Достать Уолкера

Когда Аллен Уолкер только переехал в новую квартиру, ему казалось, что он готов ко всему: и к бабулькам у подъезда, зорким глазом высматривающим наркоманов, проституток и прочих нелюдей, и к любителю послушать Бибера с утра пораньше, и к супружеской паре то ли грузин, то ли чеченцев, чья личная жизнь была настолько бурной, что о ней знал весь их немаленький двор. С этими кадрами, да и со многими другими, он еще мог худо-бедно существовать, но к домогательством странного мужичонки жизнь его не готовила. Прозвищ у этого товарища было немало. Дворовый Совет Независимых Пенсионерок описывал его такими фразами, как «куряка бешеный», «алкаш окаяный», «варвар наркоманчатый», хотя субъект, в отличие от Кросса-долгососа, известного пьяницы и долбоеба, таких прозвищ не заслужил. Подозрительную дрянь он обходил стороной, пил только элитный алкоголь, присылаемый щедрым братишкой из министерства финансов, и то лишь по пятницам. Курил, разве что, действительно много, но бешеным при этом не становился. Как бы упорото этот мужик не выглядел, жаловаться на него было не за что. Сидит себе под деревом, дымит как паровоз да с местными ребятами в картишки рубится. А потом в соседний дом переехал Аллен, и достояние Совета Пенсионерок в буквальном смысле слетело с катушек. — Я чувствую, что нам суждено быть вместе, — убеждал Уолкера он. — Ты только посмотри, как часто судьба сталкивает нас с тобой! Когда это произошло впервые, Аллен со страху чуть не откинулся. На четырнадцатой попытке его запикапить он лишь глазел на маньячно-улыбчивую рожу и сонно бурчал: — Мужик, время три часа ночи, а ты наполовину влез в мое окно… В первый раз Уолкер спросил, как тот умудрился сюда забраться, но когда подобное творится уже две недели, актуальность приобретает совершенно другой вопрос: –…ты что, охренел что ли? — Да! Я охренел! Я так сильно охреневаю от любви к тебе, что готов кричать об этом на весь мир! — Кричи, пожалуйста, где-нибудь в другом месте, — проворчал Аллен, вылезая из-под теплого одеяла. Незваного гостя надо было как-то вытурить.

***

Ему казалось, что выход найден. Что может быть более эффективно против навязчивого поклонника, ломящегося в квартиру через окно, чем преграда в виде решеток? Только охотничье ружье, но выстрелить в человека Аллен не мог, да и не заслуживает Мики Тики, или как там зовут этого кадра, подобной участи. Уолкер не знал, что от готовящегося сюрприза решетки не защитят (единственный способ спастись — это сбежать куда-нибудь в глухую тайгу, и то не факт, что Мики-как-там-его-Тики не отыщет его). Две ночи подряд он высыпался, не боясь узреть ломящуюся в окно чудо-морду, когда на третью ночь случился тотальный звездец. Двор Аллена, надо сказать, находился в русском квартале известного мегаполиса. Он переехал сюда намеренно, так как Россия, ее язык, культура и народы всегда манили его, а еще он любил слушать русские песенки. Хитрожопый Тики умудрился об этом прознать и использовал знание в своих целях. Представьте такую картину: ночь. Все спят. Спит Дворовый Совет Независимых Пенсионерок, спят буйные грузины (или чеченцы, фиг их разберет), спит Аллен Уолкер, и снятся ему торты, пирожки, куры-гриль и прочая съедобная лабуда… И тут во дворе начинает играть музончик, ого-го какой громкий музончик, а следом за ним — заунывные вопли… прошу простить, сладкоголосое пение! — Но только ты! Рыба моей мечты! Только ты! Рыба моей мечты-ы-ы! — пел Тики, разодетый в костюм аристократов девятнадцатого века (братишка постарался, не иначе), а нанятый на шуллерские шиши оркестр обеспечивал ему музыкальное сопровождение. Бедняга Аллен чуть с балкона не свалился. Рыба его мечты? Сомнительный комплимент, если учесть, что Микк рыбу не просто ел, а натурально пожирал, причем в сыром виде. — Как тебе моя серенада, юноша? — поинтересовался Тики, закончив ора… петь. — Серенада? СЕРЕНАДА?! — крикнул Аллен. — Ты что, совсем больной?! В русском квартале в два часа ночи петь песни группы Ленинград! Еще бы «Лабутены» забабахал, чудик! — «Лабутены»? — нахмурился Микк. — Я, признаться, плохо знаю русский и почти не понимаю, о чем пою, но если рыба моя того желает, будут ей «Лабутены». Водил меня Серега-а-а… — НЕТ! — заорал Уолкер. — Не надо лабутенов! И рыб тоже не надо! Уйди по-хорошему, Микк! Тики с таким решением был явно не согласен, но выразить негодование ему не позволил крик с соседнего балкона: — Да дайте вы друг другу уже наконец! Совсем озверели, чукчи недотраханные! Дикий хохот пары десятков разбуженных соседей, с интересом наблюдавших за разворачивающейся трагикомедией, заставил Аллена вспыхнуть со стыда и признать, что идея с ружьем не так уж и плоха. А если учесть, что большинство из них русские, а вовсе не тактичные американцы, она и вовсе кажется гениальной! — Что за безобразие, а? Вот у нас в СССР такого не было! — возмутилась председательница Совета Независимых Пенсионерок, зыркая на оркестр с седьмого этажа. — И не говори, Никитична! — поддержала ее Марина Петровна. — Мало нам буйных кавказцев, так к ним еще и педики добавились! — Э-э-э, старая, — прозвучал мужской бас с явно выраженным кавказским акцентом, — ты що на горцэв гонищь? Отвэчай! — А ничего и не гоню! — возмутилась Петровна. — Гонищь! — Не гоню! — Товарищи, прекратите, пожалуйста, — вмешался интеллигент Скрипкин. — Мне завтра на работу вставать… — Ух ты! Маш, смотри, педики! — раздался восторженный голосок. — Бля, Маша, да они женятся! Скорее неси сюда фотик! — Павел, иди спать, задолбал со своим яоем… — Мама, что такое педики? — Да вы охренели уже в конец! Быстро спать, иначе я вам… Ух! — ТАК ТЫ ОТВЭТИШЬ МНЕ ЗА ЧЭСТЬ ГОРЦЭВ ИЛИ НЭТ?! — Мария! Я же просил принести фотик, а ты что делаешь?! — Ну все! Я звоню 911! — Мам, так что такое педики? Это конфеты такие, да? — Даст или не даст? Делаем ставки, господа… Неизвестно, до чего бы договорились соседи, если бы фанат Джастина Бибера с криком «Достали, на-а-а!» не врубил на полную громкость песни своего кумира. Недопомоловка Тиллена тут же была забыта, на смену ей пришло обсуждение Бибера. Тяжело вздохнув, Аллен покинул балкон и сполз по стенке, охуевая от жизни. Интуиция подсказывала ему, что это только начало.