Вечерний этюд

- Скольким я обязан этой кисти. Точно и непреклонно она множество раз ограждала меня от смерти, - Джим поднёс к губам твердую, стройную руку Себастьяна. В комнате было тепло и почти светло. Моран, мягко оскалившись, сидел в вишнёвом кресле рядом с Мориарти. – Подумать только, я, я потерял счёт тем покушениям на мою жизнь, которые ты оборвал. Как-то раз вино, да, ты выбил мой бокал. Рубиновая лужа на паркете. Потом тот умелец с флакончиком синильной кислоты превратился в похожую. А эти стрелки в ночных трущобах. Думали, что нападут скопом, и моя жизнь просочится через многочисленные раны. Ни разу не видел, чтобы кто-то так дирижировал маузером, сопливую тишину потрясли музыкальные раскаты, фатальные для этих прохвостов. А тот студент с топором (моя голова так ладно сидит)? Ха-ха, наверное самое нелепое, что со мной случалось: этот странный малый был недоволен мной как преподавателем и решил меня освободить от обязанностей, отправив в мир иной! Зашёл в кабинет, попросил какую-то книгу, и, пока я отвлёкся, решил укокошить меня. Тут – благодарю тебя – ты вошёл и прервал его потуги. Я запомнил хруст его тощих костей. Я вспоминаю, вспоминаю, вспоминаю. Но их так много, - рёв ливня и зябкий лондонский сквозняк просачивались через темнемневшее окно. Мориарти запахнул его гранатовой шторой и вернулся в кресло к довольно потрескивавшему пламени камина. - Но ведь от одного мне тебя уберечь не удалось, Джим, - его губа горестно дрогнула на этой фразе, на лице, как струны, мелькнули морщины. - Ну, это лишь один раз. В остальные же я оставался жить лишь благодаря тебе. Что такое единица в сопоставлении с тысячей, - он весело улыбался и держал трепетавшую руку дорогого человека, смотрел на его глаза, в которых было что-то кошачье, на губы, побледневшие от холода, словно увядавшие лепестки орхидеи. - Эта единица – ты и твоя милая жизнь, - удары льющейся воды, казалось, раздавались отовсюду, их не мог сдержать ни сухой треск пламени, ни мягкость сангинового пледа. Сквозняки разливались по полу из оледеневшего красного дерева. – У меня был лишь долг защищать тебя, оберегать, - Мориарти видел, как из глаз Себастьяна полились слёзы, его дыхание содрогалось на вздохах, как неудачно взятый аккорд. – Всё должно было закончиться совсем не так! – возглас, словно слабый рык загнанного зверя, заглушил гром, потрясший сливовые стены. Мориарти помрачнел, его руки были машинально погружены в воронные волосы: - Сомневаюсь, что всё закончилось.