Собачья жизнь

Дима всегда чувствовал себя побитым псом. С несчастными жалостливыми глазами, едва только не слезящимися, поджатым драным хвостом, дрожащими от холода, голода и боли лапами. Давно утратившим надежду на лучшее, но не утратившим собственную гордость и готовность глотки рвать, если придётся. И жизнь у него под стать была. Теперь-то многое поменялось, конечно, но жизнь, пусть куда менее мрачная, всё та же, собачья. И прямо сейчас собачья жизнь — это жаться к хозяину, пытаясь согреть и его, и себя, потому что отопление опять отключили, а зима какая-то пиздец холодная. У Димы хозяина нет — если он пёс, то только безродный и уличный, но к Роме он всё равно преданно жмётся. Наверное, это оттого, что если Рома пёс, то с волчьими корнями и задатками вожака. Дворняге отчего-то смертельно хочется почувствовать себя частью стаи, даже если их в ней только двое. Рома нервно курит и злится, неосознанно, привычно гладя Димину голову с ёжиком коротких жёстких волос, и он почти засыпает, фокусируя всё внимание погружающегося в черноту сознания на этих грубых прикосновениях. Из вязкой, как дёготь, дрёмы его вырывает только раздражённый голос Ромы: — Они, блядь, хотят, чтобы мы тут замерзли нахуй? — и поправляет плед, сползший с Диминого плеча. Дима в ответ благодарно прижимается ближе, думая, что они, заледеневшие, неплохо смотрелись бы в музее какого-нибудь очень пизданутого искусства. Плед будто не греет совсем, его потрясывает, да и Рома тоже дрожит, только продолжает холодными пальцами доставать из пачки сигареты одну за другой. Дима снова проваливается в сон, уже куда глубже, и ему снится отчего-то, что они — самые настоящие псы, точно такие, как он представлял. Лежат бок о бок на холодном снегу в сырой и грязной подворотне, и он так ужасно боится, что Рома может замёрзнуть совсем, что просыпается. Рома сидит уже без сигареты, смотрит куда-то перед собой и по-прежнему гладит Диму по голове, вряд ли прошло много времени. Дима совсем-совсем по-собачьи встревоженно смотрит на него украдкой и никак не может избавиться от неприятного сонного осадка. Засыпать больше не хочется, и он садится, подтягивая колени к груди. Рома, уже чуть успокоившийся, слегка улыбается, обнимает его, и страх, словно грязными каплями из-под колёс шумящих где-то за окном машин осевший на всём теле, понемногу стирается. Вместе-то не замёрзнут.