Мальчик без имени

Шарлатан не должен являться людям, и увидев его Ванитас впадает в сомнения — человек ли он? — Отдай мне свое имя, — просит темная тень. Становится страшно и по-могильному холодно. Жестокая боль стискивает глотку, лишая голоса. Нечего отдавать, злорадно думает Ванитас но, несмотря на боль и ужас — ощущая свое превосходство, почти упиваясь им: он мог бы отдать Шарлатану только номер — пусть воспользуется, если сумеет. Пусть проглотит его и подавится! Ванитас вспоминает его начертание, но обтекаемые, пузатые шестерка с девяткой не кажутся опасными. Не то что острая, как клинок, единица, выгнувшаяся для укуса ядовитая змея двойки, походящая на кандалы тройка... Их было шестьдесят восемь до меня, вспоминает Ванитас. Все уже мертвы. Все до одного. — Я посчитаю их для тебя, — услужливо и ласкового тянет Шарлатан с нежностью забытой Ванитасом матери, — не человек. Ведь я же ошибся, ты не человек? — уточняет он, растягивая светящую льдом улыбку. Зимний ветер взлохмачивает Ванитасу волосы у висков. — Если ты человечек, у тебя должно быть имя. Вспоминай! — не унимается Шарлатан, нависая сверху, как по-зимнему темный лес над малышом. — Тру-ту-ту, — начинает петь Шарлатан. Нет у меня имени, печально вспоминает Ванитас, улыбаясь. И обращается в бездвижный лед. Шарлатан медленно вплетает в песню по цифре после распевки. Добавляя в счет по одной, он обещает забрать имя Ноя: — Я уже виделся с ним, — сладчайше сообщает он. — Я почти с ним договорился. Ванитас ощущает, как песчинки песочных часов дрожат у него в серьге. — Вот оно, — радуется Шарлатан. — Тебе становится по-нужному страшно. Настоящее мотивирует тебя лучше прошлого. Любить и терять хуже, чем просто терять, не так ли? Ванитас бессилен пошевелиться. Леденящая студеная ночь подбирается к сердцу — так болезненно, что нет сил и подумать на то, чтобы совершить простое движение. Даже самое слабое, способное стянуть с лица маску улыбки. Он никого не любит, ну только не того, кто мог бы заинтересоваться им. Он уже выбрал Жанну, не Ноя. Таинственную, подверженную риску утратить имя, как, наверное, никто другой, а потому — нуждающуюся в том, чтобы книга с черными страницами всегда была рядом. Но Шарлатан, закончив перечислять товарищей по несчастью, ни словом не упоминает Жанну. Будто знает — ее неловкое признание в симпатии не вызвало у Ванитаса того странного щемящего чувства, что всякий раз трепыхалось за сердцем, стоило Ною сомкнуть руки вокруг талии. Хочется осыпать Шарлатана площадной бранью, но с губ срывается только скрип, как если кто-то ступил вперед и сломал на снегу корку наста. Это маска улыбки испортилась, понимает Ванитас. — Тру-ту-ту, — напевает в ответ Шарлатан. — Тебе самому нужен врач. Мастер по починке, ведь это они перебирают и подклеивают вещички, чтобы те были как новенькие. Жаль тебя, прожил всего ничего, а так расклеился изнутри. Ванитас дрожит все сильнее. Позади него восемнадцать лет насильно запускаемых шестеренок: он заставлял себя улыбаться и лгать, отталкивать тех, к кому жаждал прижаться, льнуть к тем, кто был ему безразличен. И теперь он совсем не уверен, что механизм способен воспринять смену поведения без поломки. — Что такое любовь, мальчик без имени? Почему ты не ответил Ною? Я отвечу. Назло отвечу, решается Ванитас, отчетливо понимая — он связан с Ноем как ни с кем на свете. Это из одного зимнего леса они пришли детьми. И… И я отвечу: любовь — это то, что существует между нами. Кажется, Шарлатан слышит каждую его мысль. Он радостно всплескивает паучьими руками, будто добился желаемого. — А ты уверен, что он не оттолкнет тебя, узнав правду? — В его голосе весеннее тепло, а из блеклых глаз колючие снежинки жаляще падают на лицо. От вопроса веет жутью и приносящей смерть стужей, как и от самого Шарлатана. Все равно я скажу, зло думает Ванитас. Жизнь слишком коротка, чтобы тянуть. Шарлатан снова смеется, из его рта выпархивает синяя стайка бабочек. Крылья ломко бьют по лицу, будто бы забирая боль. Ее душащая хватка ослабевает на горле. — Не знаю! — кричит Ванитас и просыпается. Тусклый свет газового торшера мерцает целым сборищем карикатурных Шарлатанов по потолку. Простуженное дыхание затрудненно хрипит, заглушая быстрые перестуки сердца. Мне нужен доктор, понимает Ванитас, чувствуя, что