Inside Out

Локтями свисая с края столешницы. Покоцанной и местами с глубокими царапинами. Истертой. Локтями свисая с края столешницы, умостив подбородок на сложенные в замок ладони. Наблюдаю за ним и почти не дышу. Только носом. Вдох и тут же выдох, не наполняя легкие даже наполовину. Странное ощущение, от которого немного кружится голова. От всего в этой квартире кружится. От запаха сигарет и крепкого кофе. От одеколона и еще чего-то, смутно напоминающего гарь. Обои на стенах желтоватые; должно быть, от горячего летнего солнца местами выцветшие. Старый холодильник, еще из тех, которые без разряда по жиму и не откроешь, тарахтит в углу. И тут же, словно в противовес, бросающиеся в глаза своей новизной плита и тускло блестящий жестяным боком чайник. Не замечал всего этого раньше. Да и когда бы мне было, если я тут всего в третий раз? В первый слишком не верил, а во второй и вовсе оказался на диване раньше, чем буркнул сдавленное «здра…». Вообще, хороший диван. Не продавленный. И коленки не натирает. Определенно хороший. Улыбаюсь своим мыслям и прихватываю губами кожу на запястье. Просто потому, что мне сейчас этого захотелось. Просто потому, что невозможно пялиться вот так, во все глаза, и чувствовать себя нормальным. Пялиться на тебя. На тебя, что совсем рядом стоит, у плиты, и думает о чем-то своем. Кошка, которая оказалась безумно высокомерным котом, так и не показалась ни разу за те полчаса, что я здесь. Неужто ревнует? Я бы на ее месте ревновал. Да я и на своем почти ревную, господи. Мало ли таких, как я, за тобой ходят? За тобой, таким молчаливым и таинственным, в своем черном свитере и небрежно поставленными волосами, которые вблизи не такие уж и короткие. Есть за что ухватиться пальцами. Рассматриваю, прищурив один глаз. Наблюдаю за тем, как лениво ходят лопатки под тканью. Как закатываешь рукава. И чувствую себя очень влюбленным и очень жалким одновременно. Казалось бы, куда еще больше? Да и после того, как я вроде как прикоснулся к своей мечте, наваждение должно было рассеяться немного, отпустить или вроде того, но стало только хуже. Стало мало просто наблюдать со стороны. Провожать взглядом или с замиранием сердца ждать в соцсети. Я хочу тебя себе. Абсолютно, полностью и с концами. Хочу спрятать в этой маленькой кухоньке и никогда никому не показывать. Хочу, чтобы только мой. Хочу знать о тебе еще больше. Жадно ловлю каждый жест, запоминаю, что в холодильнике у тебя всегда висит нечто хвостатое и давно испортившееся, что сухие завтраки ты грызешь вместе с кофе и куришь реально много. Почти постоянно. Но все больше как-то вскользь, почти не затягиваясь, а просто наблюдая за тем, как тлеет фильтр. И имя… Имя все катаю на языке, как какое-то драже или жесткую подушечку жвачки. Владимир. Отчего-то язык не поворачивается назвать Володей или около того. Отчего-то отчаянно кажется, что это не твое. Прохожусь языком по губам, собирая и с них тоже никотиновый привкус, и первым нарушаю тишину. То, что помимо музыки ты любишь еще и молчать, я понял тоже. Короткие кивки, приветственные улыбки, вздохи и нечто трудно вразумительное, вжавшись ртом во взъерошенные волосы. – Как тебя называют друзья? Спина, и до этого прямая, напрягается и замирает на мгновение. Косится на меня из-за плеча и выключает конфорку. Турку снимает тоже, отставляет подальше от края, не спешит разливать по чашкам. – А что? – Так ты скажешь как? – Не собираюсь отставать и даже двигаюсь ближе к краю этой пародии на часть кухонного гарнитура с кошмарно жесткой спинкой. – С чего ты вообще взял, что у меня есть какое-то прозвище? – А что, скажешь нет? Вовкой кличут? Кажется, его даже передергивает. Едва уловимая судорога от плеча к плечу. Оборачивается и складывает руки на груди. Эдакий ленивый протест, как на мой взгляд. – Еще раз назовешь меня так – и спать пойдешь в подъезд. На коврик. Без усмешки обойтись не выходит. Хотя бы потому, что мы оба знаем, что до моей общаги тут пять минут, а если бегом, то и за три можно. – У тебя нет коврика, – поднимаясь на ноги, напоминаю и зачем-то пальцами цепляюсь за угол стола. Словно пытаясь задержаться в отдалении еще немного. Словно отчаянно хочу повиснуть у него на шее, но сдерживаюсь. – Зато у соседей есть. Аргумент. Почти даже весомый. Жаль только, что абсолютно бессмысленный. Подхожу все-таки, но останавливаюсь не напротив, а рядом, так же, как и он, прижимаясь поясницей к разделочному столу и скрещивая руки. Только я ниже, а пальцы тут же впиваются в плечи, чтобы просто занять их. Не лезть за телефоном в карман, не барабанить по столешнице. – Так скажешь мне? Как тебя называть? – Поворачиваюсь и выжидающе гляжу, борясь с желанием отвести в сторону упавшие на лицо и закрывшие весь обзор патлы. Отгрести назад и так и держать, чтобы не мешали разглядывать. Подбородок и чуть прищуренные глаза. Расцветающую на глазах улыбку и искорки на светлых радужках. – Мой господин? – Да, – смеется и расслабляет плечи. Поворачивается ко мне уже всем корпусом и, подтащив поближе прямо за рукав толстовки, заключает в клетку из своих рук. – Вполне сойдет. Прежде чем успеваю возразить, что это, конечно, «огонь» и для игрищ под одеялом вполне сойдет, но хотелось бы чего-нибудь более приземленного, он поднимает меня, пригнувшись и обхватив обеими руками на уровне бедер. Усаживает на столешницу и медленно разводит колени в стороны. Становится между ними, удерживая пальцы чуть ниже линии передних карманов на моих джинсах. Внимательно вглядывается в мое лицо, почти что носом касается кончика моего и отчего-то, тяжело вздохнув, спрашивает: – Тебе лет-то сколько, чудо в кедах? Внутри теплеет как от хорошей стопки коньяка или чего подешевле. Внутри становится так хорошо, что просто млею. А после до меня доходит смысл его слов. Он же старше, точно. – Ну, – покусываю губы и гляжу на запыленный плафон простой потолочной люстры, – скажем так: статья за растление тебе не светит. Почти. Выдыхает через нос, возводит к потолку свои темные очи и, покачав головой, цепляет мое лицо за подбородок. И переход от одного к другому столь резкий, что вздрагиваю и замираю, как пойманная маленькая зверушка. Секунда. На то, чтобы глаза распахнуть шире и