***
Так тянутся долгие четыре месяца — в настоящем запое. Джессика несколько раз просыпалась на улицах, лежа на скамейках, а потом убегала от заметивших ее копов — оплачивать штраф за сон в общественном месте ей нечем. Квартира обрастает еще большими слоями пыли и грязи, ведь Джонс совершенно не убирается в ней, ведь некогда — полдня она работает официанткой в дешевой забегаловке за шесть долларов в час, а остальное время либо ходит по барам, либо уединяется дома с бутылкой дешевого виски. Она чувствует себя просто отвратительно, поэтому, опустошая содержимое своего желудка три раза за четыре дня, девушка решает немного повременить с алкоголем и отоспаться дома. Джессика чертыхается, ведь джинсы на ней почти не застегиваются — она немного потолстела за это время в области живота. Хотя она совсем не понимала, как, ведь весь ее рацион питания составляли дешевые блюда из ее же места работы, да алкоголь. Осознание того, что может с ней происходить, заставляет волосы на голове встать дыбом, а кожу покрыться мурашками; в душе неописуемый ужас. Джонс бежит в свой любимый магазин, где продавец уже давно знает ее, поэтому сразу, стоит девушке зайти внутрь, протягивает две бутылки бурбона за двенадцать долларов. Она просит третью и кидает на прилавок тест на беременность, стоивший меньше всего, из-за чего продавец косо на нее смотрит, пока Джессика роется в бумажнике в поисках недостающего для покупки доллара. Спустя три минуты продавец сует ей в руки пакет, говоря, что сегодня для нее действует долларовая скидка. Девушка лишь молча уходит домой.***
Жизнь бьет Джессику по лицу не жалея, наотмашь, оставляя красные следы от ладоней. Чертов тест, словно смеясь, показывает две полоски. Поначалу Джонс сомневается в происходящем, покупая еще около десяти тестов в разных магазинах и аптеках, надеясь что хоть один покажет одну полоску, но этого не происходит. Две, черт его дери! Она записывается к бесплатному врачу в клинике на прием, который должен состояться через неделю. Джессика всю неделю пьет намного больше чем раньше, стараясь утопить свои внутренности в пиве и дешевом виски. Врач подтверждает опасения — беременна! Уже шестнадцать недель. Первое, что спрашивает Джессика у врача, возможен ли аборт. Врач, шестидестилетняя женщина, моментально начинает рассказывать о счастье материнства, хоть и не пытаясь переубедить девушку, но та прерывает ее, взмахивая рукой и спрашивая, когда ближайшая дата на аборт.***
С утра, на которое назначен прием врача, Джессика чувствует себя необыкновенно легко и хорошо, даже не выпивает ни капли спиртного, ведь сегодня она избавится от этого создания, сидящего внутри нее. К огромному сожалению, жизнь бьет Джессику по лицу снова, но уже по другой щеке — аборт не помогает, а тварь, сидящая внутри, по всей видимости, унаследовала от матери способность к регенерации, которую уже способна проявлять, даже на семнадцатой неделе своего существования. Придя домой Джессика плачет, она бьется в истерике, крушит все вокруг, разбивает стаканы, бьет кулаками по стене, оставляя вмятины, ломает мебель и все остальное, что попадается ей на пути, а в конце, когда крушить уже нечего, Джонс просто ложится на обсыпанный осколками пол, прижимает к себе колени и навзрыд плачет. Ебаный Килгрейв никогда ее не оставит! Когда истерика отпускает, девушка понимает, что пора действовать. Она пробирается в больницу, стараясь украсть как можно больше лекарств, вызывающих преждевременные роды, а дома щедро заглатывает сразу все, что украла, запивая дешевым бурбоном и надеясь на то, что она сдохнет, а монстр внутри вместе с ней. На следующий день она просыпается там же, где и уснула, первым делом смотря на пол под собой — крови нет, а значит оно все еще живо!***
С Триш она не видется вплоть до самых родов — она не хочет, чтобы сводная сестра об этом узнала. Она не хочет, чтобы кто-нибудь об этом узнал. Джессика запирается у себя дома, заказывая еду на дом. В районных магазинах пропал весь бурбон за двенадцать долларов — его купила Джессика, попросив денег у Триш на квартиру. Ей было тошно лгать подруге, но другого выбора просто не было. Оставшиеся пять месяцев Джонс ничего не делает, лишь пьет дешевый бурбон, да размышляет о несправделивости жизни.***
