Что снится свободным?

Что снится свободным? Известное дело — многое. И хорошее, и плохое, и цветное, и серое, и фантастичное, и реальное. Сон пленных иной. Они грезят свободою и в своих сновидениях видят эту самую свободу, чувствуют её запах, слышат её, и пробуют на вкус. Ну, а что же может сниться вампиру? И не просто вольному, независимому, молодому и пылкому, а старому, умудрённому столетиями, и запечатанному службой людям? Именно - ничего. В обыкновении ничего. Но сегодня день был явно не из простых. Полная луна, дырой зияющая в черном покрывале неба, не давала заснуть человеку, и при этом клонила в сон привыкшего к ночному бодрствованию немертвого. Он совершеннейшей сомнамбулой ходил по коридорам, пока не решил сдаться этой наваливающейся усталости. Даже смешно. Вампир, захотевший спать ночью. Почти невероятно. Алукард мёртвым грузом уронил свое тело в атласные карминовые складки ткани внутренней обшивки гроба и уснул почти сразу, даже не сподобившись закрыться крышкой. Что ж это за ночь такая сегодня? Проваливаясь в бесконечно тягучее, желейное пространство сновидения, вампир чувствовал себя с каждой секундой всё хуже. Эта тягучесть будто норовила пробраться в рот, заполнить легкие, облачить в себя головной мозг, сквозь ноздри и уши сочась под кости черепа. Донельзя реальные, жуткие ощущения, а главное нет никакой возможности от этого избавиться. Вампир в гробу вертелся и кряхтел, иной раз, издавая бессильные, несвязные, грубые выдохи, напоминающие стоны пытающегося спастись человека. Но к своему великому сожалению Алукард спастись не смог. Сон поглотил его и полностью завладел всем его сознанием, подсознанием и телом. И вампир проснулся. Проснулся в сновидение. Грязнейшая зловонная тюремная комната, ржавые толстые прутья, затхлость, сырость, плесень на стенах и раздавленная тушка крысы у босых ног. В ней уже копошатся белые личинки. Противно. Вампир в отвращении отдернул подальше ноги, и сжался еще сильнее в той позе, в которой он изначально сидел — обнимая колени. Что-то временами теплое, временами холодное капало с потолка то на плечо, то на макушку, играя на нервах, будто пытаясь разорвать их, как рвут струны усердной игрой на инструменте. Всё вокруг было более чем реально. Казалось, что это вовсе не сновидение, а вырезанное однажды из памяти воспоминание, выигравшее пари у подсознания, и в награду освобожденное в виде сего кошмара. Вампир чувствовал холод вопреки своим привычным ощущениям, хотя, как и всегда, теплым он нисколько не был. Жуткая телесная усталость, будто мужчина протаскал на себе тонны каких-то грузов, выражала себя в невозможности пошевелиться без тянущей боли в мышцах. А болело всё. Разве что кончики пальцев не имели такой возможности, но им достался расклад не лучший. Окоченевшие, они почти не ощущались как неотъемлемые части организма. Проще говоря вампир не чувствовал пальцев ни на ногах, ни на руках, печально осознавая, что даже не в силах согреть их собственным теплом, просто потому что последний раз был теплым слишком много лет назад. Единственным, почти бесполезным спасением была изодранная вымазанная грязью и пропитанная потом льняная простецкая крестьянская рубаха, прикрывающая искалеченное тело мужчины. Но и она ничего не могла сделать против пробирающей до костей холодной сырости, по обыкновению царящей в подобных местах. Уж это вампир знал не понаслышке. И вот он сидел у стены, испещренной выбоинами от старости, ощущая себя, как тогда, во времена ван Хельсинга, в первые дни своего пленения. Это заставляло душу почти волноваться, почти трепетать от родившегося чувства беспомощности. Но всё это ушло на второй план, когда за пределами камеры раздались звуки шагов и какой-то незнакомый говор. Неподвластные вампиру здесь собственные чувства заставили его