подавиться вздохом. Секунда на то, чтобы навис надо мной, склонился, опираясь на мое же колено, и поцеловал. И это ощущается как прыжок с вышки. Как рывок вперед. До финишной черты. Это ощущается трепетом в груди и слабостью в ногах. Это ощущается как что-то из серии «очень круто». Его подбородок чуть колючий, скулы тоже. Его пальцы все еще удерживают мое лицо, поглаживают его, а губы, ох уж эти твердые уверенные губы с горьковатым привкусом… Лучше, чем дурь, что мне довелось попробовать как-то раз. Лучше, чем банальные сигареты. Помедлив и не открывая глаз, обхватываю его за шею. Обнимаю, подтащив еще ближе, и стараюсь просто не сдохнуть от восторга. От того, что оно, оказывается, может быть вот так. Приятно, волнительно, с теми самыми порхающими мотыльками в подреберье. Неторопливо играет с моим языком, дразнит его своим, то и дело прикусывает мои губы. И его пальцы оживают наконец. Перестают расслабленно лежать поверх моего бедра. Поднимаются выше, по подрагивающему под толстовкой животу и останавливаются, скользнув вбок, на ребрах. Почти целомудренно. Если бы его язык не пытался трахнуть мой рот, протолкнувшись до самых гланд. Почти целомудренно, если бы я уже не скрестил лодыжки за его спиной, готовый в любой момент уцепиться покрепче и позволить утащить себя на диван. Помочь утащить себя на диван. Или даже попросить?.. Он не знает, сколько мне лет, зато я знаю, каково оно – лопатками елозить по его сбившейся простыне. Зато я знаю, как оно, когда он внутри. Когда хватает за волосы и по влажной спине гладит. Я почти ничего не знаю о нем, кроме того, что и много раньше заучил наизусть, разглядывая его страницу ВК, но, кажется, знаю его. Саму суть или около того. Кажется, знаю ничего и вместе с тем знаю все. Как же голова кружится. Восторг и почти полет. Приподнимает над столешницей, просунув ладони под мои бедра. Почти уже затаскивает на себя, вжимает, позволяя наспех проехаться губами по подбородку и горьковатой от одеколона шее, как вздрагивает и, почти уже подняв, усаживает обратно. Не сразу понимаю, в чем дело, но после того, как самопровозглашенный господин похлопает меня по карману толстовки, начинаю соображать. Телефон! Ну точно же, и как только не услышал? Зато он, который Александров, услышал и даже ехидно приподнял бровь. Мол, что, Тимберлейк – ты серьезно? Хочется показать язык и ответить, что это, вообще-то, кавер. Хочется забить на смарт и притянуть этого вредного, на «В», назад, растягивая ворот свитера, и продолжить целоваться, вдыхая запах остывающего кофе и призрачный уже совсем сигарет. Хочется забить на все на свете и просто целоваться. И целоваться, и целоваться, и… – Да ответь ты уже. Ответь. Ага. Да. Легко тебе говорить! Пальцы чужие. Дыхание сорвано. Желания делить с кем-то этот момент и вовсе нет. Желания нет, но необходимость явно есть. Дозвониться до моей не очень-то и царской персоны пытается сосед по комнате – и мало ли что там у него? Винт с порнухой сперли или затопили сверху. Выдыхаю и принимаю вызов. – Да? – В динамик вроде бы, а сам только и делаю, что слежу за кончиками пальцев, вырисовывающими на моем бедре какие-то замысловатые круги. И все еще так близко стоит, что чуть податься вперед – и носом уткнусь в его ухо. «Привет, че как?!» – излишне добро тут же орет на меня в ответ динамик, и я, поморщившись, отдергиваю трубку. Держу на расстоянии добрых сантиметров десяти и все равно слышу и вопли на заднем фоне, и какую-то смазанную музыку, и, собственно, самого Сашку. – Нормально. Если ты хочешь привести кого-то в комнату, то мой ответ «нет». И плевать, что ночевать я, скорее всего, не приду. Мало приятного обнаружить, что кого-то трахнули на твоей кровати, а использованную резинку сунули под подушку. Спасибо, хватило одного раза. До сих пор передергивает. «Не-не-не, тут движуха покруче комнаты! Мы хату сняли на сутки! Две остановки от общаги. Приедешь?» На фоне тут же проклевывается уйма посторонних звуков. Явственно различаю крики, визги, какую-то смазанную всем этим гомоном музыку и звон чего-то стеклянного. Перевожу взгляд на парня перед собой, и мне даже думать не требуется. Как тут вообще можно выбирать? – Нет. «Ты в последнее время вообще сам не свой. Шатаешься где-то. Подцепил че? Ты сразу скажи, я у тебя полотенца тырить перестану». – Нет, я просто… – Поднимаю глаза. Встречаюсь с его взглядом, перевожу свой на пальцы, все еще чертящие что-то на моих джинсах. Вдыхаю запах кофе… И еще вздох вдогонку, для смелости. – Просто встречаюсь кое с кем. «Воу! Неужто тощие задроты еще в почете?! Ты где такую нашел? Может, там еще есть?!» – Нет. Думаю, больше нет. «И насколько все серьезно?» – Думаю, я влюблен, – говорю в динамик, а что там на той стороне трубки – и вовсе перестаю слышать. Потому что это вроде как Сане, но не для него. Не для него, и потому смелости нужно чутка больше, нежели просто для того, чтобы признаться чутка придурковатому другу. Чтобы признаться своему наваждению, которое я вот так близко вижу всего неделю или около того. Своему наваждению, которое тихонько веселится, но, кажется, не имеет ничего против. Ничего против меня и моих глупостей. «Она красивая?» – Очень красивая. Точеная темная бровь вдруг дергается вверх, и он перехватывает мое запястье с телефоном, подносит ближе к лицу, чтобы тоже слышать, о чем там хрипит трубка. «Ну окей, бывай, подкаблучник! Передай своей девушке привет!» Отсоединяется, и становится тихо. Ни криков тебе, ни смазанных шумов. Только кот, секунду или две спустя, принимается рвать неприметную когтеточку где-то в комнате. В глазах напротив не вопрос даже, а ехидство. В глазах напротив что-то быстро тухнущее и напоминающее отнюдь не только что плескавшееся на глубине зрачков веселье. Все черти потонули. – Так девушка, значит? Поджимаю губы, и так понимая, что именно ему не понравилось. – Мне там еще жить вообще-то. Это слишком круто, знаешь ли, в мужской общаге заявить, что ты запал на парня. – Оправдываешься? – Объясняюсь. Отвечает без слов, наморщив лоб и вдруг убрав руки. Делает шаг назад, и я, испугавшись того, что может уйти вовсе, хватаю его за рукав свитера. Тащу на себя, и плевать, что, если упрется, я попросту свалюсь на