Ты знаешь, как болит душа.

Душно. Рядом стоят сверстницы из Шлака. Коротко приветствую их кивком головы, получаю такой же в ответ. Приподнимаюсь на цыпочки и вижу голову юношей и мальчиков, где-то впереди должен быть Гейл. Единственный человек, с которым могу быть собой, ничего не страшась. Позади Прим, моя любовь к ней столь сильна, что я не позволила ей взять тессеры, пусть лучше мое имя будет написано двадцать раз, нежели ее имя больше одного. Стоило только подумать о бумажках, вновь вспоминаю о Гейле. Морщусь, когда вспоминаю число. Сорок два, целых сорок два. Не представляю, как волнуется миссис Хоторн, ибо мое сердце сжимается и падает в тартары, стоит мне подумать, что из стеклянного шара представитель Капитолия достанет бумажку с именем моей сестры, а ведь она одна на бесчисленное количество других, в соседнем же шаре уже сорок два листочка с именем дорогого мне человека. Сущая несправедливость. Имена городских, не страдающих от голода, встречаются на листочках реже выходцев Шлака, вынужденных брать тессеры, чтобы прокормить свою семью. Шумно выдыхаю. Я ненавижу треклятый день Жатвы, ненавижу собираться рядом со сверстниками на главной площади вблизи Дома Правосудия, ненавижу эту временную сцену с шарами и стульями, на которых извечно садятся знакомые лица: мэр дистрикта Андерси, представитель Капитолия — Эффи Бряк и неизменно пьяный Хеймитч Эбернити, ментор будущих трибутов. От атмосферы отчаяния и боли, нависшей над площадью, можно вешаться. Напряжение повисло в воздухе, мешая свободно вздохнуть. Задумавшись, я пропустила большую часть обыденной речи мэра о истории Панема и Темных Времен, из-за которых ввели игры, и момент, когда третий стул занял победитель 50-ых Голодных Игр. Немолодой мужчина с животом, многомесячная щетина украшает его опухшее лицо и красные глаза. Для вечно пьяного человека Хеймитч выглядит довольно сносно. Прилизал волосы, одел чистый костюм. Опоздал, но не существенно. Да и от него не несло за версту спиртным, что было удачей для выпивающего мужчины. Мэр Андерси закончил свою речь и пригласил на сцену неунывающую Эффи Бряк, разодетую во все розовое: парик, одежда, губы, подводка глаз и туфли на высоком каблуке. Как и всегда, она обнажает свои идеально белоснежные зубы. — Поздравляю с Голодными Играми! И пусть удача всегда будет на вашей стороне! — как и прошлые Жатвы Эффи начинает свою речь с известной всему дистрикту фразы. Ее визгливый голос разносится по всей площади, вызывая желание заткнуть уши и скорее уйти, но нельзя. Она говорит о том, что рада находиться здесь, но жители видят ложь в ее словах, как бы она не старалась прикрыть ее. Сквозь толпу пытаюсь найти Гейла, мне захотелось увидеть его, чтобы успокоиться, — Дамы вперед! — взвизгивает Эффи и приближается к одному из шаров. Опускает руку и вытаскивает один из листочков наружу. Толпа застыла, страх сковал в свои цепи, в голове пронеслась одна мысль: только не я. Закрываю глаза, слыша как Эффи приближается к сцене. Нутро все сжалось, а Бряк словно издевается, выдерживая паузу. — Примроуз Эвердин, — наконец произносит она. Сердце сжалось и похолодело, из легких вышибли весь воздух, этого просто быть не может, я обо всем позаботилась, сделала так, чтобы в девичьем шаре был только один листочек с ее именем, и эта Эффи умудрилась из нескольких тысяч вытянут именно этот. Отчаяние и боль растеклась по всему существу, хотелось кричать и плакать, но один взгляд на утенка, побледневшего и трясшегося, заставил меня очнуться от оцепенения. Кричу ее имя и несусь к сцене. Прим оборачивается, едва сдерживая слезы, и машет головой, прося не делать того, что я задумала. Но