Вечерняя

Мы сидели в тот вечер долго, необычайно долго. Лениво перекидывались пустофразами, выпивали бутылку за бутылкой, глазели поочередно в угольные от ночи окна, наконец легли на пол — макушка к макушке — это был один из тех вечеров, когда и хотел бы спешить, но само время было против любой торопливости. «Успеешь еще» — добродушно шептал кто-то в самое ухо, — «Сейчас отдыхай». Как же я мог так устать, если ничего в этот день не делал, ничем не занимался? Но я все же чувствовал себя утомившимся до бескрайности, до невозвратной точки, и если бы Лиам предложил сходить куда-нибудь еще, то я махнул бы рукой, мол, ни в коем случае и никогда. Он не предлагал — ему было вольно лежать здесь, на полу нашей комнате, где едва горели две лампочки, отчего под глазами нашими, надо думать, залегали круги, и каждое движение мягко отражалось на потолке огромными, раза в четыре больше, чем наши щуплые тела, тенями.  — Мне кажется, — голос Лиама доносился словно с другого конца земли; голос этот обвалакивал, забирался в голову и уютно растекался, будто там ему было самое место; мне даже пришлось закрыть глаза на секунду, чтобы чуть сосредоточиться, — Мне кажется, что ты верно понимаешь.  — Понимаю что? — спросил я, думая, что задремал и упустил какую-то часть нашего с ним бездумного разговора.  — Все, — гулко отозвался он, ни слова не добавив больше.  — Все — это что? — никак не мог сообразить я.  — Все — это все, мэн, — размеренно отозвался он спустя минуты две, не меньше.  — Это как? — упорствовал я. Алкоголь запутал мои мысли в тугой клубок, и ниточкой к нему неожиданно стал ответ этому нонсенсу. А он все молчал.  — Это как, Лиам? Брат вздохнул — как вздыхает ребенок, которому приходится объяснять не сильно близкому дядюшке, что луна вовсе не сделана из сыра, хотя дядя отчего-то пытается убедить в обратном. Вздохнул еще раз — и тихо, вполголоса: « Hey you up in the sky learning to fly…» «Не место и не время», — раздражение хлестнуло меня по лицу. Песня солнца — что ей делать в захламленной комнате, в которой все насквозь провоняло нами, обычными нами? Она с каждой секундой, с каждым словом, с каждым движением лиамова горла становилась все меньше и прозрачнее — словно круглый леденец, острый по краям.  — Я тебя понял, — сказал я спустя пару мгновений. Он тут же замолчал, не строчку оборвав, а просто слово. Тишина тяжко упала на нас обоих.  — Принесешь еще? — спросил я — хоть, правда, пить мне не хотелось. Лиам поднялся, не говоря ни да, ни нет. Он превратился в гиганта; лицо его терялось в высоте, а тень на потолке съежилась в комок. Широкими своими, глупыми шагами он протопал в дюйме от моего лица. Мне пришлось закрыть глаза.  — Только ты один меня и понимаешь, — услышал я уже за дверями, — Ты факен бесконечно умен.