пол. Плевать. Слишком сильно становится ощущение, что все испорчено. Слишком сильно, и от этого тоскливо и страшно. Но так же не может быть, правда? Куда там одному слову или фразе все разрушить? Я же столько времени… – Можно мне остаться сегодня? – Нет. Вздрагиваю и разжимаю пальцы – так резко это звучит. И должно быть, как ни пытайся скрыть удивление и просто потянувшее вниз уголки моих губ расстройство – ничего не выходит. И наверное, выглядит так жалко, что он тут же смягчается: – Я работаю. Ночная смена. – А… – тяну не очень глубокомысленно и пытаюсь сообразить: уж не врет ли мне? – Это кем же? Стриптизером? Изображаешь горячего электрика и трешься гульфиком о шест? – Ага, – улыбается даже и снова чертит что-то ногтем на моем колене, – почти угадал. Только электромонтером. Дежурю на подстанции. Мое второе «а» уже понимающее. Но чтобы убедиться в том, что меня не отшили и в следующий раз тоже за порог пустят, спрашиваю еще: – А завтра? Завтра мне можно прийти? Отрицательно качает головой и, кажется, закусывает щеку изнутри. Так быстро отвожу взгляд, что не успеваю разглядеть толком. Поворачивает мою голову назад, надавив на скулу пальцем и для верности еще и схватив за подбородок. – А завтра у меня вроде как встреча с друзьями. Такие скучные взрослые посиделки. С приставкой, бухлом и кальяном. Понимаю, что это очень тупо, но ничего не могу с собой поделать. Жуть как хочется посмотреть на его друзей. Хотя бы так, из уголка. Хотя бы притворившись немым, слабоумным сыном, скажем, его соседки, которой срочно потребовалось за редькой на рынок в минус тридцать один. Понимаю, что это очень тупо и мы по сути даже не встречаемся. Понимаю и все равно навязываюсь: – Обожаю скучные взрослые посиделки. Щурится как-то нехорошо и, кажется, надумал себе уже что-то. Что-то, что отражается в его сузившихся, с плутоватой искрой глазах. Пока не понимаю, к чему оно, но напрягаюсь весь. Жду. – А представить тебя как? Ребят, это моя новая подружка? Зовите Лёхой, не обидится. Пожимаю плечами и снова на кухонные обои смотрю, ровнехонько над его плечом. Пора бы сдаться, но продолжаю гнуть свое. Все с больше и больше затухающим энтузиазмом. – Скажешь: ребят, это Лёха, брат моей подружки. Он тихонько посидит тут. – И с чего бы мне тусить с братом своей новой девушки? Я ее-то знаю около недели. – Так ты рассказал? Рассказал про меня? И погоди – что? Ты сказал своим друзьям, что встречаешься с кем-то? Не верю. Да быть не может! Неужели и вправду вот он такой, со спины сфотанный на аватарку, дымящий как паровоз, офигенно пахнущий, – и мне? Правда мне? Не верю! – Ну да. Ты же своим сказал. И снова плечами так делает, вредная гадина, небрежно передергивает одним, словно смахивает с него что-то. Например, мою торопливую болтовню. – Так мы встречаемся? – Вопрос такой себе, потянет на всю восьмерку по десятибалльной шкале глупости, особенно когда он уже это произнес, но уточнить-то лишним не бывает. Особенно когда дело касается несуразного, шебутного и явно на любителя меня. Особенно когда дело касается его, сто процентов мстительного. – Теперь даже и не знаю. Я вроде собирался с тобой, но ты говорил о какой-то таинственной девушке… О боги, не носящие кеды, опять об этом. Ну ляпнул и ляпнул, теперь-то что? Сожрать меня за это? Выгнать? Не начав ничего, сразу бросить? Какие еще варианты? А главное, никак не выходит понять, отчего же он так бесится. Пускай и тихо, кипит где-то внутри, даже голоса не повышает, только скулы выделяются чуть сильнее. Да пальцы, все еще кружащие по моим бедрам, жмут чуть сильнее. Решаю пойти на мировую. Да и вообще пошел бы куда угодно, только бы он перестал так щуриться, зыркать и вообще расслабился бы немного. Он – мое ожившее наваждение, вполне себе реальный парень, которого очень здорово трогать, убеждаясь в том, что не приснилось все. Он, разговаривая с которым, да еще и так близко, да еще и на губы глядя, я неизменно начинаю нервничать и тараторить. И в итоге выдаю совсем не то, что собирался изначально. – Это такая проблема, да? То, что я не могу рассказать об этом всему миру? Что я не готов выгребать кучу мусора из-под двери и получать по морде из-за своей влюбленности? Потому, что она неправильная? – Последний вопрос вроде как негласный. И вроде как должен был раствориться в потоке общего бреда, но напротив повисает в воздухе. Да и если бы только это… Нарывается на ответ. – А на что ты готов ради нее? Растерянно моргаю и даже подаюсь чуть назад, инстинктивно увеличивая безопасное расстояние. В последний момент вспоминаю о навесном шкафчике прямо за спиной и умудряюсь не разбить себе башку. Успеваю затормозить и спешно пытаюсь что-нибудь сообразить. И тщетно. В голове пусто, как у голодного воробушка. – Впрочем, не отвечай сейчас. Подумай. Скинешь мне потом сообщением. – Номер свой, может, тогда дашь? Тянусь уже за мобильником, но перехватывает за запястье. Останавливает его, сжав, и, развернув кисть, перехватывает за разом расслабившиеся пальцы. – И как ты меня подпишешь? Василисой? Ну надо же. А я только расслабился. – Очень смешно… Морщу нос, и он, этот нелюбитель Владимиров и любитель господинов, фыркает и вдруг, подавшись вперед, прикусывает его за самый кончик. Замираю, как будто бы ужалили. Что делает, а? Ну зачем он это со мной делает? – Да, очень… – кивает словно сам себе и задумчиво покусывает губу. Так задумчиво, что мне сразу тоже хочется. И непременно его. – Ну что? Вроде как пора двигать. Мне бы еще в душ перед работой. – А может… Робкая было надежда расцветает, и я живо представляю его, такого красивого и абсолютно голого, под горячими струями. Надежда, что так безжалостно оказывается забита лопатой. – Нет, никаких «может». Тогда я точно опоздаю. Пошли. Ты – в коридор, я – под воду. Напишешь мне в бело-синей, как обдумаешь. Глубокомысленно киваю, послушно спрыгиваю со столешницы. Жду, пока хлопнет дверью, скрывшись в выложенной кафелем ванной, и, услышав, что, гад такой, нарочно не щелкнул замком, чертыхаюсь и иду следом, стащив и оставив толстовку на вешалке. Судьба у меня, видимо, такая. Догонять его. След в след. *** Полночи я думаю. Благо, что в комнате один – броди сколько хочешь. Пей кофе, шуми