поздно, встав впереди нее произношу твердым голос, прикладывая к этому все усилия. — Есть доброволец, — толпа ахает под радостный визг Эффи, хоть что-то интересное произошло в ее дистрикте, в котором отродясь не было добровольцев. Но долго представитель Капитолия не радовалась, в ней проснулись капитолийские нравы. — Прекрасно. Но… мне кажется, вначале полагается представить победителя Жатвы и… только потом спрашивать, не найдется ли доброволец. И если кто-то изъявит желание, то мы, конечно… — неуверенно произносит она, все уже давным давно забыли, как это делается. — Какая разница, — подает голос мэр, его глаза сочатся сочувствием, но я упрямо вздергиваю нос, не нужно меня жалеть. Опомнившаяся Прим цепкой хваткой цепляется в подол моего платья, слезно моля не делать этого. Но я мягко тереблю ее макушку рукой. Тихо прошу ее вернуться назад, но она отрицательно машет головой. Сейчас я тоже расплачусь, как и мой утенок. Поднимаю голову вверх, чтобы слеза ненароком не скатилась по щеке. Неожиданно кольцо рук сестренки распалось, оборачиваюсь и вижу Гейла, оттаскивающего Прим от меня. Мягко улыбаюсь, а он шепчет «Иди, Кискисс». Медленно поднимаюсь к Эффи, пребывающей в эйфории от происходящего, казалось, что сейчас она радостно захлопает в ладоши и обнимет меня, ласково потрепав по макушке. Морщусь, я никогда не уважала Бряк, считая ее глуповатой и ничего не понимающей капитолийкой, из года в год отправляющей на верную смерть детей, она просто не заслуживает его, да потому что сейчас её глаза светятся восторгом, в отличие от мэра Андерси, хоть я и не люблю, чтобы меня жалели. — Вот он, дух Игр! — восторженно обращается к толпе Эффи, а после поворачивается ко мне, — Как тебя зовут? — Китнисс Эвердин. — Дай угадаю, это твоя сестра? Ну что ж, поприветствуем нового трибута! — радостно защебетала представитель. Толпа молчала, безмолвно выражая несогласие с играми. Я не славилась популярностью среди сверстников, тем более в своем дистрикте, но следующие действие жителей меня поразили: сначала один, потом другой, а потом почти все подносят к губам три средних пальца левой руки и протягивают ее в мою сторону. Этот древний жест существует только в нашем дистрикте и используется очень редко; иногда его можно увидеть на похоронах. Он означает признательность и восхищение, им прощаются с тем, кого любят. Стою ни жива, ни мертва, живот скрутило, на глаза наворачиваются слезы. Готова разрыдаться перед камерами на всю страну, но ситуацию спасает Хеймитч, решивший уже сейчас поздравить меня. — Посмотрите на нее, какая смелая девочка! Молодчина! — мужчина обнимает меня, от него невероятно разит спиртным и потом, сдерживаюсь, чтобы не сморщиться от отвращения или того хуже и стошнить. Хочется оттолкнуть его от себя подальше, чтобы не чувствовать этот запах, как будто услышав мою молитву ментор отходит, оставив в покое, и приближается к одной из камер, — Не то что вы! Вы — трусы! — о ком он никто не понял; мужчина готов разразиться гневной тирадой перед неизвестным собеседником, но слишком сильно качнулся и полетел со сцены. Толпа позволила себе сдержанно полуулыбнуться, в то время как Эффи пребывала в шоковом состоянии, а мэр лишь усмехался. Я вздыхаю свежий воздух и, пока камеры направлены в сторону ментора, собираюсь с силами, чтобы не расплакаться как ребенок. Глубокий вздох, вдали виднеются холмы и лес, в котором мы с Гейлом охотимся. Вспоминаю наш утренний разговор. Согласись я тогда уйти с ним, можно было бы избежать этой ситуации, я бы не поехала на Голодные Игры, но вспоминаю о Прим и осознаю, что поступила правильно. Немного отойдя от случившегося, Эффи берет