***
– А как ты себя ведёшь, когда у твоей биэ-эй-ар, – Баш водил руками в воздухе, пытаясь пояснить то, в чём разбирался весьма смутно, – dark side? – Да как обычно, – Оксимирон почесал кончик носа, закинул руки за голову, сцепив пальцы на затылке. – Ною и огрызаюсь, без… без огонька. – Не пишешь? – понимающе кивнул Баш. Оксимирон откинулся на стуле еще дальше назад, качаясь и балансируя на двух ножках. Связь в фейстайме сбоила, доставляла изображение с задержкой, наслаивая фрагментами: было-не было, слышал или показалось? – Не дышу.***
– Акси? – Диз нихуя не может разобраться. Это приступ, биполярочка, пропущенный приём таблеток или плохой косяк? Иншалла, хара, элиф айр аб тизак!.. Держит за сведенные судорогой узкие плечи, водит ладонями по голой напряжённой спине. Мирон игнорирует его растерянность и вопросы «чувак, что с тобой? какого хуя? тебя штырит? тебе плохо? да ёб твою мать!..» Вопросы падают на сухую пепельную землю, как дождь на белый гипс, чёрствый цемент, – беззвучно, мгновенно исчезая в серой пустоши.***
Они были тогда приятелями только, даже не друзьями толком, и не близкими людьми, и, уж тем более, не теми, кому нравится целоваться друг с другом, водить ладонями по горячей коже, расстегивать пуговицу на джинсах, обнажать бедра, требовательно накрывать чужой пах рукой. Balcon Оксимирона был хмурым однообразным небом, как слякоть в Питере или вьюжное море фьордов Норвегии. Перед баттлом в Берлине Баш методично шлялся по странам почти круглогодичного снега, открывая для себя мир заново. Он, живший попеременно то в южной Калифорнии, то в горячем Ливане, никогда не выходил за рамки жизни, где нет или катастрофически мало солнца, песка и загара. Но это было после. Снег, фьорды, шапка-ушанка на круглой, коротко стриженной башке, мандарины, найденные случайно в кладовке и радостно запиленные в сториз. Как и сеансы фейстайма в разлуке, когда динамик телефона прижат к виску, чтобы слышать лучше и ближе своего человека. И эпизод с их разговором в tour diary, растрогавший неимоверно, тоже – много позже. А пока – спокойное общение, скуластое худое лицо Оксимирона. И его BAR – лёгкой тенью balcon`a, такой же зыбкий и далёкий, как их совместный баттл.***
Диз понятия не имеет, как справляется с такими приступами Мирон. Помогает ему Zhenya или поддерживает окситабор, или он переживает всё один, в себе. Акси хрипло, глухо дышит в его колени. Голубая ткань джинс становится горячей и чуть влажной от коротких выдохов. Диз не знает, брать его рывком под колени и плечи и нести ли вниз, к ресепшену, требуя врача. Или так и сидеть, обняв крепко, но боясь свести руки – сильно, чтобы не сломать; давлением, заботой? Молча гладить по напряжённой от проступивших мышц спине, или – ухватить за шею, заставить поднять лицо, вглядываясь в чёрные широкие зрачки, придавить к кровати? И набирать 911, не слушая возражений, зажав рот Акси широкой жёсткой ладонью? Потому что он глупый, слабый, ничего не может, и Дизу лучше знать, какое у него сейчас состояние: хорошо или плохо, стоит звать неотложную помощь или пытаться справиться вдвоём?.. – Ты пугаешь меня, Акси, – бормочет Диз, балансируя на грани заботы, страха за человека, который дорог, решений, которые потом аукнутся. – Еще десять секунд, и я буду орать, как пожарная сирена. – I need time, – шепчет Мирон, судорожно обнимая себя руками за бока, словно перевязывая канатом. – Bash. Don`t. Диз обнимает его как теплое антишоковое одеяло. Он верит Мирону. Как тот всегда верит ему.Ч.2