чайником. Хлопай крышкой подзадроченного ноута. С десяток раз обновляй его страницу… Его, этого уже знакомого незнакомца. Его, что в реале много лучше. Висит в сети, с телефона. Как есть – дежурит. Музыку, должно быть, слушает или переписывается с кем-то. Интересно, хотя бы половине из тех, кто у него в непрочитанных висит, ответил? А мне, если решусь и кину заявку в друзья? А мне… с которым он вроде как встречается? Или все-таки нет? Барабаню пальцами по тачпаду, который скоро работать перестанет от такого обращения, и отхожу только за очередной кружкой кофе. Еще бы сахар не закончился – и совсем хорошо. Но увы, чего нет – того в половине третьего у соседей не допроситься. Пью так, почти не морщусь, задумчиво поглядывая на мигающий значок его онлайна. На что же я готов? Ради тебя? Наверное, на многое. Да только где оно все? Где десятки вариантов на пересчет? Где перечень, в котором минимум сто сорок пунктов? Или сто сорок тысяч? Сколько я за тобой ходил? А ждал онлайн? Раньше это было чем-то вроде наваждения, почти что мечты. Раньше это было желание хотя бы узнать что-нибудь еще, а теперь же ты меня наизнанку выворачиваешь. Кусаю губы. Жалею, что в комнате нельзя курить. Жалею, что вякнул про девушку, не подумав, что вполне взрослый определившийся парень может так отреагировать. И вообще, определившийся ли? Может быть, он смотрит в обе стороны? Или только на девушек? Тут же резво мотаю головой, понимая, что в ней вертится уже полная ерунда. Какие девушки, если у меня задница до сих пор немного саднит? Какие девушки, если губы, закусанные-зацелованные, так приятно гладить пальцами, наслаждаясь слабенькой вяжущей болью? Делаю глоток из кружки и, осторожно поставив ее на пол рядом с кроватью, быстро, чтобы не передумать, отправляю ему сообщение. Короткое и так и не кидая заявку, не думая о том, что открыл сообщения потому, что ждет чего-то от меня. Пускай сам, если хочет. Мое глубокомысленное «на многое» сиротливо болтается непрочитанным на абсолютно пустом белом фоне. Болтается всего песню или две, что я успел прослушать и которыми так удобно отмеривать время. Его ответ, такой же короткий, заставляет меня и улыбнуться, и шмыгнуть носом одновременно. Кажется, это и вызов, и подначка. Это разрешение на какие-то действия или, может, вполне конкретный намек? На что же только? «Так удиви меня», и до самого утра больше ничего. До самого, хотя я пишу ему еще и еще. Так и не показывается больше в онлайне. До семи не сплю. Выбираюсь все-таки покурить в форточку и, в потемках еще, разбираю силуэты двух не сильно-то ровно идущих девушек. От нечего делать разглядываю их и с тоской думаю, что у той, что светленькая, плечи шире моих. Плаваньем она, что ли, занимается? Пальто, накинутое поверх длинного, прикрывающего коленки платья, совершенно не сидит. Или это пуховик? Или какая, к хренам, разница вообще? Тяжка, одна, две… А в голове все вертится это странное «удиви меня». Девчонки уже скрываются за поворотом, а я все пялюсь на пустую вытоптанную дорожку. Удивить, говоришь? Бычок летит на улицу, а я падаю на кровать и, заложив руки за голову, пялюсь в потолок. Удивить? *** Заношу руку, чтобы, проигнорировав звонок, просто постучать о наличник. Отчего-то доводчик на подъездной, недавно установленной и по всем правилам оснащенной домофоном двери сломался, и мне не пришлось набирать номер квартиры. Уж не знаю, отсрочка это перед сокрушительным провалом или само провидение затаилось и выжидает, что же из всего этого выйдет. Что из меня вышло. Жмурюсь. Сжимаю губы так, что больно, и стучу еще раз. Замерз, щеки и веки щиплет. Курить хочется адски. Сбежать – тоже. Сбежать, но проклятое «удиви меня», загнавшее меня в этот злоебучий, не самый чистый подъезд, сильнее всего. Удивить? Открой дверь – и ты охуеть как удивишься. Зуб даю, да еще и любимые кеды в довесок. Сердце в груди грохочет. Сейчас не откроет – и я позорно свалю курить, а после и вовсе, чувствую, сбегу. Совсем. Но нет. Смазанный звук шагов. Резво отступаю в сторону, чтобы через маленький глазок не разглядеть, и жду. Жду, напрягшись так сильно, что чувствую, как спина мокнет. Давай уже. Пока я тут не умер. Поворот ключа, шаг вперед, и первым вырывается клуб сигаретного дыма. После уже высовывается самопровозглашенный господин, который состоит в клубе ненависти к Владимирам. Затягивается, но, замерев, не выдыхает дым. Не моргает даже, так и застывает, почти раскрыв рот. Глаза одни остаются живыми. Медленно, начиная с волос, оглядывает мое лицо, а после спускается ниже, заглядывает под расстегнутый пуховик и, закончив ногами, внезапно сглатывает, вместо того чтобы выдохнуть. Давится и кашляет. Долго и как-то не совсем нормально. – Удивлен? – Это вместо «привет». Это вместо всего и в отместку еще и сарказма сверху, горку – за то, что не отвечал мне и больше не появлялся в сети. Помахиваю в воздухе правой рукой, которую он тут же хватает и разворачивает к себе. Тыльной стороной. Пялится на мои ногти. Еще бы ему не пялиться! Я едва без пальцев не остался, когда мне их девчонки красили! Девчонки, к которым я сунулся с абсолютно безнадежной и глупой отмазкой про проигранный спор. Обещал освободить комнату, а той, что явно любит Саню, а еще больше любит пожрать, обещал устроить свидание с так и не явившимся в комнату, начинающим алкашом. И, сука, я его удавлю, если не пойдет. Своими же руками. Вот с этим маникюром. – Ну, как бы это точнее… – Все вертит кисть, а после заглядывает в лицо. Отводит в сторону довольно длинную для мало-мальски подходящей для укладки челку и, не скрываясь, пялится в упор. О, конечно, тут тоже есть на что. Мне и в глаз-то ткнули всего два раза. Как там было? Знакомьтесь – Лёха? – Так устрою? Или я все еще не достаточно «твоя девушка»? – Приподнимаю нарисованную бровь и вытягиваю губы, как девчонки делают, перед поцелуем. Вытягиваю, улыбаюсь, а у самого глаз немного дергается и совершенно точно капля пота стекает по виску. Если сейчас ржать начнет или выгонит, то все, пиздец. Не оправдал себя мой смелый шаг. И тогда, реально, только вешаться останется. Можно на ебучих колготках, что так неебически давят, где давить не должно вообще. Но так, по крайней мере, можно не