инициативу в свои руки, пока бранящего Хеймитча уносят на носилках прочь с глаз публики. — Теперь юноши! — и семенит ко второму шару, запускает руки в бумажки и достает один из них наружу. Подходит к микрофону, разворачивает листок, задерживаю дыхание, в голове успевает пронестись мысль и остается там, подавляя остальные: только не Гейл, только не он. Наши семьи пропадут, если на игры поедет еще и он. Выдерживает паузу, все внутри меня станцевало хоровод за время паузы. — Пит Мелларк! Не могу сдержать облегченного выдоха. О наших семьях кто-нибудь позаботиться, на одну проблему меньше, это радует. Толпа расступается, пропуская юношу к сцене. Светлые волосы и яркие голубые глаза, из городских, долго не протянет. Пит встает рядом со мной. — Есть добровольцы? — без особой надежды спрашивает Эффи, осматривая толпу. Ей уже повезло, среди девушек нашелся доброволец, и надеется на удачу, ожидая чего-то необычного и среди юношей было верхом наивности. Но даже не стоило и смотреть ей в лицо, чтобы понять, что она ошарашена, когда среди толпы одиноким деревцем поднялась чья-то рука, оглашая округу уверенным возгласом «есть!». Мисс Бряк чуть не взвизгнула, услышав это слово. Целых два добровольца из нищего дистрикта. К сцене приближается крепкий юноша. Темные кудри и глаза цвета грозовой тучи. Сердце пропустило удар, в силуэте я узнала своего друга. В голове проносится вихрь мыслей, хочется подойти и стукнуть его чем-нибудь посильнее, чтобы выбить всю дурь из его головы. «Как он посмел?!» Гейл же продолжил уверенно идти к сцене, мертвая тишина окутала площадь, сердце ускорило свой ритм, готовясь выпрыгнуть из груди. Мертвенно-бледный Пит все еще не верил в свою удачу. Эффи, готовая запрыгать на месте, как ребенок, подталкивает его назад, к толпе. Гамму различных чувств ощущает Бряк, это видно по ее глазам, то светящимся удивлением, то радостью, перемешавшимся с восторгом. На каких-то пару секунд юноши встречаются. Гейл еле различимо шевелит губами, Пит кивает головой и они продолжают двигаться. На мой грозный взгляд, которым можно убить, Хоторн отвечает улыбкой. Перевожу взгляд с него на толпу, каждый житель Панема запомнит этот день. — Как тебя зовут? — задала ему Эффи тот же вопрос, что и мне минутами ранее. — Гейл Хоторн. — Хорошо, почему Китнисс здесь мы поняли, — Эффи посмотрела на меня, метающую молнии. Готова поклясться, она все поняла, что мы друзья, но виду не подала, оставив меня в замешательстве. — Но что заставило тебя поступить так? — она вновь перевела полный восторга взгляд на юношу. Тот снова посмотрел на меня, подарив ласковую улыбку, после на толпу. — Я знаю, что должен быть здесь. Я знаю, что не смогу оставить её одну, — толпа внизу в очередной раз замерла. Желание ударить по его невинно улыбающемуся лицу возникло с удвоенной силой. Гнев вскипал, сколько еще сюрпризов уготовано в этот день? Мэр Андерси длинно и нудно зачитывает «Договор с повинными в мятеже дистриктами», как того требуют правила церемонии, но я не слушаю его, стараясь понять мотивы поступка друга. Но как бы не старалась, ничего не выходить. Самым обидным было то, что он нарушил негласный договор. Мы составили его после нашей первой же встречи. «Если один из них попадет на игры, второй будет заботиться о семьях». Гейл же это обещание нарушил. Мэр наконец заканчивает читать договор и велит нам пожать друг другу руки. Его рука как всегда приятно-теплая, шершавая. Играет гимн Панема и по его окончанию Эффи восторженно произносит: — Поприветствуйте новых трибутов Дистрикта-12! В следующее мгновение нас окружили конвоем миротворцы, словно мы сбежим, и повели в сторону Дома