без тебя, ты смысл моего существования, ты моя единственная радость. Не люби меня в ответ, просто не уходи"
- мое сознание рыдало и билось в конвульсиях.
На мне были светлые джинсы с завышенной талией и моя любимая темно-синяя рубашка с белыми звездочками. Я встала из-за стола, не выдерживая этого напряжения. Вскипел чайник. От чая он отказался. Мне он был необходим, я же болею. Хотя какая разница, если через месяц я твердо решу покончить с собой? Он с жалостью смотрел на меня, а я, отвернувшись от него, роняла крупные, горькие слезы, заваривала себе чай с таблетками. Ему не нравилась моя внешность. Мне казалось, что он с отвращением смотрит на мою попу, и я чувствовала себя абсолютно голой, такой беззащитной и слабой, что несмотря на то, что он ничего уже не чувствует по отношению к своему "Цветочку со шрамиком", я хотела, чтобы он защитил меня. Я выпила чай, и мы перешли в гостиную. Он лег на диван. "Ложись рядом" - не подумав, говорит он. Осекается, закусывает губу, а я ухожу к себе в комнату за колонкой. Я хотела бы лечь рядом. Но я стеснялась. Стеснялась самого близкого мне человека. Я его боялась. Мальчик, который был ниже меня ростом, вгонял меня в страх, казалось, что это - агония. Сорок минут мы играли в пинг-понг пустыми фразами о школе и погоде, мы смотрели друг на друга, и в его глазах читалась жалость по отношению ко мне. Он разбивал мне сердце, и прекрасно знал об этом. Он знал, как сильно я люблю его, и ему было жаль, что я полюбила его, такого несерьезного и влюбчивого, такого юного и неопытного, но он не чувствовал вину. И не чувствовал ее тогда, когда с издевкой через месяц ставил мою любовь к нему в упрек, когда смеялся над моими чувствами, когда топтал их, рвал мою душу на мелкие кусочки и добивал меня во всех смыслах кроме физического. Из колонки орал электронный мусор и второсортный хип-хоп, глупая попса и отвратительные ремиксы на миллионы раз прослушанные песни. Качество музыки будто отражало качество этой встречи. Я смотрела на него, пытаясь запомнить каждый миллиметр его лица, каждую пору и каждый малюсенький прыщик на подростковой коже, я будто знала, что это последний раз в жизни, когда мы остались наедине, будто знала, что он пришел попрощаться, будто знала, что это конец. Мои глаза не отрывались от его лица, но стоило ему посмотреть мне в глаза, я отводила взгляд на его руки, кожа на которых была измучена холодом и игрой в монетку. Они были сине-красными, от взгляда на них по спине бежал мерзкий холодок, хотелось прижать их к груди и вечно отогревать огнем своего любящего сердца. Но ему это было не нужно. Я знала об этом. Да, я ждала, что он резко встанет, подойдет ко мне и поцелует меня, что все наши проблемы в миг испарятся. Я надеялась, что он возьмет меня за руку, посмотрит своими голубыми глазами мне прямо в душу, и все образумится, что все будет как прежде. Но он лежал на диване, делал вид, что получает удовольствие от аудиомусора, что мы друг другу включали на этой несчастной колонке цвета крови. Он прятал свой стыд передо мной. И его честные глаза выдавали ложь его лукавого мозга. Они никогда не проведут меня, никогда не солгут. О, эта жалость в его глазах. Выедающая душу кислота, она давала мне надежду, давала мне что-то, что оставляло меня в живых, но это был самообман - я давно мертва. Он подорвался и побежал в мою комнату, то ли не выдерживая стыда, то ли просто потому что он устал слушать музыку. Я тихо зашла в помещение и увидела его, любовь моей жизни, лежащим на моей постели. Почти бездыханным. Он лежал, не двигался и смотрел куда-то в пустоту. Я села рядом, слегка погладила его по голове, по его плохо лежащим волосам. Несмотря на всю боль, что он мне причинил, я не считала его уродом, не обижалась на него, даже оправдывала. Мой мальчик. Мой родной. Пока еще мой. В этот момент я улыбалась, а сердце не выпрыгивало изо рта. На десять несчастных минут я почувствовала, что все сейчас так, будто никаких проблем никогда не было. Будто все хорошо. Звонит мама в дверь. Я встречаю ее. Любовь моей жизни встает с постели, быстро одевается, прощается с моей мамой, которая любила его почти как сына. Я выхожу провожать его на лестничную клетку. Он смотрит мне в глаза, в них вся жалость мира. В них весь стыд Вселенной. В них есть боль. Открываются двери лифта. Он быстро обнимает меня, еле касаясь губами, целует меня в щеку, экстремально близко к губам. Его глаза на мокром месте. Он заходит в лифт, опускает глаза и уезжает. Прощай, смысл жизни. Прощай, мое счастье. Прощай. По закону жанра по моим щекам должны ручьем течь слезы. Но слез нет. Я так разбита, так раздавлена, что слез просто нет. Я захожу в свою комнату, зависаю на пару секунд. Тут все еще витает его дух. Ложусь на постель, растворяюсь во мнимом тепле его тела, оставшемся пеленой висеть над несчастной кроватью. Я лежала на постели, на которой он лежал лишь несколько минут назад и впитывала, вдыхала последние оставшиеся его молекулы, молекулы его жалости ко мне.