Моя Виктория

— До свидания, Александра Викторовна, — слышу я подобострастный голос шофера и знакомое усталое фырканье в ответ. Стук каблучков, хлопанье двери, короткая пауза и сразу следом — грязный мат. Услышав подобные пассажи, в обморок бы не грохнулась только жена грузчика, но я лишь поджимаю губы, слыша в грубоватом голосе хорошо знакомые нотки подступающей истерики. Отступаю от двери, за которой стоял все время с той секунды, как услышал шорох шипованных покрышек по мерзлому асфальту, и, подойдя к столу, вытягиваю телефон. — Сергей Сергеевич? Мне жаль, но сегодняшнюю встречу нам придется перенести. Да, я понимаю. На любое другое удобное для вас время. — На самом деле мне не жаль. Но партнеру по бизнесу этого знать не обязательно. Как и то, что на самом деле у меня свободно почти четыре часа, за которые я успел бы провести эту самую встречу за традиционным ужином в ресторане. Все это уже не имеет значения. Я выхожу из кабинета, когда наверху захлопывается дверь. Подбираю сброшенную на пол меховую шубку, аккуратно складываю сапоги на их место и, прислушиваясь к шуму льющейся воды, во внутренний карман тонкого старенького пуховика сую пару крупных банкнот. Проверяю баланс и зарядку такого же старенького телефона, лежащего уже во внешнем кармане, кладу на счет пару сотен, стираю смс о пополнении баланса и возвращаю мобильник на место. Все. Здесь и сейчас я больше не могу сделать ничего и возвращаюсь к себе. Устроившись в кресле и прикрыв глаза, слушаю звуки, доносящиеся сверху. Шаги по лестнице, на короткую секунду они замирают перед моей дверью, а потом удаляются. Я жду еще немного, а затем подхожу к окну, предварительно выключив свет. Выглядывая на улицу, провожаю взглядом удаляющуюся невысокую худую фигуру. Зимние кроссовки, тот самый пуховик, тонкие перчатки и снова один только капюшон вместо шапки. Из дома я выхожу через семь минут. Сажусь в машину и срываюсь с места. Сегодня пятница, а значит, город будет не спать до утра, и у меня есть все шансы попасть в пробку. Я еду быстро, но осторожно. Припарковываюсь где-то во дворах и до места почти бегу: утренний легкий морозец к вечеру ощутимо усилился. Матерюсь про себя на старый пуховик и не спасающие от холода кроссовки, и очень надеюсь, что моей половинке автобус ждать не пришлось. Я захожу в пока еще полупустой клуб, молча киваю администратору и сливаюсь с тенью в дальнем углу. Здесь почти никого не бывает, клуб освещен едва-едва, только на танцполе и у двух барных стоек по обе его стороны света чуть больше, но мне это только на руку. Я сажусь поудобнее, выуживаю пачку сигарет и отстраненно радуюсь, что она полная. Значит, выходить не придется. Закуриваю первую и начинаю оглядывать зал. Сегодня стандартная программа, и народа не так много, как обычно бывает на праздники, и многие, очень многие мне уже знакомы. Некоторых я знаю по именам, некоторых — только в лицо. Замечаю парочку личностей и ревниво поджимаю губы. Похоже, сегодняшний вечер будет тяжелым. Я никогда не задумывался над тем, почему, упорно игнорируя шевеление тяжелой портьеры, закрывающей вход в зал, я всегда невольно смотрю на нее, когда там появляется та, кого я жду. Вернее, тот. Виктор. Мой Витька. Потому что Александра Викторовна осталась дома. И он добрался быстро, значит, автобус ждать почти не пришлось. Он в своих любимых милитари-штанах, кофте с капюшоном и тонкой майке под ней. Он улыбается, он рад, что находится здесь. На него с разбегу и с визгом вешается кто-то в плохо надетом парике и кепке. Из-за этого «наряда» я не могу понять, кто это, и ревниво хмурюсь. Но Вите этот парень знаком, и он лапает пошло обтянутый джинсовыми шортами зад. О чем-то коротко говорит и идет дальше. Походя что-то шепчет девушке, та в ответ улыбается. Он в своей стихии. Он здесь свой. Его здесь знают, и он знает почти всех. Он пьет пиво, потом кто-то угощает его водкой, и Витька хмелеет быстро. Он нарезает круги вокруг танцпола, пока кто-то не