Правосудия. Поговорить не дали, да я и не хотела. Впереди ждал один из самых длинных часов в моей жизни, час прощания с родными и тратит половину своей сдержанности на разговор с Гейлом не хочу, когда я смогу поговорить с ним в поезде и в Капитолии, в то время как с родными только вернувшись с игр, что маловероятно. Нас разводят по комнатам. Меня оставляют одну, давая несколько томительных мгновений, чтобы осмотреться или собраться с силами, а может и то и другое. Комнаты по истине шикарные: обитые бархатом диваны и кресла, мягкий ковер, приятные глазу цвета. Обстановка одновременно и давит, напоминая о грядущих событиях, и успокаивает. Последнее нужно мне больше, не хочу пугать Прим, да и с матерью нужно поговорить, чтобы она не раскисала и заботилась об утенке, что бы не случилось. Как и думала, первыми пришли мама с Прим. У утенка красные глаза и помятое платье, слезы водопадом стекают по ее щекам. Сажусь и прижимаю ее к себе, глажу по голове, перевожу взгляд на мать, она сдерживается, но порой одинокая слезинка скатывается к губе, которую мама нещадно истерзала. Мама садится рядом и обнимает нас. С минуту мы так сидим, прижавшись к друг другу и просто молчим, но я вспоминаю, что это мой последний шанс поговорить с ними. — Прим, не бросай школу! — утенок кивает, сильнее прижимаясь. — Продавай сыр и козье молоко, но не всё, — слова застревают в горле, с трудом удается произнести их. — Иногда ходи в лес, за травами, но держи Луговину перед глазами, собирай ягоды, семья мэра очень их любит, но будь осторожна, прошу! — обнимаю сильнее и рассказываю дальше о том, где добыть дрова для печи, как правильно торговать, чтобы не обманули, предлагаю им делать и продавать лекарства. — Послушай меня, послушай! — теперь обращаюсь к матери, уже сейчас впавшей в апатию и не замечающей ничего вокруг. — Ты не должна уйти снова, — говорю я. Мама опускает взгляд, мнется и с секунду обдумывает ответ. — Я знаю. Я не уйду. В тот раз я не справилась… — я и не выслушиваю мать до конца, напоминания об этом всегда вызывало гнев, разрушая маску хладнокровия, всегда с трудом создающейся. — Теперь ты обязана справиться! Ты не можешь замкнуться в себе и бросить Прим совсем одну. Я уже не смогу вам помочь. Что бы ни случилось, что бы ни показывали на экране, обещай мне, что ты будешь бороться. Обещай! — кричу, хватая мать за руку. Слишком долго я держала все в себе, слишком долго молчала, не выказывая упреков, и вот плотину прорвало. Я просто не могла поступить иначе, не могла позволить погибнуть Прим из-за того, что ее доброе сердце не может охотиться, а мать окажется слабой и не способной помогать ей, я просто не могла водрузить на ее острые точеные плечики тяжелую ношу, делая ее подобием себя и разрушая ее детство очень рано. — Не волнуйся, мы справимся, — подала голос Прим, думая, что этой фразой успокоить меня. Скептически фыркаю, отец всегда учил оценивать ситуацию, не думая о себе и близких, и расклад для них получился не слишком удачный: маленькая девочка с добрым сердцем, умеющая только выхаживать раненых — как было с ее Леди — и больная сухощавая женщина, лекарка из Шлака. Никто из обеих не охотится, обе лечат и вряд ли этим они обеспечат себе какое-либо пропитание, ибо городские предпочтут другие лекарства, а многим выходцам Шлака не хватит денег, мама обещала задаром никого более не лечить. Останься Гейл и они бы точно выжили, всегда имея на столе свежатину. Что нашло на этого дурня, раз он пошел добровольцем на игры, я не знаю, но обязательно спрошу при случае, который скоро настанет. — Китнисс, ты быстрая и смелая. Может быть, ты сумеешь победить, — глажу голову Прим