двинуться назад и зажаться в темном углу, потревожив, и чуть не убив одинокого паука, уже не один день живущего на стыке двух стен. А немертвый ничего не мог с собой поделать, будто он вовсе и не управляет данным ему телом. Покрытые плесенью выпирающие полуразвалившиеся куски камней больно упирались в спину, но подсознание заставляло жаться и ютиться среди этой боли, тем самым показывая, что это во множество раз лучше того, что могут сделать мужские голоса, приближающиеся с каждым звуком шага, отраженным в гулких сводах. Хотя гордый вампир совершенно не хотел прятаться, но, увы, он не мог изменить ход сна. Голоса приблизились совершенно, и пред взглядом Алукарда предстали двое, судя по облачению, стражников данного места. Они долго что-то выискивали взглядом в глубинах темных коридоров, оглядывались. И вот, наконец, взгляд одного упал на тень в углу уже известной камеры. — Эй! Да вот же этот! — Богоотступник. Таков был их короткий диалог, который, однако, многое сказал пленнику. Хотя бы то, что снится ему грёбанная Англия. Даже во сне эта страна и её въевшиеся порядки не хотят отпускать изможденного рабством вампира. Он мысленно тяжело вздохнул, при том не издав ни звука, и пристально глядя на говорящих еле горящим взглядом из-под свесившихся на лицо спутанных волос. Самым противным во всём этом было то, что Алукард отчетливо понимал — происходящее лишь накативший в полнолунную ночь кошмар, но от этого было только хуже. Стражники, недолго думая, отперли камеру и один из них, пройдя внутрь, схватил арестанта и практически за волосы выволок наружу. Тот, в свою очередь, шаркая онемевшими от холода ногами, запинаясь о каменную кладку, вывалился на середину коридора, где его подхватил второй стражник, и они с первым потащили едва ли не безвольное тело прочь из темницы. Яркий свет больно ударил по глазам, гневные людские окрики со всех сторон оглушали вампира, и он стонал, не имея даже малейшей возможности прикрыть глаза и уши. К середине пути ноги совершенно перестали слушаться, и тело арестанта теперь просто волочили по земле, раздирая о землю кожу его ног. Когда эта пытка закончилась, тут же началась другая. Еще более изощренная. Позорный столб. Неотесанный, крепкий, глубоко посаженный в землю кусок цельного ствола. К нему-то спиной и был прикован вампир. И предстал он теперь с руками над головой, соединенными ремнями из жесткой кожи грубой обработки, в кровь растирающей запястья, стоя на коленях, обнаженный и опаляемый жгучим солнцем прямо посреди людной площади. За какое такое преступление ему достался такой позор? И ладно бы просто оставили на людское порицание, так нет же, ещё и голым, как женщину! Что может быть хуже? Этого Алукард знать не мог, пока не пришел тот, кто вынес ему приговор. Высокий мужчина закрыл собой слепящее солнце, тем самым давая узнику возможность себя разглядеть. Но вампир не спешил поднимать потускневший взор бардовых глаз, будто боясь узреть в человеке кого-нибудь из тех, под чьим гнетом живет уже около века. Увидеть их во сне, пришедшем единственный раз за столько лет, да еще и в более высоком статусе, будет слишком злой и уничтожающей шуткой подсознания. Но вскоре даже такого выбора, как смотреть или нет, вампира лишили. Подошедший, за пару ранее закрывающих лицо прядей, задрал голову пленника вверх. От неожиданности и неприятного тянущего ощущения у корней волос, узник возмущенно шикнул, но не посмел даже пытаться вырваться из этой хватки. И что-то не дало ему закрыть глаза. Багровый взгляд с ненавистью уставился на лицо человека. К великой радости, он ничуть не был похож ни на одного «хозяина». Разве что взор ледяных глаз был до дрожи знакомым. Но вампир тут же отогнал эти вызревающие мысли опасения. Между тем человек уже повернулся к людям и, вытягивая за