– Да я за такое бы пизды вломил! – свирепо заявляет Диз. Гневно щёлкает пультом от телевизора, шваркает его на белую подушку. Мирон стаскивает с себя носки, но застывает с одним наперевес, так и не сняв второй с пятки. – Что-то ты в политике плаваешь, – замечает едко. – Запомню для следующего баттла. – Он будет только комплиментарным, – хмыкает Диз. Валится на спину, стукается затылком о пульт на подушке. Снова свирепеет. – Фак! Дерьмо! Этим снобам не хватает хорошего ремня по заднице! – For what? – ровно спрашивает Мирон. – За всё! – бушует Дизастер. Он вспыльчив и прямолинеен, как уроки геометрии в школе. – Иногда таким сукам нужно хорошее наказание, когда зарываются! Да я бы!.. Да им бы!.. Да вообще!.. Акси слушает всё так же с одним носком в руке. Второй собран гармошкой на босой ступне, скрывая длинный тёмный ожог чуть ниже подъёма, над пальцами. Диз долгое время думал, что это родимое пятно.***
– Что такое r-r-r-rybalka? – напрямую спросил Баш. Оксимирон так охренел, что не мог понять своего же, простого, на русском, слова. – Fishing, – терпеливо пояснил Диз. – Why this name? What does it mean? – А ты искал, значит. У Оксимирона спокойное, скуластое лицо, без лишней мимики, удивления, дрожи: oh no, не хочу об этом помнить, не делай мне больно!.. Железное, твёрдое, непроницаемое лицо. – Мне скинули кое-что в реплаи, – чистосердечно пояснил Баш. – А дальше ты знаешь YouTube, подсовывает список предлагаемого. – Лучше бы он тебе мои баттлы скидывал, – хмыкнул Оксимирон. – Так что значит рыбалка? – Баш смотрел в гугл-транслейт и не мог провести аналогии. Взгляд Оксимирона взял его, казалось, за горло. – Гугли значения слова «лещи», – сказал он устало. – Будет тебе… ликбез, Баш.***
Акси трахает Диза жёстко, бескомпромиссно. В нём, белом, жилистом – неимоверная сила, злость и задор. Диз шумный в постели, громкий. В какой-то момент Акси показывает ему кулак – тише! – и Диз вгрызается в его твёрдые костяшки, чтобы не переполошить весь отель. Горячая сперма брызгает Дизу на живот, он выгибается в оргазме, скользя пятками по сбившейся простыне. И всё хорошо здесь и сейчас. Им нравится экспериментировать друг с другом и сжимать зубы на горле или, наоборот, долго нежиться в ласке, покрывать поцелуями тёмную дорожку до паха, и медленно двигаться, оседлав бёдра. Акси потом лениво закидывает ногу на Диза и превращается в болтуна. Ресницы – слипшиеся стрелками после ёбнутого марафона, и над верхней губой солёный пот, и рот такой же солёный и жаркий, и Диз млеет под этот шёпот, движение кадыка под его прижатой ладонью и сонно угукает в розовое ухо, не в силах говорить вообще о чём-либо. Наверное, если бы они вели счёт, кто сегодня сверху, а кто снизу, мерились хуйнёй «сучка-хозяин», то вряд ли бы вообще сошлись. Им нравятся игра, азарт, кто кому сделает лучше. Ловить дыхание, ощущать истому тела, его требовательную жажду, узнавать друг друга всё больше, слышать стоны и принимать полностью отдачу – в этом и были удовольствие и радость. Не ты мне, и потому я тебе, а сразу – мы на одной волне. Для Диза — это нормально, он не понимает игр в раскладку. У Мирона если и были вопросы, то они остались в самом начале. Когда они, наконец, встретились вживую, у обоих поехала крыша, и они начали целоваться в мягком полумраке Эхо-парка, забираясь ладонями под футболки.***
В тех видео, что Баш отсмотрел, ничего не было про ожог на ноге. Оплеухи, унижение достоинства, грязное давление на двоих людей. Он с трудом понимал, о чём идёт речь, про какую соседнюю комнату, куда должны увести Акси, и почему там, по мнению второго, для него будет гарантированно безопасно. – Над тобой надругались? – спросил напрямую. – Нет. – Тебя насиловали? Оксимирон потёр сгибом запястья веки. Усмехнулся, отрицательно покачав головой. – Били? Тоже лещи наотмашь? Кивок, насмешливое движение пальцами: изи-изи, кип калм, Баш. Keep calm с этим парнем было всегда взрывоопасно. Перед Берлином Башир зло думал, что найдёт этого, с вороном на щеке, и от души въебёт кулаком по морде. Без объяснений, молча. За иногда странные реакции Оксимирона, за его внезапный, непредсказуемый страх в каких-то ситуациях, которые Баш не мог уложить в систему, за его ледяное, окаменевшее равнодушие к «leshch`am» и «rybalke». Там не было ничего живого, не осталось. Как и к