подхватывает его и не закидывает на стойку с пилоном, поставленную специально для желающих покуражиться гостей. Витька хохочет и начинает кружиться под музыку, а я вжимаюсь в тень дальше. Сверху видно лучше, он может меня заметить, а это последнее, что мне сейчас надо. Он не показывает стриптиз, но бедрами и задницей вертит почти профессионально и может дать сто очков вперед тому мальчику, который танцует на каблуках на сцене. Но скоро Витьке его занятие надоедает, и он снова начинает кружить по залу. Поговорит с тем, пошутит с той, прижмется, опустится к кому-нибудь на колени. Он улыбается, смеется, завлекает. Он такая блядь — мой Виктор. Блядь не по обязанности или необходимости, а по духу и призванию. В конце концов, он находит успокоение в низком кресле возле столика. И в одиночестве остается максимум на минуту. Его здесь знают, многие с удовольствием затянули бы его в приват-комнату, но Витька всегда уезжает в одиночестве. Но вот появляется Слава, и я выдыхаю. Вторая любимая блядь клуба перетягивает на себя часть внимания, и наблюдать за молчаливым противостоянием этих двух «прим» — чистое удовольствие. Они никогда не здороваются друг с другом, ограничиваясь исключительно кивками. Их территория словно поделена, и только сам танцпол остается нейтральной зоной. Оба худые, высокие, противоположные, красивые — вместе и рядом они бы положили к ногам не только этот клуб, но, к счастью, Витька мой, а Слава в этот раз пришел с каким-то лысым, но подтянутым и спортивным мужиком, который по-хозяйски держит его за задницу и гладит по бедру и спине. Слава никогда не приходил один, и никогда не уходил в одиночестве. В этом их самая большая разница. Витька вернулся к пиву, и я только морщусь, представляя его завтрашнюю головную боль и пытаясь понять, сколько у него денег с собой. Судя по тому, что к пиву нет даже сухариков — совсем не густо. Я поджимаю губы и закуриваю очередную сигарету, не сводя с него взгляда. Он не знает, что я здесь. Сейчас он свободен от всего, особенно от меня, но я знаю, что и сегодня он уйдет один и что крутящийся вокруг него какой-то мужик, лет на двадцать старше, будет послан. Гей-тусовка города небольшая, но все-таки не настолько, чтобы бояться, что мне кто-то что-то может рассказать. И я знаю, что он не боится. И все-таки один. Мой Виктор. Моя… Александра Викторовна. Он сбегает сюда, когда носить чужое имя больше нет сил. Это была не моя идея, я никогда бы такого ему не предложил, собственно, мне как-то плевать, кто и что подумает, но он сам натянул чулки, надел туфли, платье и парик. Он стал Александрой Викторовной для всех, кроме меня. Сашей, работающей в третьесортном салоне красоты. И единственная уступка, которую он позволил нам обоим — это привозить и отвозить его на работу и то, только зимой. В пьяном виде он говорит о себе в женском роде, его клинит на женской груди, хотя никакого сексуального интереса к женскому полу он не испытывает. Он странный, закрытый, безбашенный и мой. За всеми этими размышлениями я не заметил, как он исчез из зала. Сердце тут же начинает колотиться о грудную клетку. Я знаю, что он не контролирует свои финансы и что денег у него не осталось совсем. А на улице третий час ночи, ходят только такси, и на него денег у него нет. Он пьян, он слаб и беззащитен в таком состоянии. Из зала я почти выбегаю. И успеваю заметить только его затылок. Он одет, а значит, собрался домой. Он сбегает по лестнице, я спускаюсь на лифте, зная, что внизу он будет раньше меня: лифт здесь медленный. Выхожу на крыльцо и прячусь за угол, невольно ежась под порывами холодного ветра. Он стоит на остановке и беспомощно оглядывает ряд такси, ждущих клиентов. Подходит к одному, второму, возвращается на остановку. Он явно промерз до костей в своем пуховике «на рыбьем меху», и я матерюсь сквозь зубы. Дома висит новый, теплый, есть дубленка и хорошая зимняя куртка, но он упорно носит только то, что купил когда-то сам или покупает теперь на свою