Её надежда

      Когда Падме была беременна, она думала, что носит лишь одного ребёнка.       – Люк!       Она родила двоих.       – Лея!       А воспитывала троих.       – Лек!       Из глубины корабля донеслось шуршание и топот металлических ног Трипио. Он первый и вышел встречать свою хозяйку, а следом за ним выскочила Лея, чтобы обнять уставшую мать, только что вернувшуюся из Туанула.       Жизнь на Джакку была отнюдь не подарком, но бежавшая от Империи Падме не видела иного выхода, кроме как осесть на затерянной на Западных Рубежах пустынной планете, служившей пристанищем для изгнанников – для таких же, как она и её дети. Пусть они жили в бедности, пусть они еле сводили концы с концами, но ситхи, отныне правившие Галактикой, никогда, никогда бы не стали искать сенатора Амидалу и её детей в этой дыре.       Она считала своими детьми всех троих, хотя в Лек не было ни капли её крови. Лек была плодом предательства и лжи, плодом супружеской измены, но Падме научилась называть её своим собственным ребёнком и полюбила её. Не она выносила и родила её, но она её выкормила и воспитала, а Лек называла её матерью с тех пор, как научилась говорить, и не спрашивала, почему же вся её семья – люди, а она – полукровка.       Быть может, их нынешнее положение было наилучшим для Лек, ведь, сложись всё иначе, она осталась бы сиротой при живом отце, никогда не знала бы заботы и любви и в дальнейшем – кто знает? – стала бы ситхом ещё более жестоким, чем был Вейдер. Иногда Падме хотелось бы, чтобы так и было, чтобы вся её жизнь в течение последних восьми лет оказалась жутким ночным кошмаром, а никакой Империи не существовало, но она ложилась и вставала на Джакку, на своём собственном корабле, служившей её семье домом, день за днём, неделю за неделей, месяц за месяцем, и любящий поцелуй мужа не спешил развеять её худшие кошмары.       Эни, о, Эни… Кто же знал, что так произойдёт? Падме была слепа, не понимая, к чему ведёт страх Энакина за неё, Оби-ван был немощен, не зная, как отгородить своего падавана от внимания канцлера, оказавшегося ситхом, Совет Джедаев выжидал, надеясь, что всё разрешится само собой. Возможно, лишь Асока чувствовала что-то неладное, возможно, она могла бы остановить Энакина от падения, но она была мертва, а её ребёнок, дитя Энакина, ныне был ребёнком беглой Падме.       Асока спасла её на Мустафаре в тот злосчастный день, когда рухнула Республика и восстала Империя, когда умер рыцарь-джедай и родился ситх. Пока мужчины сражались, женщины боролись за свои жизни и за жизни своих детей.       Падме не помнила, кто управлял их кораблём, кто довёз их до ближайшего медцентра на Полис-Масса, пока обе они – и Падме, и Асока – корчились в предродовых муках, моля Силу лишь о том, чтобы их дети родились здоровыми.       Они лежали бок о бок, в одной палате, но Падме родила первой. Сначала – малыш Люк, её долгожданный первенец, затем – малютка Лея. Слишком много боли, слишком мало сил; но Падме держалась, чувствуя, как с каждым её судорожным вдохом к ней по крупицам поступает энергия.       – Он жив, Падме, – обессилено закрыв глаза, прошептала Асока. – Энакин жив, но света в нём почти не осталось. Если кто и сможет вытащить его, то только ты.       Она вскрикнула, и ребёнок покинул её чрево, разрывая мать. Вынашивание полукровки истощило роженицу, она лежала на койке в Полис-Масса, как на смертном одре, передавая остатки своих сил законной жене своего возлюбленного.       – Я умру, Падме… А ты выживешь, ты должна выжить ради наших детей.       – Это ребёнок Энакина? – тихо спросила Падме, уже зная ответ.       Губы Асоки, губы, целовавшие её мужа, искривились в подобии улыбки.       – Не вини его в этом. Это мой грех, и час расплаты уже настал.       