и улыбаюсь. Чего-чего, а победу я жду в последнюю очередь, помимо меня там будет еще 24 трибута, некоторые из них готовились к играм всю жизнь, такие безжалостны и смертоносны, а уж я, из нищего дистрикта, ненавидящая их и мечтающая никогда на них не попасть, вряд ли я смогу убить кого-то, какая тут победа. Мама с утенком ждут, что отвечу я, но мне нечего сказать, если я озвучу им свои мысли, это напугает их, чего я не хочу. — Я хочу, чтобы ты вернулась. Ты ведь постараешься? Постарайся, пожалуйста, очень-очень! — просит Прим, глаза вновь заволокли слезы. Я не могу оставить ее без этого обещания, это я понимаю с ясностью. — Я очень-очень постараюсь. Клянусь, — Прим слабо улыбается. Я ее обнадежила и тем больнее ей будет смотреть на мою смерть. Надеюсь, мама догадается и сможет прогнать ее прочь в этот момент. В комнату входит миротворец в белоснежной форме, это значит одно — время, которого всегда не хватает, вышло и пришел миг прощаться навсегда, даже если я вернусь — это будет уже другая Китнисс. Это понимает и сжимающая нас двоих в объятиях мама, шепчущая мне на ухо короткое «Прощай». Прижимаю к себе и маму, и Прим, негромко повторяя, как мантру «Я вас люблю!» Всё-таки миротворец не выдержал и прогнал их, оставляя на секунду одной, чтобы собраться к следующей встрече, но от чего-то кажется, что никто больше не придет. Ошибаюсь, дверь тихо скрипит, пропуская тонкую фигурку, и через мгновение передо мной стоит Мадж Андерси, дочка мэра. Приподнимаю брови, провожая ее до соседнего кресла. Волнение сковало ее, ей нужно собраться. Не тороплю, осматривая ворсинки ковра и поглаживая бархат кресел. Собравшись, она произносит с проскальзывающей настойчивостью в голосе. — На арену разрешают брать с собой одну вещь из своего дистрикта. Что-то, напоминающее о доме. Ты не могла бы надеть вот это? — Она протягивает мне круглую золотую брошь — ту, что сегодня украшала ее платье, не понравившиеся Гейлу. Тогда я не рассмотрела ее как следует, теперь вижу: на ней маленькая летящая птица. Вот он будет рад, увидев брошку. — Твою брошь? — удивляюсь я и произношу, прежде чем думаю, стоит ли спрашивать. И я уж никоим образом не думала брать с собой что-либо, напоминающее Дистрикт-12. — Я приколю ее тебе, ладно? — Не дожидаясь ответа, Мадж наклоняется и прикрепляет брошь к моему платью. — Пожалуйста, не снимай ее на арене, Китнисс. Обещаешь? — Да, — отвечаю я, все еще выбитая из колеи случившемся, и дело совершенно не в поездке на Голодные Игры, и не на внимания со стороны Мадж, а в том, что совершил Гейл. Он оставил наши семьи без охотников, если у его семьи есть Рори, который умел определенный успех в охоте, в моей же таких нет, да и благодарная семья пекарей обеспечит семью Хоторна свежим хлебом. Снова злюсь, сколько я почувствовала гнев за сегодняшний день, а сколько в последующие? Оставшееся отведенное время мы с Мажд молчим, обдумывая каждая свое. В комнату входит все еще тот же миротворец. Мадж хлопает себя по коленям и встает, я тут же за ней. Оставив на щеке короткий поцелуй, Андерси останавливается у двери, мягко улыбаясь, и бросает «Удачи, Китнисс!» Вздыхаю и слабо приподнимаю уголки губ, тихо шепча в пустоту «Она мне не понадобится», но дочь мэра ушла, не выслушав до конца. Возвращаюсь обратно в кресло, снедаемая любопытством в ожидании следующего гостя. Но время шло, а никто не приходил, я уже собиралась расслабиться и обдумать сложившуюся ситуацию, но дверь вновь открывается. Ко мне пришел Пит. Видеть его не хотелось совсем, пусть даже он и не виноват в том, что захотел выжить и вместо него на игры поедет Гейл. Полный ненависти взгляд мазнул по его фигуре и