зарплату. И когда-нибудь я тайком куплю этот чертов салон и повышу работникам зарплату, только чтобы исчезла из гардероба эта пародия на зимнюю одежду. Наконец, он решается подойти к еще одной машине. О чем-то говорит с водителем и ныряет в салон. Я срываюсь с места и бегу во дворы, за своим автомобилем. Дома я должен быть раньше него, и я забываю про все скоростные ограничения. Еду самой короткой, хоть и не самой удобной дорогой, но дома я оказываюсь раньше Витьки. Напряженно прислушиваясь к звукам за приоткрытым окном в спальне, успеваю даже раздеться и расстелить постель. И уже со второго этажа наблюдаю за тем, что происходит в салоне подъехавшей машины. Вот Витя вздыхает, едва заметно морщится, начинает демонстративно рыться по карманам, запускает руку во внутренний, замирает на мгновение, и его лицо озаряет по-настоящему счастливая улыбка. Он нашел деньги, которые я положил ему еще вечером, отдает их и выпархивает из машины. Я облегченно выдыхаю и вытягиваюсь на постели, прислушиваясь к тому, как снизу доносятся звуки открываемой и закрываемой двери, шорохи, стуки. Ну да, он голоден, мой Витька. И пока не съест пару бутербродов, не ляжет спать. Но он дома. Он просто дома, с ним ничего не случилось, и я могу расслабиться. Когда-то, в самом начале, когда у него было пьяно-меланхоличное настроение, он рассказал, как однажды еле унес ноги от таксиста, которому его предложение отсосать в уплату за проезд ну очень не понравилось. Как попался на пути какой-то подвыпившей компании, возвращавшейся на метро первой электричкой. Он рассказывал, смеясь, а у меня от страха заходилось сердце. И теперь перед каждой его отлучкой я кладу в его верхнюю одежду деньги, чтобы хватило заплатить за проезд. Перед выходом он не проверяет внутренний карман, поэтому деньги обнаруживает в самый нужный момент. Обычно в ту самую минуту он уже пьян и точно не помнит, что не он их туда клал. Но я все равно следую за ним по пятам. Чтобы убедиться, что он добрался до дома без проблем, и что в клубе его не обидели. Да, я ревную, глядя на всех тех, кто крутится рядом с ним и кому он оказывает свое внимание, но тревоги за его жизнь и безопасность больше, гораздо больше. Он выглядит на семнадцать со своим телосложением и выражением лица, он ежится от холода и чуть сутулится. Я просто не могу так просто его отпустить. Дверь открывается почти бесшумно. Витя проскальзывает внутрь спальни, и я в который раз удивляюсь его способности в таком состоянии так двигаться. Он не хочет меня разбудить стуком или шорохом, но, ложась в постель, тут же прижимается ко мне. Горячий после чая и быстрого душа, расслабленный, пьяно-шаловливый. Он тыкается лицом в плечо, трется пахом о мое бедро, и я чувствую, как быстро наливается кровью его член. Он тихо-тихо стонет мне в ухо, и я сдаюсь, разворачиваясь к нему. После переживаний этого вечера мне понадобится много времени на ответ, а Витька стонет совсем уж жалобно. Толкается в руку, слепо ищет губы, обнимает ногами и руками. Я запускаю руку под его белье и накрываю губами его рот. У него вкус алкоголя и ментола, чуть прохладный и терпкий. Витя не держится долго, и кончает почти сразу. Сонно и благодарно вылизывает мои пальцы и сворачивается у меня под боком, почти мгновенно проваливаясь в сон. Начинает тихо посапывать, но едва я делаю попытку сдвинуться — тут же реагирует. Находит и стискивает мою руку, устраивается на ней, как на подушке. Сейчас он открыт и искренен, и я замираю, слыша это почти отчаянное «не уходи». Утром у него будет болеть голова, и он будет ненавидеть весь мир, но уже к вечеру разойдется, а ночью он будет распахивать мне спину ногтями, выть в подушку и грязно материться, подгоняя меня. Ему нравится секс, он его обожает. Ему нравится быть снизу, и он ненасытен. Он мой Виктор, моя победа. Мой Виктор Александрович. Моя Александра Викторовна. Я люблю его и парнем, и девушкой. Пай-мальчиком и законченной блядью. И он… наверное, он любит меня тоже.