Асока дышала тяжело и часто, кровь лилась из неё, медицинские дроиды не успевали её спасти. Бывшая падаван подняла руку, и корпус одного из двух 2-1B изогнулся, а фоторецепторы заморгали и потухли. Второй замер и уставился на тогруту, держа её ребёнка на манипуляторах.       – У вас девочка, – промолвил он после паузы, заменявшей ему вздох.       Асока улыбнулась и повернула лицо к Падме.       – Позаботься о ней. Пожалуйста…       Падме с трудом сдерживала рвущиеся наружу слёзы – слёзы от внезапной потери и от вскрывшегося предательства, слёзы отчаяния и бессилия.       – Позаботься…       О, Энакин… Знал ли ты, сколько страданий ты принесёшь своему Ангелу? Знал ли ты, какую цену за близость с тобой заплатит твой падаван? Знал ли ты, что твои дети будут вынуждены с шести лет зарабатывать себе на пропитание, как ты сам, когда был рабом?       – Я обещаю…       – Позаботься о Лек.       Асока ушла из этого мира тихо, не так, как уходили другие джедаи; но она, как и её братья и сёстры по оружию, билась до последнего, сражалась за жизнь своего слабого недоношенного ребёнка, которому грозила смерть, ведь в его жилах смешалась кровь человека и тогрута, сражалась за женщину, которой был предан и которую предал Энакин, за её детей, родившихся в один день с её собственной дочерью.       Падме удалось провести на Полис-Масса весь оставшийся день и не оказаться обнаруженной, а с рассветом она покинула астероид на своём корабле, держа курс на Татуин. Там обрела своё последнее пристанище Асока Тано, там, на ферме Ларсов едва державшаяся на ногах Падме сообщила, что возлюбленная Энакина умерла и её надлежит похоронить по сложившимся в Ордене обычаям. Она не говорила, что случилось с самим Энакином, не говорила о его детях; просто просила Оуэна и Беру развеять прах тогруты по ветру, когда догорит погребальный костёр.       О, Энакин… Встал бы ты на путь ситхов, если бы знал, чем это закончится для твоей жены, для твоей любовницы, для твоих детей?       Падме так и не поверила до конца, что Энакин не хотел предавать их союз, ведь доказательство этого, чудом выжившая наполовину тогрута, наполовину человек, лежала у её груди рядом с её Люком и её Леей. Но сделанного не воротишь, а прошлого не изменишь.       О, Энакин…       Сначала Падме тихо ненавидела его, не позволяя ненависти перекидываться на своих детей. О, как она любила своих детей, о, как ей поначалу хотелось, чтобы Лек исчезла из её жизни, но однажды Амидала поняла, что не сможет жить без этой маленькой хохотушки, и последние искры тупой злобы покинули её. Тогда она вновь полюбила Энакина, поверила, что однажды её дети, её новая надежда смогут вернуть своего отца; но спустя восемь лет их любовь друг к другу стала призраком далёкого прошлого, чудесным видением, прерванным сном. У неё были другие заботы: ей нужно было кормить детей, поддерживать в порядке корабль, следить, чтобы воры не утащили дроидов – Эрдва-то мог за себя постоять, а вот Трипио был ходячей приманкой для всех завистников. Падме служила старейшине Туанула, во многом помогала ему, помогала другим жителям деревушки, и её любили, ей тоже хотели помогать; но обитатели Джакку были ещё беднее, чем она сейчас.       О, Энакин…       – Где Люк и Лек? – спросила Падме, когда дочь отстранилась от неё.       – Они вместе с Эрдва чинят систему охлаждения, – быстро ответила Лея, начиная суетиться на импровизированной кухне. – Она забарахлила сегодня, мы уж думали, что больше не сумеем спасаться от жары на корабле, но Эрдва, кажется, нашёл причину поломки.       – Если понадобятся какие-то детали, скажите мне. Я найду.       Лея понятливо улыбнулась и кивнула.       – Не переживай, мам. Думаю, мы справимся.       