постель холодна как снег. И следом понимает — после пережитых на себе медицинских опытов он вряд ли способен спокойно подпустить хоть кого-нибудь к телу в качестве врачевателя. Происходящее с ним — не серьезно. Даже кошмар о Шарлатане всего лишь шутка разума. Ванитас подбирает колени к груди — именно в такой позе умирал бы замерзающий в сугробе. И теряет счет времени, прошедшего перед тем, как растревоженный Ной без всякого стеснения и стука распахивает дверь. Он кажется матовой затененной портьерой, исполненной в пастельных тонах. Лишь его глаза гипнотизируют яркостью, словно за тканью разожгли свечу. С каждым шагом вперед свеча становится ярче, будто излучая не только свет, но и тепло. С каждым шагом оно все ближе, но податься в него едва ли не мучительнее, чем замерзнуть до смерти. В сравнении с подвижным Шарлатаном, Ной — по-горгульему зацепеневший. Словно и сам боится приблизиться. Он почти неузнаваем в этом скованном поведении. Кажется тем, кого Ванитас не знает. Выжидает чего-то, и красный оттенок вокруг его зрачка становится ярче. Его губы словно покрыты тончайшим слоем слюдового стекла. Пересохшие, жадные. Язык мягко и медленно скользит по нижней. Ной — точно котенок. Проголодавшийся. Все, кто видел Шарлатана, становятся голоднее других, и Ванитас — тоже. Пусть Шарлатан подделка, голод до тепла самый что ни на есть реальный. Совсем как у вампиров — до крови. Ванитас чувствует ее в своем теле, каждую каплю — она испуганно ускоряет движение. В страхе, что Ной ощутит ее вкус. И тогда — узнает про уродливый зимний холод от Шарлатана. Про тьму и ужас. Про ночную зиму в лесу. Про потаенные страхи. Про настоящие чувства. Ведь Ванитас снова солгал. Ничего он ему не скажет! Ни за что! Лучше он... Ной медленно склоняется над постелью, донельзя странный, и Ванитас вспоминает — как же крепко он спит, достаточно, чтобы не проснуться от пары пусть и очень уж громких слов. Может ли статься, что Ванитас давно кричал во сне. И наговорил лишнего? Лишь только чтобы избегнуть этого, он отправлялся ко сну последним в доме и первым поднимался с постели. От ужаса что избегаемое случилось, тело становится одеревеневшим как после обморожения. Ванитас бессильно жмурится со смущения. Тепло чужого тела все ближе к нему. Ной просто проколет зубами кожу, чтобы убедится, чтобы... Ванитас вздрагивает от почти невесомого поцелуя в щеку — так стертая из памяти мать могла бы проверить жар у дитя. Губы касаются кожи чуть дольше нужного и так неожиданно отстраняются, что Ванитас широко распахивает глаза им вслед. На лице Ноя ни следа голода, только обеспокоенность и тревога, как у перепуганного ребенка. Не знал, что делать, когда понял, не все в порядке, догадывается Ванитас, бессильный подобрать слова для начала разговора. Тянуть молчание после произошедшего кажется неестественным. — Тебе нужен доктор или лекарство, — выручает Ной, заговорив первым. И Ванитас вдруг с облегчением ощущает раскованность. Неловкость и напряжение почти уходят. Он улыбается — наверняка заискивающе и жалко, раз Ной мгновенно разгадывает его трюк. — Плевать, что не хочешь. Ты... Ной готов рассердиться, понимает Ванитас, и готов поступать по-своему. А Ванитас просто слишком слаб сейчас, чтобы вступать в полемику. Пожалуй, знай он свое настоящее имя — сказал бы Ною. Вместо определения любви. Такие вещи сближают. А сейчас Ной, несмотря на то, что так близко, все равно бесконечно далек. До того, что озноб вновь проходится по телу. У Ванитаса были сегодня фальшивый Шарлатан и фальшивое желание вновь закричать и задергаться, пожелай Ной недвусмысленно навалиться сверху после того, как испробует крови. Но желание полностью отогреться — настоящее. — Я просто замерз, — искренне сознается он, неспособный на большее, чем сам недвусмысленно подвинуться на постели, высвобождая немного места. Это было то же самое, что сказать вслух, решает Ванитас, когда теплый Ной торопливо ложится рядом, забирая его в кольцо сомкнутых рук. И никто меня не оттолкнул, подавись этим, урод, этим выйдет скорее, чем номером, торжествующе думает Ванитас, которому кажется, что Ной ласково гладит его по пальцам. И вместе с тем — игнорируя то, что Шарлатан продолжает петь, какая-то шестеренка неисправно болит в виске, а в тенях под потолком раздражающе шуршат бабочки.