брить ноги, да тощие коленки в капронках – это пиздец. В черных, ноги просто кривые. Кривые и кривые – всем похуй. Шерстяное платье прикрывает их почти до самых упомянутых колен, а ботинки, ненавистные мне, почти новые зимние ботинки, вполне тянут на унисекс. Пуховик только не в кассу, ну да его и снять можно. Все снять можно и прямо сейчас, если кое-кто, все еще порядком пришибленный, напиздел мне про друзей. Но нет: когда, очухавшись, тянет за собой в квартиру, действительно вижу в узком коридоре разбросанные в беспорядке ботинки и сглатываю. Вот тут – да. Вот тут, блять, страшно. Но я же готов, правда? Кто я там сейчас? Люда? Люся? Лена? Кто я там сейчас? Без сисек, угловатый и страшный, как чума египетская, в образе девчонки. Но ты же спрашивал! Ты хотел знать, на что! В квартире, к счастью, царит полный мрак и прилично надымлено. Но дым не противный сигаретный, а пахнет вишней или чем-то близким к ней. Кальян вроде же, да? Стаскивает с меня расстегнутый пуховик, терпеливо ждет, пока расшнуруюсь, и, взяв за локоть, тащит в комнату. Кальян… И я, уже было готовый зажмуриться и сбежать в ванную, чтобы засесть там предположительно до навсегда, выдыхаю. Хотя бы потому, что всем присутствующим откровенно срать и на меня, и на то, как я выгляжу. Два невнятного вида чувака азартно рубятся в «Мортал Комбат» и ни один из них даже не поворачивает головы. Пара бутылок пива, ноут около дивана, крайне недовольный чужим присутствием рыжий монстр… – Эй, черти, это… – начинает было мой почти официальный парень, но его тут же прерывают совершенно пустым и безразличным «ага». И все! Никаких тебе вопросов, ни единого взгляда! Ни-че-го! Чувствую себя так, словно меня только что круто на… бманули. Или даже не так. Раздели, поставили и не трахнули. Утягивает за собой на диван, усаживает рядом, и я едва не сажусь как привык, поджав под себя ногу. Одернувшись, свожу коленки и скрещиваю руки на груди. На груди, которую можно использовать вместо бильярдного стола, к слову. Смотрю на него так, как будто бы он мою почку продал, и получаю в ответ только такой же, как и на кухне, ехидный взгляд. Вот же сучара, а. – Ну? Как твое ничего? Соскучилась? – улыбается, а мне ему в зубы дать хочется. Первое удивление прошло, и сидит теперь, наслаждается вовсю. Глядит на меня, не отрываясь, и я даже начинаю краснеть в какой-то момент. Тупо чувствуя, как вспыхивают сначала щеки, а после и все остальное. Кажется, даже за ушами печет. Желаю ему одними губами, без голоса, окурком подавиться и тут же вздрагиваю от неожиданности. Его чудовище, то самое, которое смотрело на меня как на содержимое своего лотка, вдруг спрыгнуло с подлокотника и забралось на колени. Теперь же с важным видом топчется и то и дело щекочет мое лицо своим пушистым хвостом. Усаживается и бьет меня лапой по руке, когда пытаюсь осторожно погладить. – Пальцы убери – укусит, – советует не менее озадаченный хозяин кота и тут же сам отводит мою руку. Подвигается ближе, коленом касается моего и по новой принимается изучать мои пальцы. Запекшуюся кровь около ногтевого ложа и неаккуратно обрезанную кутикулу, и будь я проклят, если не заставлю себя забыть, что это. – Больно было? – Уж не больнее, чем в задницу еб… – Вспоминаю, что мы не одни, аккурат в момент, когда почти тишину нарушает недружный взрыв хохота. Закусываю язык, несмотря на то что уже явно поздно, и гребаное ехидство проглатываю вместе с лезущей во все стороны кошачьей шерстью. – А прикольная у тебя пассия. Где взял? – совершенно не отвлекаясь от экрана, спрашивает тот, что ближе к дивану, и я мысленно про себя называю его бритоголовым. Имен же мне никто не потрудился назвать. Отмалчиваюсь, взглядом буравя явно большего, чем я еще вчера думал, придурка напротив, а он все никак не отпустит мою руку. Вертит ее и так и этак, то и дело сжимая пальцы. Понравилось ему, что ли? – Да тут, неподалеку. Учится еще. – А… Все старыми тропами ходишь? Посадят когда-нибудь. – В этот раз мне ничего не грозит. Вспоминаю его вопрос о возрасте и кошусь на кошачье ухо. Замечает это и с усмешкой добавляет: – Ну, почти. Совершенно безличный кивок в ответ – и снова тишина. Второй парень с джойстиком вообще никаких признаков жизни не подает, разве что только пальцы его движутся как-то слишком быстро. По уши в игре. «Господин» наклоняется вниз, ставит бук на свои колени, утыкается в него минуты на две и включает музыку. Достаточно громко, чтобы просто для фона. Потеряв всякий интерес, отставляет в сторону. Краем глаза успеваю заметить значок ВК и кучу непрочитанных сообщений. И мое, наверное, потерялось в числе прочих. И как раз в этот момент в коридоре, в кармане куртки, оживает телефон. Одинокий звуковой сигнал извещает о новой смс-ке или одном из оживших мессенджеров. – Посмотришь? – тут же предлагает мне этот на «В», имя которого нельзя называть, и я только отрицательно мотаю головой. Рот больше открывать не хочется вовсе. Ну его, помолчу лучше. Да и голос у меня далеко не самый мелодичный – странно, но только сейчас об этом подумал. – Пить будешь? Демонстративно закатываю глаза и качаю головой снова. Ага. Да. Только нажраться мне не хватало. Залить чужое платье, смазать все это дерьмо на лице. Начать на него орать или обижаться. Не, спасибо. Бросит еще… до того, как мы начнем нормально встречаться. – Ну тогда, может, хоть чайник себе поставишь? Вот тут киваю и с готовностью вскакиваю на ноги, едва не запутавшись в непривычно узком платье. Нет, для девчонок, может, оно нормальное, а для меня, привыкшего к широкому шагу и джинсам, просто кошмар. Да еще и эти ужасные колготки. Ужасные, ужасные, ужасные. Вообще тихо тут у них. Я, признаться, ожидал чего-то более… трешового? А у них реально скучные взрослые посиделки с приставкой и всего шестью бутылками пива на троих. Или им просто встретиться и помолчать хочется? Сворачиваю в коридор, весь в своих мыслях и кошачьей шерсти, и до кухонной распахнутой двери не дохожу каких-то полметра. Перехватывают за запястье, тащат назад, но не в комнату, а к входной двери. – Эй… Приставляет палец к моим губам и тут же, воровато улыбнувшись, обхватывает мое лицо второй ладонью. Прижимает ее к линии челюсти и большим пальцем