перебежал на столик, на котором лежал оставленный Мадж бумажный кулек с земляникой, которую мы сегодняшним утром продали семье мэра. Он мялся и переминался с ноги на ногу, оставаясь у двери. — Ну! — не выдерживаю и произношу строже, чем хотела. Пит замялся сильнее, но все же опустился на краешек соседнего кресла. Мы оба чувствовали повисшее в воздухе напряжение, столь плотное, что его можно резать ножом. Очень неуютно, да и симпатии к Мелларку я не испытывала. — Мне жаль, что выпало имя твоей сестры Прим, — видимо, решил начать издалека. Хорошо, послушаю, что он скажет. — Отвратительная ситуация, правда? — замолчал, но не смотрел на меня. Хмыкаю, видимо Пит принял это за согласие. — Еще хуже случилось с твоим другом — Гейлом. Мой отец рассказывал о вас, плохо, что Гейл вызвался добровольцем, — снова неловкое молчание. — Вот это передал тебе отец, там печенье, — протягивает мне еще один кулечек. — В Капитолии таких предостаточно, отдай лучше маме с Прим. И этот тоже им отдай, — киваю на столик. Еще не было у нас зрительного контакта, то он, то я отводили взгляд. Сын пекаря нерешительно берет свертки и кладёт в карман. — Красивая брошка… — начинает Пит, но я не даю ему договорить, грубо прерывая. — Переходи к делу, зачем пришёл? — Пит в мгновение стушевался. — Мелларк? — уже добрее произношу я. — Не волнуйся, Китнисс, я позабочусь о них, — помедлил. — На их столе всегда будет свежий хлеб и они будут сыты. Как и семья Гейла, о них тоже можешь не переживать. — Подгоревшие буханки, которые по мнению твоей матери сгодятся только свиньям? А Гейлу то наверняка получше, он же спас тебя. — не знаю, что заставило меня произнести эти жестокие слова, видимо, нашла на кого отыграться. А Пит то не виноват совершенно ни в чем. Никто Гейла не просил выходить добровольцем, на то их так и зовут; то, что мать у него не подарок и хочет жить богато, жалея немного хлеба нищим. Он ведь еще не слабую пощечину получил за то, что подпалил их, чтобы отдать мне, а не какому-либо животному. И я должна быть благодарна ему всю свою жизнь, ибо тогда он спас меня и Прим от жизни в приюте и ужасной смерти от голода, скручивающий желудок. Понимаю, что нужно извиниться, но язык прилип к нёбу. Глаза Пита заблестели, хотел, видимо, ответить что-нибудь колкое в ответ, да либо не нашел, что именно, либо посчитал это низким. Пару длинных мгновений мы молчим, изучая все что угодно, но не друг друга. Не выдержав, Пит вылетает из комнаты раньше, чем зайдет миротворец. Его тихое «Прости» повисло в воздухе, отдаваясь болью в сердце. Должна благодарить, радоваться, что Прим не оставят одну, сама же нахамила, злясь на бедного юношу за просто так. Эти игры уже меняют меня, хотя как таковые они не начались. Еще около получаса я просидела в этой комнате в гордом одиночестве, позволив потоку своих мыслей унести меня. Наконец приходят миротворцы и я ухожу их комнаты, меньше чем за сутки ставшей ненавистной. Другой конвой окружил Гейла. Нас провожают до машины, в которой мы поедем впервые, в Шлаке все ходят пешком. — А машины то ничего. Жаль, что у нас таких нет, — произносит Гейл, в его голосе отчетливо слышна радость. Даже человек, незнающий его это поймет. В сотый раз вскипающий гнев заклокотал где-то внутри. Он не плакал, не волнуется, похоже, он даже рад, что так получилось. Отворачиваюсь и изучаю вид за окнами, игнорируя все попытки Гейла поговорить со мной. Наконец нас довозят до станции, где нас ждет поезд трибутов. Камеры репортеров повсюду, все снимают нас. Хмыкаю и прохожу к поезду, где замираю на пару кадров и захожу внутрь, скрываясь от любопытных взглядов. Ну держись, Гейл, я тебе устрою.