В службу спасения звонит ее соседка, увидевшая Джессику, выносившую мусор, которая упала на пол, схватившись за огромный живот. Машина отвозит ее в ближайшую больницу, а врач спрашивает, стоит ли позвонить отцу ребенка или родственникам Джессики. Джонс слишком сильно хватает его за руку, чуть-ли не ломая кости, показывая, что ей этого не нужно. Она не может родить сама, поэтому ей делают кесарево, а девушка теряет сознание. Последнее, что Джессика слышит пред тем, как погрузиться в лихорадочный сон — крик ребенка, в котором ее больное сознание практически выцепляет гребаный британский акцент отца.***
Джонс просыпается через три дня, обнаружив в своей руке капельницу с морфием. Она сразу же нажимает на кнопку, увеличивая дозу. Потом в глаза бросается Триш, спящая на грязной кушетке, и лишь в самом конце Джессика замечает, что рядом с ее кроватью стоит колыбель, в которой лежит ребенок. Она нажимает на кнопку вызова медсестры, которая появляется спустя десять секунд: — Поздравляю вас, вы теперь мама! Вы уже знаете пол ребеночка? — взяв на руки маленького человека, закутанного в пеленки, поздравляет Джонс медсестра. Джессика, уже расслабившись от количества морфия, текущего по ее венам, спокойно отвечает медсестре: — Мне все равно. Принесите мне документы на отказ! Работница больницы кладет ребенка обратно в кроватку и уходит с расстроенным лицом. А Джонс, преодолевая боль, встает с кровати, затем, передвигаясь очень медленно, подходит к кровати, держась за живот одной рукой, а другой хватаясь за капельницу с морфием. Взгляд на ребенка. Снова видение, помутненное фиолетовой дымкой. Глаза ребенку достались от отца. Джессика с отвращением отворачивается, направляясь обратно к кровати, как слышит, что дверь в палату открывается, видимо медсестра возвращается с документами, и Джонс поворачивает к ней голову, стремясь закончить это все как можно скорее и удалиться из больницы. Это не медсестра, а врач, молодой мужчина. — Как вы себя чувствуете? — спрашивает он. — Отлично, когда я смогу выписаться? Блондин смеется, переворачивая листы в больничном деле девушки: — Вы полностью здоровы, как и ваш сын. Кстати, вы уже держали его на руках? — доктор тоже аккуратно поднимает мальчика на руки и приближается к его матери. Джонс в ступоре, она просто замерла на месте, погрузившись глубоко в сознание, поэтому берет на руки своего ребенка, совсем не замечая этого. Она смотрит на его лицо, вспоминая лишь о проклятых тридцати девяти днях, проведенных с монстром. Ребенок молча смотрит прямо в глаза матери, словно стараясь причинить той еще больше душевной боли. — У вашего сына аллергия на больничную смесь, поэтому вам придется кормить его самой. Джессика, выйдя из ступора и не расслышав, что ей сказал доктор, спрашивает: — Что? — Я сказал, что вам придется кормить ребенка самой, ведь у него аллергия на смесь. У Джонс внутри что-то рвется, ломается, из-за чего она почти роняет ребенка на колени. Нет, она не даст еще одному монстру прикоснуться к себе, ни за что! Будь это Килгрейв или его сын! Лучше умереть! — Заберите его! Заберите! — практически в припадке начинает кричать Джессика, из-за чего ребенок заходится в плаче, — Я просила документы на отказ! Где они? Доктор качает головой, кладет малыша в колыбель и уходит. Ребенок продолжает плакать, Джонс хватается за свою голову, пытаясь закрыть уши, чтобы не слышать этих криков. Триш, спящая на больничной кушетке, просыпается от шума, тянется, разминая спину, плечи и руки. — Эй, Джессика, как ты себя чувствуешь? — спокойно спрашивает лучшая подруга, подходя к больничной кровати черноволосой. — Зачем ты пришла? — грубо, не заботясь о том, что может задеть чьи-то чувства, отвечает ей Джонс, ощупывая свой живот, на котором теперь, по всей видимости, будет красоваться довольно длинный шрам. Хотя, скорее всего, регенерация уберет это шрам с ее тела, удаляя все ужасные воспоминания об… Обо всем этом! Плачущий мальчик замолкает, словно понимая, что все в палате успокоились. Триш смотрит на сводную сестру, прожигая