проводит по щеке. Быстро, смазанно, украдкой. Наступает еще, не глядя распинывая чужую обувь. Вжимает спиной в деревянную облицовку, едва не насадив боком на торчащий в замке ключ, и наклоняется. Быстро все, в одно движение. Быстро, пробежавшись второй рукой по моему плечу и сжав ее в итоге чуть выше локтя. Сглатываю, прежде чем он успеет поцеловать. Сглатываю, и отводит руку чуть ниже, на шею, оттягивая вниз широкий ворот стойкой. Сглатываю и послушно размыкаю губы. Сначала не торопится, даже особо не лезет языком, а потом… А потом, стоит заминке между треками закончиться, рывком притягивает к себе, обхватив за пояс, и заставляет приподняться на носки. Такой теплый и в одном из своих черных свитеров. Этот больше тянет на футболку с рукавом. У него все шмотки черные. Джинсы, в заднем кармане которых торчит смявшаяся пачка сигарет, тоже. Последнее, наверное, о чем я так внятно и четко могу подумать. Последнее, а фоном на моем же телефоне установленный на соседа рингтон. – Тимберлейк – серьезно? – передразниваю шепотом, сбиваясь дыханием и цепляясь за его волосы. Наигранно удивляется, и его ладонь очень уверенно стекает на мою совсем плоскую из-за этих бабских шмоток задницу. – Так это же кавер. Это же кавер… который ты у меня услышал и нашел. И принимается натурально жрать меня. Смазывая и проклятый блеск для губ, липкий и забивающийся в рот своим привкусом, и, подозреваю, даже тоналку. Подозреваю, что от моего нарисованного лица вообще мало что останется, когда он закончит. Пускай только растянет на подольше. Пускай только так же тискает и играет с моим языком своим, то и дело слабенько прихватывая его зубами. Тискает как самую настоящую девчонку, и у меня от этого съезжает все и сразу. Пускай… Голова кружится. Слишком накурено или это лишь в голове моей столь плотно стоит дым? Слишком жарко становится впотьмах коридорных или все дело в том, что в футболках ходить привык? Не к платьям точно… Но вот так тянуться поближе, покорно запрокидывать голову и цепляться руками – вполне. Наклоняется, наваливаясь на меня, прогибая назад, и кончиками пальцев хватается за край платья. Тащит его, задирая вверх. Доходит до середины бедра, когда я, опомнившись, самым натуральным образом шлепаю его по пальцам и делаю страшные глаза. Мое сказанное одними губами категоричное «нет!» съедается так же, как тот проклятый блеск для губ, который на языке давно заменил никотиновый привкус горечи и табака. Мое «нет» становится весьма и весьма вялым на третий поцелуй-укус куда-то в области дергающегося кадыка. Не церемонится особо, зажимает совсем как перед сексом, коснувшись почти всего и везде, и, прежде чем успеваю опомниться, опускается на колени. Раз – и просто стек вниз, уходя из-под моих пальцев. Раз – и цепляюсь уже за его волосы, пока, рывком подняв чертов подол, цепляется за резинку этого пиздеца с добавлением лайкры. На фоне тихо, комбо Саб-Зиро и наконец новый звуковой ряд. Стаскивает колготки почти до колен, абсолютно обездвиживая меня, и бросает что-то язвительное по поводу отсутствия женского миленького бельишка. Бросает вскользь и тут же, не дожидаясь ответа, берется за широкую резинку моих трусов. Не дразнит ни единой минуты, не подготавливает к чему-то большему, а сразу берет в рот. Головка цепляет его зубы и скользит внутрь по гладкому нёбу. Берется за мои бедра и ведет ими вперед, толкается словно вместо меня. Правую ладонь закусываю, левая – в его волосах. И верно, вовсе не короткие… Есть за что уцепиться пальцами. Глаза слезятся, крыша едет. Сумбурно, жестковато иногда, страшно до ужаса и иногда колко от его подбородка. Всего раз отстраняется, глядит снизу вверх и больше не прерывается. До самого конца. Во всех его гребаных смыслах. Не знаю, как у других, а у меня только что случился апокалипсис. Не знаю, как у других, но он заставляет меня кончить за три минуты и двадцать три секунды. И хрен его знает, почему я запомнил, сколько именно длился играющий трек. И хрен его знает, как я не умер, пока он спешно сглатывал, а внизу моего живота, все еще сворачиваясь, кольцами пульсировала до безумия сладкая, смахивающая на конвульсии му́ка. Отдышаться просто необходимо. Отдышаться не позволяет, поднявшись на ноги и ударив ладонью по выключателю на стене, заталкивает меня в распахнувшуюся дверь. Да такое ускорение придает, что я почти разбиваю вовремя выставленное колено о бачок унитаза. Еще и в ногах путаюсь, проклятые спущенные колготки! Шагает следом, запирает на защелку и, перегнувшись через меня, звучно хлопает пластиковой крышкой. Сам же стягивает с меня этот нейлоновый кошмар вместе с едва держащимся на заднице, приспущенным бельем и, сжав под коленкой, тащит мою ногу вперед. Сам ставит так, как ему хочется, и, укладывая мои ладони на холодный кафель и явно наслаждаясь этим по новой, задирает платье. Медленно на этот раз, до поясницы доводит, гладит по оголившейся коже. Не удержавшись, звонко шлепает по ягодице. Придвинувшись ближе, руку под мой живот заводит, щекочет его подушечками пальцев. Нависает, упираясь в стену чуть выше моего. Лицом утыкается в затылок, шумно вдыхает. – Потерпишь? Поспешно киваю и жмурюсь. В ногах все еще слабость, а внутри пустота. Внутри, под кожей и ребрами. Под сплетением вен и мышц. Но пустота не страшная, а легкая. Приятная. А еще в довесок плохо слышу отчего-то и пропускаю момент, когда он расстегивает свои штаны и его кофта задирается тоже. Кожей к коже. До мурашек приятно. Почти как лежать на нем сверху после секса. Почти, потому что сейчас фактически на мне он. Потому что сейчас у нас все еще «до». – А ты сначала поспишь? – подначиваю, не потому, что не терпится, а потому, что страшно вдруг. Страшно не чувствовать себя стремно в платье рядом с ним. Страшно, что внутри все словно опять перекрутило – и изнанкой наружу. Страшно, что это может стать сильнее, чем уже есть. Страшно и вместе с тем хочется. Чтобы его тоже вот так. Как меня. Кишками вверх. Дергает выше, прогибает в спине. Одну ногу назад, другую – коленом до упора в холодный фаянс. Слышу, как сплевывает на ладонь, и надеюсь, что не зря вчера ему спокойно помыться помешал. Надеюсь, что не будет так туго и обойдется почти без