Пульс

      На Оран опустился декабрь, но, кроме температуры воздуха, в городе ничего не изменилось - прежние пустота, тишина и страх царили на улицах, норовя пробраться и в дома, и в больницы, и даже за воротники пальто редких прохожих. Время перестало плавиться и начало замерзать, истончаясь и тяжелея. Тарру знал, что то, что замерзает, становится особенно хрупким и легко ломается от малейшего касания. Раскалывается на осколки и пропадает, будто не существовало.       Про Тарру очень многие говорили, что мир вокруг он видит как будто через перевёрнутый бинокль. Близкое – далеко, далёкое – близко. Обращает внимание на то, чего совсем не видят другие, и не придаёт значения тому, что имеет вес в глазах всех остальных.        Что ж, может быть. Тарру не особенно любил размышлять о том, что про него думают. Нет, не так. Он просто считал это занятие бесполезным. А бесполезные занятия он всегда обходил стороной. Что же касается перевёрнутого бинокля... Одно Тарру знал точно: было кое-что, что не удалялось и не приближалось, как бинокль ни крути. Нет, не совсем так. Не кое-что. Кое-кто.       С глубоким вздохом облегчения Тарру поднялся и вышел из кабинета, накидывая на плечи плащ. Его смена кончилась, и можно было хотя бы ненадолго оставить госпиталь, пропахший креозотом, противолихорадочной вакциной, кровью и несвежим бельём. Госпиталь, где почти невозможно было дышать и совсем невозможно - думать. Последнему он был даже рад.       У него когда-то была жизнь. Было прошлое. В этом прошлом он, увлечённый войнами и революциями, не мог ни на минуту представить себе, что однажды окажется запертым в охваченном чумой городе. Что станет врачом-добровольцем и привыкнет к совсем другому лику смерти – лику, изъеденному гнойными язвами. Что алые знамёна Убийства Во Благо сменят другие, похожие скорее на смятые грязно-белые больничные простыни, - знамёна Спасения Вопреки Всему.       И не мог, совсем не мог подумать… что будет кого-то так сильно любить.       *       Бернар Риэ стоял за углом – спасаясь от промозглого ветра, он прислонился к стене в переулке и пытался отогреть дыханием свои руки. Увидев и узнав его, Тарру невольно почувствовал, как на губах появляется улыбка. Риэ его ждал… ждал, хотя мог быть дома уже час назад и потратить этот час на сон. Неблагоразумное поведение от самого благоразумного человека, какого он встречал в своей жизни.       И он ускорил шаг, чтобы побыстрее оказаться рядом с доктором. Приблизившись вплотную, скрывшись в полутени, он прошептал:       - Что же вы? Разве вы не устали?       - Сегодня – не настолько, чтобы не поехать домой с вами вместе, - он по-прежнему стоял неподвижно, а кружащийся снег оседал на его чёрных волосах.       И Тарру знал, что это не совсем правда. Риэ буквально падал с ног, он был совершенно вымотан, под глазами сегодня особенно отчётливо видны были тёмные круги. Но даже нахмуривая брови и произнося следующую фразу, Тарру невольно ощущал, что от этого лёгкого обмана ему становится теплее:       - Вам нужно беречь время на отдых. Не тратьте его впустую.       С этими словами он взял смуглые ладони в свои и поднёс к губам. Руки у Риэ даже не дрожали, но пальцы были обжигающе холодными.       - Совсем заледенели, - это он прошептал с укором. – Где ваша машина?       Риэ, не отстраняясь, лишь чуть повёл головой в сторону – и Тарру увидел припаркованный автомобиль в темноте соседнего проулка. Кивнул и снова обратил взгляд на доктора.       Перевёрнутый бинокль… да, это сравнение можно было бы назвать забавным. Тысячи мелких деталей заполняли мир Тарру. Кружащиеся порванные бумажки, корчащаяся на лестничной клетке крыса с окровавленной мордой, красные гвоздики в волосах испанской танцовщицы – соседки с верхнего этажа. Обрывки разговоров в трамваях, кошки, поднимающие свои небольшие остроухие головы к небу… Незаметное и неотъемлемое.       А доктор Риэ… он в этот мир не вписывался и всё равно успел стать тем, без кого он немедленно рухнул бы. Не прозвучало бы ни единого выстрела или взрыва, стены развалились бы бесшумно, как карточный домик.        Иногда Тарру ловил себя на мысли, что как бы он ни пытался перевернуть бинокль, ничего не происходило – доктор по-прежнему оставался рядом. Одного с Тарру роста и возраста, такой же уверенный и упрямый, только…       - Спасибо, Тарру, - слова прозвучали тихо.       … только заледеневший, а всё заледеневшее постепенно становилось хрупким и ломким.       