Как рано повзрослела её дочь, как рано ей пришлось брать на себя взрослые проблемы. Лея сидела рядом с часто болеющей Лек, когда её в очередной раз лихорадило, часто суетилась на кухне вместо постоянно отсутствующей Падме, пока её брат и сестра пытались собрать какие-то детали на кладбище звёздных кораблей неподалёку от их пристанища. Она же защищала яхту, слишком дорогую для Туанула, от нападений разбойников, используя в качестве оружия один из белых мечей Асоки – второй постоянно носила с собой Лек.       Падме поцеловала Лею в макушку и улыбнулась:       – Зови Люка и Лек, дорогая. Готова поспорить, они не ели с самого утра.       Лея кивнула и побежала в технический отсек, крича имена брата и сестры. Силу она использовала редко, как, впрочем, и Люк, и Лек: их некому было учить, да и Падме не желала, чтобы её дети стали лакомым кусочком для Императора.       Дети и Эрдва вернулись быстро, чумазые, будто искупались в машинном масле. Жаль, хорошенько отмыть их не получится – вода на Джакку ценилась на вес золота. Но, покопавшись в оставшихся ещё с Войн Клонов запасов, Падме сумела найти пачку салфеток и протянула их Люку и Лек, чтобы они почистили лицо и руки, а сама в это время вместе с Леей замешала хлеб быстрого приготовления. Это была их единственная еда на сегодняшний вечер; завтра Падме придётся идти на рынок и выменивать у торговцев муку и овощи в обмен на детали от кораблей.       Падме сама разделила хлеб на четыре части и взяла себе меньший из кусков; остальное поделили между собой дети. Конечно, они не наелись жалкими ста граммами хлеба, но лучше такая еда, чем никакой вообще. О, бедные дети: в их возрасте Падме не знала, что такое нужда.       Иногда Падме думала, что лучше было бы остаться на Татуине, у Оуэна и Беру, но почти сразу же вспоминала, что ферма не смогла бы прокормить их всех. Четыре рабочие руки – слишком мало для шести ртов. Да и близость Империи, близость криминальной сети хатта, который, несомненно, захотел бы использовать Падме и её детей для собственной выгоды, пугала её не меньше, чем восемь лет назад.       Дети, дети… Она боялась, что однажды Палпатин найдёт их и захочет вырастить из Люка, Леи и Лек новых ситхов, безжалостных ко всем, кроме себя, не преследующих никакой цели, кроме собственной выгоды. Может статься, он натравит их друг на друга, желая получить в ученики сильнейшего, а слабых отсеяв. Падме не могла этого допустить.       В глубине души она по-прежнему верила, что Энакин вернётся за ними, обнимет свою уставшую жену и возьмёт на руки их – их – детей. Но он был далеко, он по-прежнему был ситхом, а она, Падме, и её дети были на Джакку, где их и не подумали бы искать.       Она смотрела на Люка и иногда видела в нём его отца. Его небесно-голубые глаза напоминали ей глаза мальчишки, назвавшего её ангелом, глаза мальчишки, выигравшего гонку, глаза мальчишки, освободившего её планету.       Падме надеялась, что небесно-голубые глаза её сына никогда не нальются жидким золотом.       После ужина они прибрали со стола и улеглись спать: Эрдва и Трипио отключились в рубке, Падме легла в кают-компании, а дети убежали в дальний отсек, где мать стелила им постель. Но они не спали, не могла заснуть и Падме, и потому она села в своей нехитрой постели и позвала:       – Эй! Идите сюда! – на миг возня прекратилась, а потом в дверном проёме появились три головки. Люк, Лек и Лея по очереди проскользнули в кают-компанию и забрались к матери под одеяло, прижались к ней, согреваясь теплом её хрупкого тела.       Её сын с глазами своего отца, её дочь, унаследовавшая его характер, и её слабенькая малышка с недоразвитыми монтралами и едва заметной пигментацией на лице, так похожая на даровавшую ей жизнь Асоку.       – Слушайте, – начала Падме. – Давным-давно, в самом центре Галактики, жил Рыцарь без Страха и Упрёка…       Падме всё ещё верила, что для них наступят лучшие времена. Надежда – она как солнце: если верить в него, только когда видишь, то до рассвета не дожить.       А её надежда была ещё жива.