боли. Надеюсь, потому что, собственно, решившись на такой безумно глупый шаг, я на подобное надеялся. Разве что без двух его друзей за тонкой дверью, которой он саданул так, что только тупые бы не поняли. Ну и пусть. Нам можно, мы же встречаемся – верно? А покраснею я потом. Может быть. Может быть, если кровь, по новой ливанувшая вниз, сможет вернуться назад, к щекам. Если… Гладит меня, спешно дрочит, осторожно сжимая пальцами и, должно быть, стремясь хоть как-то компенсировать все еще не нагрянувшую боль от проникновения, и, только убедившись, что у меня снова стоит, чуть отступает назад. Выпрямляется. Оглаживает мою промежность, пальцами давит чуть выше мошонки, после поднявшись еще на сантиметр или два. Проверяет и приставляет влажную от слюны или выступившей смазки головку ко входу в мое тело. Надавливает, растягивает по сантиметру, проникая внутрь, а я так и жмурюсь, да еще и для верности сжимаю зубы. Тянет, жжется и вообще меньше всего похоже на то, что бывает в конце, перед разрядкой. Но представляю, как это выглядит со стороны, представляю, как ОН медленно натягивает меня на себя, абсолютно точно зная, что его друзья и, может быть, даже соседи все услышат. Но представляю, что ему очень и очень не терпится, и становится куда легче. Слаще. Начинаю дрожать, подрагивает начавшая ныть коленка. Мурашки по спине. Уже наполовину во мне. Уже кажется, что еще немного – и проткнет саму душу, спрятавшуюся за ребрами. Ему, наверное, и это можно уже. Наизнанку… третий или тридцатый раз. Наизнанку, когда ладонью, что упирается в стену, скатывается вниз и накрывает мою руку, неловко сжав поверх пальцев. Наизнанку, когда притормаживает, войдя полностью наконец, и дает мне отдышаться. Наизнанку, когда снова носом по волосам ведет, чтобы отвлечься, и тепло дышит на ухо. – Нормально? Киваю и так замираю, прижав подбородок к груди. Потому что тогда он может уткнуться лицом в мою шею сзади. Может прикусывать выступающие позвонки и целовать под линией роста волос. Потому что так он еще ближе. Словно покрывает сверху. Обволакивает. Всего. И плевать уже и на краску на лице. И на дурацкое платье. И на «удиви меня». Плевать. Качнувшись вперед, заставляет вздрогнуть. Не вынимает, лишь надавливает чуть больше. Не вынимает, придерживает меня все также под живот и бедрами ведет. – Тебе нормально? – повторяет снова, и звучит как-то потерянно. Словно издалека. Звучит сорванно и немного хрипло. – Да… – Сглатываю, хотя во рту ужасно сухо, и добавляю чуть увереннее: – Шевелись уже. Слышит меня, но словно на пробу. Все еще очень осторожен. Все еще тянет мышцы. – А так? – Да… Быстрее, в этот раз даже слышится шлепок, мышцы словно ошпаривает сухой, тут же затихшей болью. Мышцы, а еще внутри сладко вспыхивает что-то. Сладко и словно множащейся вспышкой. Словно потирает это «что-то», растравливая пучок оголенных окончаний. Словно… – А так? – Да. Ускоряется, за несколько секунд слабые толчки становятся рывками, и, несмотря на то, что, кажется, реально почти что в желудке движется, выходит все лучше и лучше. Выходит расслабиться и позволить себе побыть почти что его девушкой. Похуй, что не ОНА, зато ЕГО. – А так? – Уже срывается сам, воздух втягивает со свистом, но игру – маленькую, жгучую, как та самая заткнувшаяся, уступившая приятным ощущениям боль, – не прекращает. Дразнит даже сейчас, не собирается останавливаться. Напротив, приноровившись, перестает придерживать мой бок и находит пальцами елозящий по краю свисающего платья член. – Да! – выходит воплем, да только кто б заморачивался. Выходит громко да еще со шлепком ладони о кафель. Выходит правильно, наверное. Никаких больше вопросов, никаких вполсилы. Ни заминок, ни пауз. Колено ломит, узоры на темной плитке оживают, а вокруг, кажется, тропики. Пару раз едва не впечатывает меня грудью в бачок, и, кажется, слышится треск чужого платья. Вот тогда замирает ненадолго, чертыхается, сглатывает и сбавляет обороты, да только пальцы его от этого нежнее или медленнее не становятся. Напротив, выдают его, беспокойно-нервные, торопятся. Но как бы ни сжимал – не делает больно, больше гладит, а после и вовсе сжимает в кулак, позволяя толкаться в него самому. Напротив… хочет, чтобы я и в этот раз был первый. Хочет, чтобы можно было не заморачиваться и не сдерживаться больше. Наизнанку в пятьсот пятый раз. Настолько проникся им, настолько в нем, что сначала накрывает какой-то сюрреалистичный ужас и почти сразу же – оргазм. А после еще и нечто очень тяжелое, на спину. Давит так, что, кажется, если прислушаться, можно услышать треск. Фаянса или моих костей. Или всего вместе. Или кому тут не наплевать вообще? Отдышаться бы, пережить, осознать, что на этот раз я первый, а он следом. Отдышаться бы и почувствовать, что лоб, вжавшийся в мою шею снова, абсолютно мокрый. – И что это такое было? – спрашиваю в пустоту и, когда он, опомнившись, выпрямится и отстранится, тяжело разворачиваюсь, падаю на опущенную крышку уже саднящей задницей. Понимаю, что все, о чем я буду мечтать через пять минут, – это душ и желательно сразу же провалиться сквозь землю, но это только через пять минут. Пока же можно отереть тыльной стороной ладони невесть когда взмокшее лицо и с недоумением рассматривать темные пятна на пальцах. Надо же, все-таки что-то потекло. Он же – невозмутимо натягивает штаны повыше и, так не застегнув, шарит по задним карманам. Лопатками приваливается к косяку и закуривает. Затягивается медленно, но с таким довольным видом, что не выдерживаю и тянусь в его сторону пальцами. Дай-дай-дай. Мне тоже очень надо. – Хорошие девочки не курят, – почти в полный голос возражает, но никотиновую палочку все-таки отдает. Хватаю ее, жадно втягиваю в себя все эти смолы и пары через фильтр. И плевать на возможный рак легких когда-то там – я умру, если не покурю сейчас. – Хороших девочек не трахают вот так. – Ошибаешься, их только так и трахают. Сигарета гуляет из рук в руки, пока фильтр не начинает тлеть. Нам одной на двоих явно мало, но за второй лезть не спешит. Слышу какой-то шум в комнате, после чуть ближе, уже в узком коридоре, и понимаю, что никогда-никогда-никогда отсюда не выйду. И даже если он прав насчет хороших девочек, я