волосы арестанта, заговорил, ни к кому конкретно не обращаясь. — Богоотступник! Изувер! Притворщик! Его поступки далеко вне закона! — смуглый мужчина с кофейным цветом волос, наполненным праведностью голосом произносил слова в людские массы, медленно собирающиеся вокруг, — смотрите! Преступник пред вами, на суду людском! Благочестие архиепископа сохранило ему жизнь. Теперь он в вашей власти! — на словах о спасенной судьбе арестанта, из рядов скопившихся людей раздался озлобленный недовольный шепот. Если бы толпа знала правду: вампира просто не смогли убить, что, понятно, раскрывать как минимум не выгодно. От слов мужчины, пленник скривил лицо в усмешке, не веря словам и подсознательно зная неопровержимую истину. Но оратор не останавливал ни на минуту свой монолог, сжимая в кулаке смоляные волосы, и, разве что, делая секундные выразительные паузы меж особо важными словами, — так покажите ему чего стоят грехи! Скажите чего он достоин! — говорящий потянул преступника в сторону людей за волосы, заставляя того вытягиваться вперед и вверх, а ремни сильнее врезаться в стянутые ими запястья. Первые бледно-алые струйки потекли вниз по рукам, разжигая в людях кровожадность. — Плетью его! — Розгами! — Пустим кровь гаду! Тут же начали доноситься яростные окрики толпы, и мужчина, закончивший свою речь, разразился ехидной улыбкой и отпустил волосы вампира. Протянув руку к паре своих стражей, пришедших вместе с ним на казнь, получил от них аккуратно свернутый, дорогой кнут, коим в обыкновении погоняют лошадей. Вампир в ужасе попытался хоть как-то отшатнуться, но лишь оцарапал и без того искалеченные ноги об острые земляные камушки. Народ воодушевленно засвистел и закричал побуждения к скорейшему действию. Палач уже злобной тенью возвышался над арестантом, вознося кнут для удара. И через миг боль рассеченной плоти выдрала из горла пленника бессильный, хрипящий, и умоляющий остановиться крик. Но никто ему не внемлил, и удары повторялись, пока толпа не успокоилась, вдоволь насмотревшись на мучения. Вампир, издыхая, повис безвольно на ремнях, не в силах сделать иначе, и терпя невозможную боль в запястьях и ранах оставленных псевдо орудием пытки. Пленник уже не слышал, да и не мог слышать в гуле площади и толпы, с притупленными от боли чувствами, то, что палач снова начал говорить, и толпа, вслушиваясь в каждое громоверзное слово человека с кнутом, вновь набухала гневом и жаждой расправы. В новой речи оратора промелькивало что-то о насильнике, множественных его жертвах и вариантах достойного наказания. Почти без сознания от прожигающей жары солнца и произошедших событий, вампир даже не понял, зачем его так странно и неудобно выгнули. Лишь острая боль, разорвавшая через миг все тело и пронзившая разум, заставив вампира сдержанно и тяжело закричать, пробудила его сознание. Пленник с ужасом распахнул запылавшие кровавым огнем глаза, ощутив, как что-то постороннее протолкнулось в его тело, принося неизведанные доселе мучения. В жажде избавиться от этого чего-то, чем оказалась рукоять кнута, вампир попытался отползти на своих изувеченных коленях, но не смог. Теперь словно куда-то проваливаясь сознанием, пленник отдаленно слышал злорадный смех публики и чувствовал, как что-то грубое, толстое, продолговатое двигается в нём, проникая все глубже, растирая окружающую плоть в кровь, и в конце концов просто оставшееся внутри. Вампира жестко вернули в прежнее положение, и теперь он, перед беспощадными людьми предстал измученным забитым человеком, не в силах даже стонать от боли и недвижимо висящим на прикованных, окровавленных руках, с изодранной ранами кожей, позорно раздетый и обесчещенный кнутом, как дьявольский хвост торчащим теперь меж коленопреклонённых ног. Палач — другой, лучшей параллели для этого смуглого мужчины