в ее груди дырку, пытаясь заставить ту ответить на заданный ранее вопрос. — Все нормально, — наконец, спустя пару минут молчания, отвечает Джессика, не выдержав осуждающе-тяжелого взгляда подруги, — Так зачем ты пришла? — Джесс, мне позвонили и сказали, что ты в больнице. Я, естественно, испугалась, но потом мне сообщили о том, что ты рожаешь! Ты представляешь в каком я была шоке? Но я сразу подскочила с кровати и направилась по адресу, который мне сообщил диспетчер. Может ты расскажешь… — Триш запнулась, смотря на сестру, ожидая от нее реакции на сказанные слова; блондинка очень осторожно подбирала выражения, чтобы никак не расстроить Джонс, — Я понимаю, может ты не хочешь мне говорить, но я спрошу лишь раз: кто отец? Джессика смотрела на сводную сестру, прекрасно осознавая, что не хочет ей ничего рассказывать, но лишь потому, что, сообщив Триш информацией, он поставит ее под удар. А этого ни в коем случае не должно произойти! Даже зная о смерти Килгрейва, черноволосая продолжала подозревать, что он все еще здесь, где-то неподалеку, притаился и ждет, ждет того момента, когда сможет доставить Джессике как можно больше боли. Джонс дергает головой, пытаясь выкинуть из нее мысли об этом монстре, что не укрывается от стоящей рядом с больничной кроватью блондинки. — Джесс, я понимаю, что это лично твое дело, но ты ведь знаешь. Я не буду тебя отчитывать, не буду тебя заставлять мне рассказывать, я лишь помогу тебе, помогу справиться с… Со всем этим! — и Уокер берет руку Джонс в свою, сжимая ладонь. Джессика молчит, а затем вырывает свою руку из хватки Триш и, сама не зная, зачем, отвечает ей: — Это он, Триш. Он его отец. Имя этого человека она не произносит вслух, но блондинке хватает всего одного взгляда на Джессику, чтобы понять, о ком идет речь. Она несколько раз хватает ртом воздух, не в силах произнести ни слова, потом просто аккуратно, стараясь не причинить боли, обнимает сводную сестру. — Боже, Джесс, я даже не могла подумать! Они сжимают друг друга в объятиях, потом Триш отстраняется и задает Джессике вопрос: — Что ты будешь делать? — Я отдам его в приют. Мне все равно, что это мой сын, ведь он также и сын этого монстра. Не хочу, просыпаясь по утрам, видеть лицо, напоминающее мне о нем. Я уже попросила документы на отказ. — Хорошо, Джесс. Я тогда спущусь, принесу тебе еды. — Иди, — отвечает Джонс. А сама девушка остается в палате, откидываясь на спинку кровати, в ожидании медсестры. Ей хочется поскорее расправится со всем этим и наведаться в бар. Сегодня четверг, а в баре по четвергам одиночкам делают двадцатипроцентную скидку на виски. Медсестра заходит в палату, отодвигая дверь потихоньку, наверное, что не беспокоить утихомирившегося ребенка. В ее руке две бумажки и ручка. — Наконец-то вы пришли, давайте быстрее, я все подпишу. И, принесите мне бумаги на выписку! — Какая вы нетерпеливая! Хорошо, сейчас все принесу. — отвечает работница больницы. Ребенок снова начинает плакать, из-за чего Джессика недовольно вздыхает. А медсестра, уже выходящая из палаты замирает, медленно поворачивается и направляется к колыбели. Джонс замирает, слова застревают в горле: это поведение — осторожность, непонимание, медленное осознание, поначалу неповиновение, а затем безоговорочное исполнение. Так на людей действовал голос Килгрейва. «Нет! Только не это! Нет! За что! Неужели он тоже?» — мозг Джонс бился в лихорадке, стараясь понять, почему же жизнь так любит бить ее под дых, а медсестра в это время качает мальчика, не отвлекаясь ни на что. — «Чертов ребенок тоже может контролировать разум людей! Я не могу оставить его в приюте — он там вырастет, контролируя всех вокруг себя. Что же делать?» Килгрейв вытирает об людей ноги, ломает их надежды и мечты, уничтожает человеческое достоинство и стирает личность. Он разрушает сознание, подчиняя своей воле. Килгрейв уходит, оставляя после себя след из сломанных жизней. Джессике придется сделать что-то, чтобы его ребенок не смог стать таким же монстром. Только что для этого нужно? Решение просится само — воспитать нормального человека. И Джонс сама себя убеждает, что он вырастет нормальным, хорошим и будет использовать свою силу лишь во благо. Он будет ходить в школу, будет посещать разные кружки, и Джессика не позволит ему стать монстром. И она верит в это всей душой, хочет верить!***
