***
Феодальная Страна Огня, именуемая Объединенной землей, — эпоха самураев, клановых войн. «Пособия по боевым ранениям не выдаются. Главенствующий клан: не выделен»,— строки сноской печатались в каждом объявлении о наборе в объединенную армию феодала на борьбу с двумя враждующими кланами, веками проливавшими кровь друг друга, затягивая в разборки мирное население. Но, невзирая на новые приказы, повышение налогов и обещание новобранцам отмены вышеперечисленного, народ не спешил пополнять их ряды — армия простых людей, крестьян, пахавших землю всю свою жизнь для семьи и ради неё же бравших в руки оружие, не могла ничего противопоставить династическим техникам мгновенного убийства, которым самураев двух кланов обучали с тех пор, как они могли стоять мало-мальски уверенно на своих двоих. Аристократическая верхушка паниковала, начинала ощущать собственную слабость, с трудом сдерживая провинции от восстаний, подавляя мятежи, провожая на казнь всех, кто возглавлял кровавые бунты «во имя великих кланов». Но всё было предрешено: мир между Сэнджу и Учихами был невозможен. Кто-то предпочитал примкнуть к их рядам и ходить под знаком одного из кланов, чем потом во время военных стычек оказаться меж двух огней. Немногие правда знали, что сами Сэнджу, как и Учихи, наотрез отказывались брать оборванцев с улицы, которые с порога клялись в верности. Поэтому нередким делом стала фальсификация собственного происхождения: люди срывали собственные знаки и на хотя бы — в лучшем случае — целом лоскуте ткани чертили символ: либо огненный веер, вымачивая в синьке ткань, либо тонкими росчерками выводили ветку клана Сэнджу на тряпье. Именно эти «самозванцы», словно тлеющие угли, служили почвой для возгорания и поддержания конфликтов. Казалось, народ сходил с ума. Но несмотря на все обстоятельства, оба клана по-прежнему оставались равны по силе: пролитая кровь служила тому доказательством. Количество погибших за последние два столетия в Огненной земле перевалило за тысячи, не говоря о примыкавших провинциях. Когда кланы возглавили два волевых лидера — Буцума Сэнджу и Таджима Учиха — аристократия узнала, что значит «реки крови», увидев это явление, переставшее быть редким, на собственных землях. Порой мать, идя стирать в камышовой воде белье, могла выловить разбухший от многочасового плавания, посиневший труп сына и, зайдясь в беззвучном плаче, так и не сумев вытащить его тело, уходила домой, роняя горькие слезы. Даже поговаривали, что сцепившись в своей последней схватке, оба лидера придушили друг друга собственными руками, так и не узнав, кто победил. Позже на смену войне пришла жутчайшая чума, забравшая с собой шестую часть населения. Дети и матери выплакали все слезы, а отцы давно перестали ждать с поля боя своих сыновей, еще когда-то давно ушедших. Затем в эпоху затишья по Огненной земле устроила свой новый рейд костлявая с косой в руке, ведя за собой повальный мор. Своей особой песней запели вынужденные переселенцы, и в предвкушении добычи потирали загребущие руки мародеры. — Хаширама! — Мадара! — Еды! — кричал народ. Но война вновь была развязана, хотя казалось, что её причина давным-давно была забыта и канула в Лету. В клановых кузницах гремели молоты о наковальни, меха раздували огонь в печи — мечи должны были резать не только плоть, но и душу неправого врага. — Когда же, Боги, всё это закончится? — вопрошали старейшины, потирая ноющие кости и шрамы. Понятие о мирной жизни легендой витало в воздухе и стало забываться простым народом. Война ожесточила многих.***
Хаширама сидел на старых, скрипучих половицах храма богини Аматэрасу и глядел куда-то вдаль рассеянным взглядом. В руках стыла фляга с травяным настоем, приготовленным совсем недавно во внутреннем дворике, когда-то закрытом от чужих взглядов деревянным забором. Сейчас храм являл собой жалкое зрелище с местами провалившейся худой, не по статусу бедной крышей, разрушенными стенами и едва не развалившимся каркасом. Не так далеко — около четырех километров — за рекой виднелась ещё целая крыша второй постройки поменьше — внешнее святилище Гэку богини Тоёуке, кормившей, по легенде, саму Аматэрасу. Узенькие тропки, вымощенные мелкой галькой, которую давно раскидал ветер, покрыла ковром зеленая трава и заполонила, разворачивая лесную мягкую подстилку, некогда