Риэ по-прежнему не двигался, а Тарру по-прежнему дышал на его замерзшие руки. Взгляд у доктора был серьёзный, чуть исподлобья. Как у недоверчивого ребёнка. Но эта мысль была бы самой ошибочной из всех, если бы Тарру вообще мог её себе позволить. Нет, Риэ лишь ему одному иногда позволял говорить с ним так, будто он был ребёнком. Только в минуты усталости. Как сейчас, когда стоял под падающим снегом и слушал мягкие упрёки:       - Не делайте так больше. Лучше не ждите меня и побольше отдыхайте, вам это необходимо.       А пальцы неосознанно сжимались крепче. В голове у Тарру возникла фраза, которую он случайно прочёл в одной из книг доктора: «Пульс становится нитеобразным, и любое, самое незначительное движение влечет за собой смерть». Может, поэтому ему сейчас так не хотелось двигаться?       *       Он уже привык к тому, что, когда они возвращались вместе, доктор позволял ему вести машину: собственного автомобиля у Тарру не было, да он был и не нужен. И сейчас Тарру вёл с величайшей осторожностью, хотя раньше иногда позволял себе довольно сильно разгоняться: скорость ему нравилась. Но снег по-прежнему валил рваными кружащимися хлопьями, и ехать было трудно. Тем более, ему казалось, что Риэ засыпает.       - Любите Рождество? – неожиданно спросил доктор.       Тарру неопределённо хмыкнул:       - Можно ли назвать праздником день рожденья человека, в которого я не верю? Пожалуй, нет. Но то, как люди создают себе праздник на пустом месте, очень мне нравится. Праздники нужны. По-моему, найти повод ждать чуда – это всегда хорошо.       Некоторое время Риэ молчал, глядя на дорогу. Потом медленно ответил:       - Да… вы правы. И знаете, в обычное время тут на Рождество очень красиво.       - Представляю, - Тарру улыбнулся, ещё немного снижая скорость. – Надеюсь, увижу. Всё-таки это удивительный день, правда? Что бы из него ни делали христиане…       - Мой день рожденья, - Риэ вдруг улыбнулся в ответ, но взгляда от дороги так и не отвёл, - в тот же день, что и у человека, в которого вы не верите. Или его стоит назвать всё-таки Богом?       Улыбка была лукавая и как будто чуть вызывающая – Тарру почти никогда не видел её на лице доктора. От неё оно как будто немного помолодело, меньше стали заметны следы накопившейся усталости. И почти сразу она померкла:       - Так или иначе… нет его или он есть, нам он не помощник.       Тарру промолчал. Он хорошо видел то, что Риэ так тщательно скрывал. Желание верить. Десятки его фраз о том, что если бы Бог и был, он хотел бы, чтобы в него не верили и не уповали во всём на его милость, ничего не стоили в сравнении с неугасающим огоньком, который, видимо теплился глубоко-глубоко в его душе. Огоньку этому не суждено было разгореться – слишком много чужих крестов нёс доктор на своих плечах. Но и погаснуть он не мог. Может, это и делало Риэ таким? И это так влекло к нему Тарру?       В молчании они остановились возле дома, и, прежде чем выйти, Тарру прошептал:       - Если это ваш день рожденья… то, пожалуй, я всё-таки поставлю Рождество в один ряд с другими праздниками. Нет, даже перед ними.       - Почему? – тихо спросил Риэ, открывая дверцу машины.       - Просто потому, что это вы.       И Тарру был рад, что доктор не видит сейчас его лица. Слова ему не давались. Пряча в карман ключи, он последовал за Риэ.       На лестнице не было света, и Тарру шагал осторожно, на всякий случай упираясь ладонью в шершавую стену. Силуэт доктора он различал чуть впереди. Неожиданно тот резко остановился, и Тарру машинально сделал то же самое. Риэ отступил назад – теперь они стояли на одной ступеньке.       - Что такое? – глухо спросил Тарру.       - Помните, о чём спросил вас Рамбер, когда ещё хотел уехать?       Тарру пожал плечами:       - О многом. Он вообще любит спрашивать. Он ведь журналист, а это образ жизни, а не профессия. Какой именно из его вопросов вас интересует?       - Самый глупый и бесполезный. Смогли бы вы умереть ради любви?       Тарру хотел ответить, но неожиданно почувствовал, как пальцы мягко, но настойчиво прикрыли ему рот:       - Не надо. Я вас не спрашиваю. О таком вообще не стоит говорить, я думаю. Просто… почему-то вспомнил. Странно, да?       С этими словами он убрал ладонь и собирался идти дальше, но Тарру удержал его за руку, пытаясь в темноте увидеть выражение глаз. Не смог. И, с неохотой разжимая пальцы, тихо произнёс:       - Как вы скажете.       Риэ быстро преодолел оставшиеся ступеньки – Тарру ещё в первую встречу заметил у него эту забавную, несолидную привычку: перепрыгивать через одну, не боясь споткнуться. В скважине заскрежетал ключ, и Тарру тоже быстро поднялся на площадку. Снова поравнялся с доктором и, подавшись вперёд, поцеловал его в губы. Скорее почувствовал, чем увидел, что Риэ слегка улыбнулся. И вслед за ним бесшумно вошёл в тёмную квартиру.       Тарру, скажите… а вы смогли бы умереть ради любви?       Теперь он знал.