Разбитые лампочки, синий колючий шарф

      — Ты уверена, что это хорошая идея, Нэнс?..       Сотни праздничных огоньков висели в комнате Барб, но самые яркие — в глазах Нэнси Уилер, которой всего было мало.       — Я бы сказала, это не очень хорошая идея… Это лучшая идея!       И гирлянда, мигающая синим, розовым и зелёным, обернулась вокруг шеи Барбары, будто мягкий пушистый шарф, который она подарила Нэнси — той, кому больше никогда не будет холодно.       …не будет холодно, пока Барб будет рядом. Пока Нэнси не станет другой.       — Ты такой ребёнок, Нэнс! — выкрикнула, смеясь, она, но никто не отвечал — только нити ярких лампочек начинали обвивать по очереди всё, вплоть до кончиков пальцев на ногах. — Когда ты стащила все гирлянды из ящиков миссис Уилер, а потом потратила все карманные, чтобы купить ещё, я не думала…       — Тсс! Ёлки не разговаривают, — загадочно полупрошептала Нэнси, пытаясь прикрепить к волосам Барб ёлочный шарик, найденный где-то под кроватью.       Ёлкой Барбару точно никто ещё не называл. Это вторая после светящихся огоньков милейшая и глупейшая вещь, что случилась с ней этим Рождеством.       Или третья — если считать саму Нэнси Уилер, нетрезвую, смешную, счастливую. С сиянием в глазах, что гораздо ярче всех рождественских огоньков мира.       …если бы Барб только знала, что гирлянды сияют для неё в последний раз.       Барбара и сама немного пьяная — иначе бы и не позволила делать из себя главный символ зимних праздников… кому-либо другому, если бы это была не Нэнси. Не её Нэнси. Её-не-её Нэнси Уилер, которая ни в чём не уверена даже тогда, когда самозабвенно целует пухлые веснушчатые щёки подруги или бросает на неё двусмысленные взгляды, проходя рядом по коридору школы и будто случайно задевая ладонью её бёдра.       Было предельно ясно, что это всё значило. Но при всём этом её подруга оставалась Святой-Нэнси-Уилер в глазах незнакомцев, и Барб не могла понять, как так получалось. Впрочем, и не хотела, ведь за это её и любила.       … любила даже тогда, когда она стала другой. Когда отправила её домой, слишком торопясь к Харрингтону. Любила, чувствуя, как горячая кровь из порезанного пальца медленно стекала и скапывала в бассейн.       Любила, уже ничего не чувствуя — верит Нэнси Уилер, которая замерзает в синем пушистом шарфе, подаренном на позапрошлое Рождество, и беззвучно выкрикивает никому не нужные мольбы о прощении.       — Я всё ещё не понимаю, для чего ты затеяла это, Нэнс, — деланно возмущалась Барбара, поправив свои огромные очки, думав, что это укроет её, как она думала, не умеющие обманывать глаза. Ей на самом деле нравилось это мигающее сине-розово-зелёное безумие, но по какому-то нелепому указанию даже при Нэнси нельзя было рушить образ Зубрилки-Барбары-Холланд. Барбары Холланд, которая даже в разгар праздника может спросить домашнее задание.       …Нэнси знает, что Барб не была такой на самом деле, но по нелепому указанию откуда-то рушить образ нельзя. Поэтому, приходя на могилу подруги, она каждый раз говорит домашку на завтра, только завтра для той ни разу ещё не наступило.       Нэнси Уилер, которая каждый день ждёт, что в класс войдёт Барбара, её Барбара, и сдаст очередной проект на высший балл, кутается в синий колючий шарф и ощущает в себе холод ужаснее, чем на Изнанке.       — Молчи, ну же. Молчи и не шевелись. Ты — всего лишь молчаливая и прекрасная ёлка, — сказала Нэнси, затем неаккуратно ткнувшись в щёку Барб, пошатываясь. От неё резко пахло цветочными духами, которых она использовала явно много, и вишнями — из-за той странной штуки, что они пили. Потом, отстранившись, Нэнс потискала подругу за щёки и добавила: — Самая милая рождественская ёлочка во всём мире.       Барб замолчала, лишь улыбаясь и пытаясь скрыть свои наверняка сияющие глаза за широкими очками в странной оправе какого-то рыжеватого цвета. Ради того, чтобы Нэнси сделала так ещё раз, она просидит обмотанной этими проводами хоть до следующего Рождества.       …только следующего Рождества не будет, а гирлянды больше не дарят необъяснимое чувство эйфории и праздника. Все цветные лампочки разбиты, а провода порезаны на дюймовые кусочки. Нэнси больше не может их видеть. Слишком долго она ждала, что Барб сделает так же, как сделал Уилл: попытается поговорить с ней оттуда, с другой стороны, мигая этими лампочками. Пусть бы Нэнси ничего не поняла — но хотя бы знала, что не потеряла её.       Но она её всё же потеряла — и Нэнси злится. Злится на себя — и почему-то на своего брата. К Майку ведь вернулись его Уилл и Одиннадцать. Вернулись оттуда, откуда Барбара-Холланд-о-которой-весь-город-не-помнил выхода не нашла.       Нэнси всегда любила копаться в своих (или не только своих) вещах в поисках чего-то — или это просто так выглядело сейчас. Когда же она наконец добралась до цели своих поисков — старого полароида, Барб раскраснелась.       — Ты ведь знаешь, что я некрасивая и плохо получаюсь на фото… — не успела договорить она, как Нэнси приложила к её губам тонкий палец, который тоже ощутимо пах духами.       — Сколько ещё раз повторить, что ёлки не разговаривают? Смотри на меня и улыбайся.       Неожиданно для себя, Барбара широко улыбнулась, а потом и вовсе громко засмеялась. Её смех подхватила подруга, запечатлев на каждом размытом снимке настоящее счастье.       Для Барб же счастье отныне и навсегда стало цвета глаз Нэнси Уилер и сине-зелёно-розовых праздничных огоньков.       …счастье, которое она потеряла из-за Нэнси Уилер, которая больше не смотрит на фото — на них ведь только хорошее. Хорошее, которого больше не будет.       Нэнси спрыгивает с подоконника на пол, усыпанный обломками цветных лампочек и пеплом фотографий, где Барб улыбалась. На один короткий миг она задерживает взгляд на лампе, которая на этот же миг засветила ярче. Нэнси не верит — незачем. Уходит из комнаты, считая, что ей всё показалось, ведь это на самом деле так.       В это Рождество Нэнси Уилер опять уходит из дома, чтобы провести его с Барб. Синий шарф пахнет слезами. Он больше не согреет её никогда. Она не согреется, даже когда вернётся домой с кладбища в тёплую постель.       Сейчас она считает, что погибнуть на Изнанке было бы лучше, чем жить так, как сейчас.