идеальную землю, где обитали, по поверьям, ками. Густой лес веером окружал храм с задних полуразрушенных фасадов и мог позволить молодому самураю скрыть своё пребывание в обители богов. Угли костра медленно тлели, а вьющийся к небу сизый дымок скрывали высокие кипарисы. Где-то вдали блеснул тонкой полоской месяц. Звезды благосклонно освещали божественную долину, расстилавшуюся у подножия горы и самого храма; панорама захватывала дух. — Красиво, — раздалось совсем рядом. Хаширама полуобернулся, цепляя взглядом силуэт, скрытый в ночной тени. Пальцы покрепче обвили горлышко походной глиняной фляги, надеясь выцепить толику тепла и согреться. Ночь обещала быть холодной и долгой. — Всё-таки нашёл? — устало прозвучало в ответ, руша такую хрупкую тишину. Хаширама уселся поудобнее, поджав под себя ногу, бросил долгий взгляд куда-то вдаль, за горизонт, примечая красоты ночной долины, бездумно, как сказал бы брат, открывая противнику спину. Он знал, что уйдёт из этого мира. Но только не этой прекрасной ночью. Она была слишком… чистой и непорочной для его смерти. Дитя Лесных воинов позволил себе тихий вздох. — Ты не особо-то и скрывался, Хаширама, — рядом скрипнули половицы, на землю лёг гунбай. В ночной тиши еле слышно брякнула катана — её хозяин сел рядом. Тяжёлая рука с поистине длинными пальцами быстрым движением выхватила из рук мужчины флягу. — Там просто лечебный сбор. Сегодня без яда, — устало улыбнулся Хаширама, откидывая длинные ровные пряди волос назад. — Знаю, — хрипло ответил мужчина, без тени сомнения делая большой горячительный глоток из фляги, кривя уголки губ. — Кислятина. — Тебе известно, что другое я и не пью, Мадара, — тонкие, хрупкие, не единожды ломанные пальцы потянулись к горлышку посудины. Фляжка не поддалась, так и осталась зажатой в холодных пальцах Учихи, отдавая последнее тепло от травяного настоя старому врагу. — Знаю, — ответил чуть погодя мужчина, сделал ещё один глоток. Тишина именно этого вечера, у храма, была как никогда приятной, согревала изнутри в противовес внешнему холоду. Почему так не могло быть вечно? Бессмертное спокойствие и тишина, звёзды и лес, Сэнджу и Учиха?.. Все мысли в голове растворял кисловатый травяной настой с тонким кипарисовым запахом. Угли во дворике перестали тлеть, отпустив на ветер последнюю сизую струйку дыма, а проплывавшее облако закрыло ненадолго тонкий рог Луны. — Завтра мы уже будем у реки, — словно не желая рушить эту тишину, произнёс Мадара, сильнее впиваясь пальцами в фляжку. — В долине. — Знаю, — прошептал одними губами Хаширама, прикрывая глаза; он поднял лицо на встречу холодному ветру, стекавшему с гор и гулявшему по территории храма, сделал мелкий, как будто пробный, вдох, и, уловив аромат этой ночи, затянулся глубже, словно мечтая надышаться один раз и на всю жизнь, этим витающим в воздухе ароматом свежей и пьянящей хвои. Хаширама обернулся. Рядом на половицах лежала пустая и уже холодная фляга, а некогда занятое место пустовало. Эта ночь была и вправду красивой, но почему-то одинокой.***
— Ты понимаешь, что мир возможен? — Нет. — Тогда нам ничего не остается, как замкнуть вновь этот круг боли и мести! — Поменьше красивых слов, Хаширама. — Знаю, Мадара! Увидимся в следующей жизни. Прощай!.. — Прощай... В тот день потери обеих сторон достигли предела: пространство долины было сплошь и рядом усеяно телами погибших, то и дело раздавались хриплые, надрывные крики и стоны умиравших. В предзакатные часы, когда кланы потеряли своих глав, Сэнджу Хашираму и Мадару Учиху, время, казалось, остановилось — многие растерянно ходили по равнине, невидящим взглядом смотря куда-то вдаль, словно надеясь увидеть там Их по прежнему сражавшиеся силуэты, что всегда были негласным символом многолетней борьбы, другие сидели на земле подле погибших товарищей и тихо плакали, но делали это по-своему — в душе. На лицах отражались разные гримасы и выражения, однако везде были видны следы смертельной горечи и усталости, как физической, так и душевной. Той же ночью было установлено первое долгосрочное перемирие: всех измотала долгая вражда, забрав с собой все силы. Этот договор стоил непомерно много для простых людей и самих самураев, но Мадара и Хаширама знали о цене, которую предстоит заплатить ради него, ещё той ночью — в лесу, у стен дома всевидящей Аматэрасу.