нельзя было провести — наконец отошел подальше от позорного столба, и как учуявшим кровь псам, скомандовал толпе. — Теперь он ваш. Прошу! И люди, начали оскорблять беднягу, насмехаться над ним, кидаться, чем только попадется, а особо озлобленные подходили и плевали прямо в лицо. Гнилые фрукты, овощи, экскременты, грязь, дохлые мелкие животные, типа крыс, мышей, птиц, и камни со всех сторон летели в узника. Но к счастью это было последней волной гнева публики. Постепенно люди вновь отправились по своим делам, и только новые прохожие добавляли свою лепту в наказание вампира. Тяжело. Солнце, подобно ленивцу плавно спускалось вниз, все больше обжигая бледную, чувствительную кожу, заляпанную грязью, остатками растительной и животной гнили, перемешанными с потом, и всё еще не перестающей кое-где сочиться кровью. И каждый раз, какой-нибудь зевака, будто в сговоре со слепящими глаза лучами небесного светила, в очередной раз разрушит попытку вампира забыться. Даже думать пленнику было невмочь, ибо перед глазами тотчас вставал голубой леденящий и такой знакомый человеческий взгляд. Солнце все-таки неуклонно приблизилось к горизонту, и скрывшись за цепочкой зданий, освободило вампира от своего гнета. Дышать стало легче, чувствовалось приближение того времени суток, когда тьма садится на престол и дарует своим детям благословение. Но сумерки послужили приглашением в жизнь и людей: пьяниц и гуляк, преступников и любителей риска. Редкий человек появлялся на площади к закату, но чем больше темнело, тем неуютнее становилось вампиру от странных косых взглядов, источаемых мраком подворотней, и от скрытых в них мыслях, которых не было в головах дневной публики. Луна еще не показалась на небосклоне и оттого пришедшая ночь, разбавленная лишь светом тусклых факелов, была особенно мрачна. Пленник щурился, невидящими глазами пытаясь рассмотреть приближающиеся тени. Кучка уже до помутнения рассудка опьяненных мужчин нестройно подошли к позорному столбу. Их лица не выражали абсолютно ничего божеского, пропитанные похотью взгляды были устремлены на обескураженного своим положением вампира. — Бесплатная шлюха, — потерев рукой свое достоинство, выдал явно возвышающийся над своими товарищами мужчина, крупный неотесанный, как и все они. Вампир со злобой посмотрел вверх, на подошедшего вплотную человека, и выжал из себя угрожающе-предостерегающее шипение. К своей огромной неудаче ему довелось быть прикованным так, что голова находилась как раз на уровне бедер. Мужчина, насквозь провонявший рыбой, добавивший в букет отвратительных запахов новый акцент, поднял голову брюнета за волосы. — Шлюха, ты знаешь, что делать, — с издевательски снисходительной улыбкой шепнул пьяница и, приспустив штаны, ткнулся грязной плотью вампиру в щеку. Да что ж такое? Сон заходил слишком далеко и с каждой секундой становился все кошмарнее. Алукард ворочался в гробу, царапал борта когтями, раздирал обшивку и портил глубокими бороздами дерево, но не мог проснуться. А потому ему лишь оставалось переживать всё то, что творилось сейчас в его голове. Узник в отвращении сморщил лицо, и хотел посильнее отвернуть его, но мужчина не дал это сделать, проведя по вампирским губам своим страждущим дарового удовольствия органом. Голодный, опозоренный, озлобленный и лишенный всяческих сил арестант не мог произнести и слова, что уж говорить о сопротивлении. Окружившие со всех сторон дружки с глумливыми лицами наблюдали за ходом событий, иной раз, в предвкушении потирая свои достоинства сквозь ткани штанов. — Говорят ты насильник. Значит не грех тобою попользоваться, — пальцы мужчины почти любовно перебирали грязные, спутанные пряди волос пленника, — давай, открой рот, очень не хочется тебя истязать еще в плюс к тому, что с тобой уже сделали, — мужчина говорил