не помню

Такаги уже двадцать пять, и, Господь, что такого сделал Маширо, что он за жизнь художника переживает больше, чем за свою? Ну, не знаю, — отвечает Господь, — может быть сидел по несколько суток, не отвлекаясь от манги ни на еду, ни на сон, ни на лишний вздох чуть ли даже. Акито чешет затылок и упирается взглядом в убитый сколиозом позвоночник. Где-то в его голове мелькает мысль, что он сейчас может уйти домой, где ждёт жена, сытный ужин и тёплая кровать, ведь он свою работу выполнил (по крайней мере, ту часть, которую запланировал на сегодня), но он продолжает сидеть на месте, едва не стреляя лазерами из глаз. — Сайко, смотри, — Моритака оборачивается на него через плечо и видит вытянутую в его сторону руку, — Сайко, это рука. Я показываю на тебя. Я тянусь к тебе, Сайко. Маширо смысла сказанного не понял и вопросительно приподнял бровь, в ответ на что Сюдзин подкатил к нему на своём кресле и покатился обратно уже вместе со стулом Сайко, не забыв захватить его. Тот, конечно, (не стул, Моритака) стал возникать, мол, он не закончил и «Сюдзин, верни меня на место, иначе я откушу тебе ухо!», но не то чтобы это кого-то напугало. — Когда ты в последний раз спал? — этот вопрос заставил художника замолчать и после, наверное, минуты раздумий ответить тихим «не помню», — а ел? — Не помню. Что это вообще за допрос? — Тебе нужно отдохнуть, Моритака. Ты так загнёшься скоро, — сказал Акито, крепко держа ручки кресла, не давая ему отъехать на своё законное место, — я подготовлю футон. — Не надо… — Надо, Сайко. Прекрати вести себя так, будто у тебя бесконечный заряд, потому что однажды ты сядешь. И это отнюдь не то, к чему ты стремишься. Маширо прикусил нижнюю губу. Ему нечем было крыть, поэтому он лишь молча наблюдал за Сюдзином, достающим из шкафа постельное бельё. На самом деле его глаза удерживало открытыми лишь осознание близости дедлайна, иначе бы вырубился он ещё суток эдак трое назад и спал бы до сих пор, потому что он невероятно устал, а его голова ощущалась, как гонг, в который бьют с периодичностью в пару секунд, и это было невыносимо больно. Он откинул голову на спинку кресла, пока в ней роем летали все его «не помню». «Когда спал — не помню». «Когда ел — не помню». «Когда слушал музыку — не помню». «Когда в последний раз чувствовал чьё-то тепло — не помню». Моритака уже почти заснул, как его осторожно потрепали за плечо. — Я закончил, меняй локацию, — в ответ на реплику Такаги раздалось неразборчивое бормотание, и ему пришлось наблюдать самую жалкую попытку встать из всех, что он видел в своей жизни (а видел он их немало, поверьте). Тогда Сюдзин понял, что сменить локацию для Сайко сейчас немного затруднительно, — так, ладно, дружище, поступим так, — он подхватил дремлющего Маширо на руки. В этот момент эмоции Акито метались от восхищения к ужасу, потому что тело художника оказалось настолько лёгким, что Такаги показалось, будто он едва ли тяжелее школьного рюкзака. «Сколько же ты скинул за все те дни, что не вылезал из-за своего стола?» Писатель уложил Моритаку на футон, когда тот только успел пригреться к нему, и казалось, что степень его возмущения по этому поводу могла превысить даже его недавнюю тираду о том, что ему нужно работать. Он фыркал и хныкал, не желая убирать руки от чужой шеи, и Сюдзин сдался, опустился рядом, чувствуя, как к нему заново притираются. И это было странно. Если выразиться точнее, странным было не то, что он чувствовал тепло другого человека, странным было то, от кого это тепло исходило. Они обнимались в порывах радости, но это было не более, чем эмоцией. Однако, осознанный тактильный контакт оказался приятным. Его ноги переплетались с ногами Маширо, в бедро ненавязчиво упиралась тазобедренная косточка, а поперёк тела была перекинута лёгкая рука, и всё это вкупе с тем, что самому Моритаке казалось мало этих прикосновений. Он хотел ближе, обнимал крепче, притирался щекой к груди. Для самого Сайко Такаги казался удобной дакимакурой. Он чувствовал щекой вздымающуюся грудь и бьющееся под рёбрами сердце, понимая, что начинает засыпать почти в два раза быстрее, что казалось априори невозможным. Тем не менее, Маширо уснул меньше, чем за десять секунд, а вслед за ним уснул и Акито. Подобные случаи, когда они засыпали вместе, происходили с периодичностью около полутора недель, и не то чтобы кто-то считал это чем-то из ряда вон. Если первые пару раз Такаги имел какие-то мысли по этому поводу, он быстро проглатывал их, а Маширо, казалось, вообще не заботило, что они спали в обнимочку, то после мыслей не было даже в голове Такаги. Им это стало казаться чем-то нормальным, само собой разумеющимся. Само собой разумеется то, что Сайко прячет нос в изгибе шеи Акито. Само собой разумеется, что пальцы Сюдзина порой закрадываются под ткань кофты Моритаки, поглаживая от рёбер и до резинки штанов. Само собой разумеется всё, что они вытворяют в этом полусонном бреду. Как-то утром они просыпаются одновременно. Хотя, как просыпаются. Валяются в их состоянии перепутанных ниток, не открывая глаз. Такаги поворачивает голову, зарываясь носом в пропахшую кофе шевелюру, глубоко вдыхает и чуть улыбается, а Маширо пересчитывает рёбра, едва ощутимо проводя пальцами по коже. Моритака подтягивается выше, обнимая, и случайно мажет сухими губами по скуле, но не отодвигается. Даже глаза не трудится открыть, хихикает тихо, а Сюдзин разлепляет медленно веки и поворачивает голову, вглядываясь в знакомые черты лица. Он как-то пытался рисовать Сайко. В конце сделал вывод, что лучше бы не пытался. А сейчас убеждается в том, что сделал правильный выбор, потому что нарисовать Маширо также красиво, как на самом деле, довольно затруднительно. Акито трётся своим кончиком носа о чужой, глядя, как открываются глаза напротив, а Сайко думает, что чувствует себя прекрасно, просыпаясь вот так. Спустя полгода Такаги подходит к креслу художника, склоняется на ним и проводит губами линию вдоль шейных позвонков, наблюдая, как по коже пробегаются мурашки. — Когда ты в последний раз спал? — спрашивает он, зарываясь носом в волосы на затылке Моритаки. — Не помню, — бормочут ему в ответ, выдыхая. У Маширо чувство дежавю. — А ел? — Не помню, — писатель сгребает не особо сопротивляющегося трудоголика в охапку, укладываясь вместе с ним на уже подготовленный футон. Ноги переплетаются, руки занимают уже привычные места. Глаза в глаза, нос к носу. Ленивые соприкосновения губ. — Когда всё это началось? — спрашивает Сайко полушёпотом между их поцелуями, которые и поцелуями назвать стыдно. Объятия губами. Акито думает с пару секунд и отвечает: — Не помню.