понимаю, почему их осталось так мало. Они на месте умирают от стыда. Приподнимает брови, во взгляде насмешка так и плещется. Словно выжидает чего-то и совершенно точно никуда не спешит. И дожидается. Деликатного постукивания в дверь с другой стороны. Я тут же трусливо прячу лицо в ладонях и складываюсь напополам, без труда проигнорировав тянущую боль в пояснице. – Эй, мне типа страшно неловко и все такое, но мы погнали уже. Завтра на работу и все такое. Приятных вам ролевых игр и все такое. И это, Аут, не измывайся над мальчишкой слишком долго. Он же не виноват, что ему достался именно ты. Куда я там хотел? Под землю? Можно сразу в Австралию или что там с той стороны? Или лучше колонизировать Марс? Венеру? Да хоть всего ебучего Скорпиона! Спешно перемещаю пальцы и уже зажимаю ими уши. Будто сквозь толщу воды слышу, как отвечает что-то, а после приглушенного хлопка входной двери снова начинает пахнуть дымом. Выпрямляюсь и пялюсь на него так, словно впервые увидел. Или нет, не так. Не впервые. Второй раз в жизни – ранее он попадался мне на плакатах «Людоеда разыскивает полиция». – Так ты им сразу сказал… – Сказал, – подтверждает совершенно спокойно, и я выпрямляюсь. Тупо пялюсь на оставшийся на ткани светлый отпечаток. Как они вообще выживают, а? – Подразнить тебя хотел. Я же не думал, что ты такое выкинешь. – А обманывать было зачем? – Ты же назвал меня своей девушкой. Почему нельзя мне? Вскакиваю на ноги, но вместо возмущения на моем искривившемся лице отражается настоящая му́ка. Шибко теперь не попрыгаешь. Сворачиваю всю свою обвинительную речь и снова отбираю у него сигарету. – Это нечестно. Ты не живешь с ними. И знаешь их как минимум достаточно для того, чтобы быть уверенным, что они не расскажут. – Ну, Серый вообще никому ничего не расскажет. Он немой. А любитель нестандартного юмора – старший брат Сереги и со мной с первого класса. Есть отчего быть уверенным. – А мне не от чего. Тупо было с твоей стороны. И вопросы твои тоже… Знаешь же. – Да, наверное, знаю. – Щелкает зажигалкой пару раз, глядит на то и дело тухнущий огонек и как-то пространно улыбается, тем самым сворачивая этот странный и мне самому до конца не понятный разговор. Молчим какое-то время, пока не докурю и не смою оба окурка в унитаз. Словно ждал этого и с готовностью распахивает дверь, чтобы выйти, но останавливаю, схватив за рукав тонкой кофты. – Почему «Аут»? Так они тебя и зовут, верно? Но почему? Пожимает плечами, и в этом жесте напряжения в разы больше, чем во всем его теле было, когда он распахнул дверь в квартиру. Вижу, что колеблется, и, не удержавшись, пытаюсь немного надавить, добавив в голос побольше умоляющих ноток: – Расскажи мне, пожалуйста. Я ради тебя выставил себя идиотом, теперь твоя очередь побыть чуть-чуть честным. Отцепляет мои пальцы по одному и, взяв за руку, утягивает в коридор. В комнате бук с потухшим экраном так и проигрывает что-то, телек выключенный стоит. Темнота обволакивает совсем как в наш первый раз. Кажется, безумно давно было. Безумно давно – пару-тройку дней назад. – Мне и без того нечасто везет, но самое фееричное было, пожалуй, ближе к семнадцати. Я вроде как легкой атлетикой занимался и на первых же серьезных сборах сломал ногу к чертям. Разрыв связок до кучи, серьезное смещение. Прощай, спорт, и привет, электрика и техвуз. А после еще много всего, по мелочи и нет. Отсюда и «Аут». Я всегда вне. Пролетаю мимо важного. Еще вопросы? – Да… – Заставляю себя кивнуть и, вместо того чтобы на шее повиснуть, лишь легонько сжать локоть и отступить назад. Кожей чувствую, что не стоит. Не стоит лезть к нему под шкуру вот так, в темном коридоре, да еще и так резко сменив тему. Не надо. Расскажет. Теперь точно когда-нибудь расскажет. Куда ему от меня избавиться теперь? Никаких «вне». – Дашь мне полотенце? Кивает и уходит в комнату, к единственному массивному шкафу, занимающему, впрочем, добрую треть стены. Мимо моей ноги, обтеревшись об нее, проходит нечто пушистое. Надо же, второй раз за вечер коснуться меня изволил, высокомерный рыжий лорд. – Как его зовут? – чуть повысив голос, спрашиваю, стараясь не спугнуть так и вьющееся вокруг животное, которому я в таком виде приглянулся куда больше, чем в привычных джинсах. Странный он все-таки. – Кота? А хрен его знает. – Это как? – Теряюсь даже и не спешу, несмотря на противную холодную липкость, сбежать под горячий душ. Несмотря на то, что в мои руки только что сунули темное объемное полотенце. – Вот так. Он сам пришел. Я дверь открыл, а он зашел и решил остаться. Больше года живет. – И ты не дал ему имени? – А зачем? Кот и кот. Пока хочет – живет, нет – кого получше найдет. Двусмысленность выходит поражающая. И абсолютно точно меня не впечатляющая. – Нет, не найдет. – В голосе столько уверенности, что была бы материальной – я бы и сам начал озираться по сторонам, пытаясь понять, откуда ее столько взялось. – Не хочешь сам, так я назову. Каким-нибудь придурочным Пушком. Смешок у него выходит даже теплый. Берет меня за плечи и, развернув на сто восемьдесят градусов, заталкивает в ванную. Сначала заталкивает, после зажигает свет. Оставляю дверь открытой, совсем как он вчера. Надеюсь на то самое, которое «след в след». Просто постоять вместе. Надеюсь, но не приходит. Только когда как следует отмывшись, выбираюсь из-за непрозрачной шторки и нахожу на змеевике чистую, явно стираную не меньше трех сотен раз и выцветшую до темно-серого футболку. Под ней же обнаруживаются веселенькие, еще в упаковке, ядрено-желтые боксеры в крупную вишню. Прикольненько. Ему подарил, что ли, кто? Решаю не разбираться и, наскоро обтершись и упаковавшись в чужие шмотки, возвращаюсь в комнату. О том, что делать с платьем, предпочитаю до завтра не думать. Рыжее чудовище под дверью ждет. *** Уже валяясь на диване, так и не разобранном и страшно узком, – и даже скорее не на самом сиденье, а его хозяине поверх, – вспоминаю о своем телефоне. Про минимум одно непрочитанное сообщение. Дожидаюсь, пока он уснет, и под бормотание никогда не замолкающих динамиков бука выбираюсь из-под одеяла. *** «Теперь ты спроси. На что я готов ради тебя?» Кусаю губы и, кажется, уже с удовольствием выворачиваюсь наизнанку. В тысячный раз.