Мальчик растет, многому учится. Джессика все продолжает пропадать по ночам в различных барах. Триш помогла найти работу, новое место жительства, и, несмотря на соседей-наркоманов, Джонс все устраивает. Джон, так назвала сына девушка, больше не ходит в детский сад после одного случая — с ним круглосуточно сидит няня, тоже найденная Триш Уокер, за что черноволосая ей благодарна, хоть и не показывает этого. Проблемы начались после того, как Джон научился говорить. В детском саду он заставлял всех отдавать ему игрушки, заставлял воспитательниц бить других детей. Джессика не понимала откуда бралась в ее сыне такая жестокость, ведь она воспитывала его, давала ему самое лучшее, несмотря на то, что, стоило лишь ей взглянуть на мальчика, в голове сразу возникал подернутый фиолетовой дымкой образ Килгрейва. Джон — полная копия отца, по крайней мере, внешне. Надежда умерла в пропитанной алкоголем душе Джессики ровно тогда, когда ей позвонила воспитательница, истерившая, кричавшая, просившая приехать в сад. Джон заставил Карла, своего одногрупника, проткнуть себе глаз карандашом, который мальчик не захотел давать Джонсу. Джессика все продолжала смотреть на сына с улыбкой на лице, но, стоило ему повернуться к матери спиной, губы черноволосой больше не улыбались.***
Самым отвратительным было осознавать, что Килгрейв вернулся. Он здесь, в Нью-Йорке, выжидает момента, чтобы еще сильнее испортить жизнь Джессики. Оказывается, этот больной психопат любил ее. Если это можно назвать любовь, конечно. Буквально за неделю он смог уничтожить Хоуп, ее родителей, Малкольма с его группой, соседей-близнецов с верхней квартиры и тысячи других людей. Этот монстр недостоин жизни и свободы, он должен умереть. Джессике, в большинстве своем, было наплевать, что он навредил кому-то, но Килгрейв тронул Триш — а этого Джонс не простит никому! «Теперь я должна убить его!» — думала Джессика, направляясь к пристани, на которой все и должно будет решится. А Джон в это время рассматривал картинки в книжке про птиц, приказав своей няне не дышать, ведь она дала ему невкусные макароны.***
С каким же облегчением вздохнула Джессика, когда в воздухе послышался хруст костей Килгрейва. Сейчас Джонс было наплевать, что ее посадят в тюрьму — она смогла отомстить ублюдку, сломавшему ее жизнь за ебанные тридцать девять дней. Алкоголь приятно грел кровь, заставляя девушку поставлять лицо прохладному осеннему ветру. Она направлялась домой, к сыну.***
«Он совершенно не отличается от своего отца!» — слезы лились из глаз Джессики, пришедшей домой и увидевшей посиневшую няню Лору, лежащую на полу с открытым ртом. Джон спокойно спал на диване, прижав колени к телу. Ничто не указывала на то, что маленький мальчик недавно убил человека. Дрожащими руками Джессика Джон берет со своей кровати грязную подушку, измазанную красной гуашью, так похожей на свежую кровь. Как символично! Кровавый отпечаток ладони убийцы, ну и пусть она не больше десяти сантиметров. «Он не изменится, ему не помочь, другого выхода нет!» — твердила себе Джонс, занося подушку над головой сына, — «Я уничтожила одного монстра, видимо, придется уничтожить и второго!». И не важно, что жизнь этому монстру дала сама Джессика Джонс. Килгрейв вытирает об людей ноги, ломает их надежды и мечты, уничтожает человеческое достоинство и стирает личность. Он разрушает сознание, подчиняя своей больной воле. Килгрейв уходит, оставляя после себя след из сломанных жизней. Джон Джонс, стоит лишь ему вырасти, будет вытирать об людей ноги, сломает их надежды и мечты, уничтожит человеческое достоинство и сотрет личности. Он разрушит сознание, подчиняя своей больной воле. Джон тоже будет уходить, оставляя после себя след из сломанных жизней. Джессика не может этого допустить, просто не может! Поэтому дрожащими руками опускает на лицо монстра подушку, испачканную то ли краской, то ли кровью — в темноте не разобрать. Монстра нужно уничтожить, и плевать, что ему всего четыре года…