on the shore of the sky

её кожа—белый мрамор—идеальная, почти прозрачная. он наблюдает, как её сердце скатывается в пятки снова и снова, когда дышит ей в висок. оно летит вниз (но не быстрее его собственного). Ну-ра, с её с ума сводящим принципом очертаний, придающим воздуху за стеклом помятый вид. с выкрашенными красной (и до боли родной) помадой губами. Ну-ра, что хватает его за душу то откровенно и жадно, то как ноябрьский лёгкий морозец, шепчущий «наверно». Сатре вдыхает его носом, ртом, губами, грудью, всем телом, каждой клеткой. на раз-два-три её пронзает электричество, сверху вниз, собираясь в горячий ком внизу живота. чуть приоткрытые губы, язык в правом их уголке. волосы Нуры с оттенком платины едва заметно цепляются за начавшую отрастать щетину. глаза в глаза. не отрываясь. жадно играет в гляделки. Шистад любил это делать. —наконец-то дома, –говорит Сатре, когда Кристофер прижимает её к себе до тех пор, пока их рёбра не переплетаются. и неважно, где они сейчас находятся. –я не скажу тебе сраное «люблю», слышишь? этого маленького блядского словечка ужасно мало, чтобы сказать, что я чувствую, Нура Амалия Сатре. И его губы с привкусом тёмного шоколада целуют её, до жути и посасывания под ложечкой напоминающие персиковый ликёр.

д ж и н с ы с в и т е р б е л ь е

когда в результате Шистад все это стаскивает с Нуры, комната озаряется светом мощностью примерно в шестнадцать с половиной тысяч ватт. и с его губ, вместо привычного «блять», срывается «Ну-ра». уже и не помня, насколько сильно они стёрли губы друг о друга, какой глубины они проделали дыры в глазных отверстиях друг друга и сколько ночей их тела были одним целым, ни Крис, ни Нура не думали «что же дальше». потому что дальше

т о л ь к о р а с п а д м о л е к у л .