Ну и котись кобаской.
ложь.Он придавал меня миллион раз.
правда. Танцевальный зал в ГлавКино сегодня свободен и она его занимает. Завязывает на ногах светло-розовые ленты, каждое движение родом из детства, к слову, не самого светлого. Она не надевала эту обувь слишком давно, а сейчас, ей нужна разрядка, физически нужна. Движения, боль, кровь. Признаки жизни в ней. Новые туфли, оставляют за собой кровавый след, но она упорно прыгает и прыгает.Простите меня, я может женщина и холодная, но когда мы в балете разнашиваем новые туфли, пуаны в народе, кровь по всему залу.
правда. Фуэте, раз, два, три, четыре, упала. Три часа танца и истерика. Горло разрывает крик, стены рушатся, ледяные скульптуры рассыпаются. Как же её затрахало. К хуям это всё. Она поднимается, снова движения, плачет, больно, душу разбивает. Щелчок. Дверь открывпется на сотом её откровении с собой, теперь не только. Решетникова замирает на пороге, сглатывает, когда сказали, что зал заняла Денисова, она думала, что будет контемп, но тут... кровавое месиво... за её спиной стоит Мигель, стоит и смотрит, стоит и понимает, стоит и принимает. Гранд Жатэ и снова падает, не в силах больше встать ни в одну позицию, слушает слова песни...Мой обнаженный кайф! Этой ночью будешь полицай И нас не пустят Рай. Я тебя буду ай-я-я-я-я-яй!
— Денисова, ты ему ничего не должна... — Решетникова садится на пол, аккуратно снимает пропитанные кровью пуанты. Таня молчит, знает, что девушка права. Рядом садится Мигель, поливает затёртые ноги перекисью, Тане больно, Таня плачет, жаль, что больше не с кем терять мячик. — Что же ты так убиваешься, ты же так не убьёшься. — вымученый смех заебавшихся подростков, у всех троих. Юношиский максимализм будто и не уходил никуда. — Что это на меня нашло...Таки вообще всё забыла.
правда. — Пиздострадания какие-то. — продолжает она, но все понимают, что просто не хочет, чтобы жалели. Потому что по щекам упорно слёзы, такой упорности даже у Денисовой нет. Мигель поднимает её на руки и уносит, прямо в свою машину, Катя несёт пуанты и сумку, а потом прощается и садится в другую машину. — Магнитолу вытащили, вот сволочи... — как бы в пустоту, как бы в никуда, Мигель заводит мотор и её сердце. Тр-тр-тр-тр-тр, тарахтит как трактор. — можешь включить что-нибудь? Кивок и песня.***
И пусть этой ночью мы сгорим в аду. Просто, там, в раю - нас не поймут. Ты сегодня крайне озабочена, я, я, а я - А я, пойду на поводу. Пойду, и возьму - и будет поздно говорить: "Я не хочу". А если ты готовишь штурм, - сопротивление при захвате не окажу.
— Я положу тебя на диван, хорошо? — она кивает. Но не хочет расцеплять руки на его шее, потому что сейчас ей нужно быть такой, такой с ним. — Можешь взять на полке пачку парламента? Там, на шкатулке. — голос хрипит, как у Решетниковой, вот только у неё это врождённое, а у Денисовой приобретённое. Как астма. И неизвестно кому повезло больше. — А что в шкатулке? — это тупое любопытство Шестепёрова. Он кидает ей пачку сигарет, а сам открывает шкатулку, Таня молчит, хотя должна бы кричать, чтобы он не открывал. — Винстон. 22.12.2015. Минск. Перелёт из Кёльна в Киев. Четыре года со дня первого поцелуя. Это фильтр от сигареты. — Мигель смотрит на Таню, которая судорожно вдыхает дым. Дорогие сигареты. — Ричманд, вишня, 18.05.2016. Киев. Годовщина свадьбы, три бутылки вина. Ты так хранишь воспоминания? О нём? — Он мне невъебически дорог. — говорит она, обнимая колени, Мигель берёт шкатулку и выкидывает в окно. Тана взвизгивает. — Был. — Что? — Он был тебе невъебически дорог. — а потом его губы накрывают её, а она отвечает. Потому что.И твои губы знают, как - как сделать так, как ты делаешь так? Твои губы - шоколад, и только ты одна - молочный среди горьких. И тебе вдруг стало жарко. Я хотел открыть окно, а ты сняла платье. На тебе тату и загар, Тая, а я, стою и медленно таю. Свет от фонаря на твоём голом теле, а я, шторы прикрыть не успею. Просто шторы за тобой, а я – а я, а я мимо пройти не сумею. И я понял, но только потом, что, не всегда слабее слабый пол. И ты меня, лопатками в пол, когда разделась и села на стол.
Она на столе, он между её ног, у них второй заход. Он внутри, он быстр, горячо и жарко. Она запракидывает голову, а его сухие губы скользят по потной шее, пока бёдра вколачиваются в неё. Стол скрипит, но кого это волнует, когда так жарко, как до забвения хорошо. Он ловит себя на мысли, что хочет её, но он же уже в ней. Она вжимается в него, кусая за плечо, кончает. Он не останавливается, только ускоряет темп. Подхватывает её на руки и двигается куда-то в ванную. Стиралка, душ, холодная вода. Он взрывается в ней, обнимая и не спуская с рук. Вылезают из кабинки и мокрые бегут в спальню, валятся на кровать. Им хорошо вместе. — Денисова... — он притягивает её к себе, утыкается носом в её шею. — теперь тебе невъебически дорог я. — Ты утверждаешь. — она не спрашивет, но ей и не нужно. — Я люблю тебя. — уже сквозь сон, говорит, и целует в плечо. — Я... — кашляет, потому что боится сказать. Мигель тут же откывает глаза, слушая дальше. — тоже люблю тебя... — Как твои ноги? Сможешь завра на закрывашку выйти? — он садится, берёт в руки её ступню и целует. — Мигель... — Замолчи. — пауза, нужна для кино-эффекта. — ты заслужила любовь. — Иди сюда. — они сливаются в одно.Мой обнаженный кайф! Этой ночью будешь полицай И нас не пустят Рай. Я тебя буду ай-я-я-я-я-яй! Мой обнаженный кайф! Этой ночью будешь полицай И нас не пустят Рай. Я тебя буду ай-я-я-я-я-яй!