с паузами, иной раз икая и обтирая нижнюю часть лица пленника сморщенной кожей, скрывающей головку нелицеприятной части тела сильного пола. Алукард отказывался воспринимать происходящее. Он уже забыл, что это жалкий ночной кошмар — так реально было всё вокруг. Гордость неистовствовала, немертвому хотелось разорвать и опустошить всех этих жалких никчемных людишек, но мучения, ниспосланные судом и инквизицией, настолько измотали вампира, что он не был сейчас опаснее обычного человека. К радости мужчин, в их ряды прибилась ну совершенно в хлам пьяная миниатюрная женщина, видимо завсегдатая в том же заведении, откуда пожаловали и эти пьяницы. Обняв одного из отдаленно стоящих дружков, она тут же расхохоталась, увидев вокруг чего собралась эта привлекшая её группка самцов. Злорадный смех, подобный смеху всех дам дурноватой репутации, отголосками прозвенел по всей площади. — Ну, и что это тут у нас? — еле стоя на ногах от количества алкоголя в крови, она бегающим взглядом осмотрела жертву безжалостных людей. На этот вопрос мужчины вразнобой рассказали ей краткое содержание всей дневной речи палача. Женщина, хихикнув, и даже не обратив внимание, на то, что вампира уже пытались использовать в качестве сосуда для вырывающейся наружу пьяной похоти, предложила еще одну безумную пытку. «Главарь» не без удовольствия выслушал её тихий лепет на ухо и тут же согласился, продолжая измываться над кожей бледного лица узника. Тогда женщина в алкогольном веселье, всё ещё хихикая, села на колени и наклонившись, стала смаковать раскрасневшимися губами плоть вампирского члена. Тот в свою очередь, не ожидавший такого никак, разомкнул бездумно в возмущении губы, но произнести даже вздоха не успел — рот тут же заполнила противная и уже давно ожидающая этого плоть провонявшего рыбой мужчины. Пленник было завертелся, в бесполезных попытках оттолкнуть людей от себя, но боль в теле не позволила ему сражаться долго. Женщина умело работала губами и языком, да так, что даже в измученном теле пробудилось желание, и плоть вампира окрепла, напряглась, и потихоньку начинала пульсировать от притоков крови. Тогда же женщина и выполнила предложенную ею пытку. Сняв кожаный браслет, чем-то напоминающий ремешок, со своего худого запястья, она перетянула им основание органа арестанта, так, что теперь он не мог излиться белой тягучей жидкостью, коей уже вымазал его лицо главный в кучке этих пьяниц. В том то и заключался план женщины, ведь воистину, в сочетании с уже изувеченным телом, похотливое желание, не имеющее возможности выйти на поверхность в виде семени, увеличивало мучения в несколько раз, пусть и на время. Вампир стонал и извивался, когда женщина, в угоду вовсю потирающим свои достоинства мужчинам, ощутимо сжав пальцы, двигалась вверх-вниз по напряженному члену вампира рукой. Её смех будоражил рассудок и докучно бренчал очень и очень продолжительное время — пока все до единого мужчины не оставили свой след на бледном теле пленника, помогая себе не только руками, но и не брезгуя, по примеру «главаря», пользоваться для помощи и обескровленными прохладными губами вампира. Тогда всё закончилось, люди ушли. Узник еще долго ощущал как по торсу и лицу вниз стекает гадкая тягучая сперма. А ночь становилась светлее. Полная кровавая луна осветила площадь и наполнила жизнью уже отчаявшееся существо, прикованное к позорному столбу. И внемля ей, Алукард поднял вверх лицо, подставляя его под приятные лучи струящегося лунного света, будто исцеляющие, вырывающие с корнем всю боль, и вплетающие на её место сладкое умиротворение. Тогда вампир проснулся. Нашел он себя, стоящим в саду поместья и, с непередаваемым спокойствием, глядящим на полную луну, огромным диском перекрывающую звезды, и так жестоко заставившую его спать сегодняшней ночью…