человеку, который когда-то с ним плечом к плечу разделил этот пиздец насилия и вседозволенности бифа, перешедшего из тёрок в диссах – в реал. У Баша была дома коллекция оружия, он носил верный the gun с собой как телефон и плеер. Потому что знал, был частью такой культуры, сам рос во время разгара подобных разборок. И ярость накрывала с головой, когда он думал – представлял! – как его бро перед людьми в масках… Он почти укрепился в своей решимости выломать зубы тому, кто и столько времени спустя исходит желчью твитов, видео, нарывами после чёрно-серой истории. А потом рвануло Оксимирона. Взломало ледоколом белую Арктику.Ч.3
На Мироне словно затянут невидимый ошейник. Диз не может найти причину. Снова – словно! – как в прошлый раз. Его трясёт, ему плохо, он вжимается лицом в Диза, ища защиты, и деловой, горячий, задорный «А-акси» – сейчас изломанный, острый, проросший углами. В этот раз Диз не спрашивает, хотя всё равно паникует и жаждет действий: завернуть в одеяло, взять на руки, спрятать и ощетиниться бластерами на любую угрозу извне… Мирона разрушает изнутри, серыми, пепельными шквалами. Выжигает живое в нём, бросает в колодец, где он сжимается, ему больно, его тащит во все стороны, и, ёб его мать, дело не в fucking BAR и таблетках, а в чём-то, к чему Диз только-только подбирается. – Ёбни меня, – глухо говорит Мирон, и Диз охуевает по всей длине. В лицо, что ли, под дых? Кулаком в солнечное сплетение, а потом лбом в переносицу? Или руку за спину, выкручивая запястье, а потом по коленной чашечке, ломая кость?.. Диз вырос на улице, научился, как выживать в кровавых жестоких драках. О чём вообще говорит Акси? Если он сейчас без контроля, под атакой хер пойми чего, то это не значит, что Диз согласится сделать ему больно. Он кутает Мирона в себя, как в одеяло, – тому это нехитрое действие помогает как лекарство, и пытается выхуеть обратно. Потом поднимается, голый, сверкая задницей, ищет к сигаретам зажигалку. Они уже не останавливаются в отелях, а сразу бронируют апартаменты, – и проще, и нет жалоб на хриплые стоны за стеной, и не надо выискивать номер для курящих. Утром можно готовить сраные тосты с джемом или поджаривать омлет с ветчиной на сковородке, по-домашнему, как у них началось всё это в ЭлЭй. Его Акси подбирает зажигалку, брошенную в бешенстве на подушку, и равнодушно водит её огоньком по кончикам пальцев, почти поджигая снизу узоры на подушечках. Диз рычит. Ему больно за них обоих.***
Родимое пятно на ступне. Чёрное, длинное, зажившее с годами. На случайных фото вряд ли примешь за уродливый ожог. – Это сделал тот? – у Баша отъезжала крыша от ненависти и уверенности. Оксимирон смотрел на него, гася зажигалку пальцем, не отпуская зубчатого колёсика. – No. – Это сделали они? Оксимирон равнодушно поднёс зажигалку к запястью. Кожа под пламенем начала превращаться в длинный язык ожога. Баш ударил по руке, отводя пламя в сторону, выдрал ебучую chickfire из тонких цепких пальцев. На белом скуластом лице не дрогнул ни один мускул. Баш орал, ругался на диком смешении двух языков, жгучего ливанского и лающего английского, едва не въебал ночнику, сдержался и яростно сплюнул на пол. Опущенные ресницы казались тёмной полосой, прочертившей застывшую фарфоровую маску. Оксимирон откинулся на спину, вытянулся на кровати. Он не хотел объяснять, чем связаны чикфаер и rybalka. Он вообще ничего не собирался объяснять. Просто чёрный ожог на коже, оставшийся следом на годы. То, что не болит, не дёргает, просто пепельным шрамом посреди зеленеющей просеки, оправившейся после удара. Татуировка, у которой нет имени, но всегда будет память. О чём-то, что стоит помнить или – необходимо. Чтобы двигаться вперёд, не сломаться, не оглядываться обратно, не расклеиваться в минуты слабости. Быть живым – или напоминать себе, то, что пережил, – мертво. Можно идти босыми ступнями по остывшему пеплу, можно сниматься в фильме хозяина rybalki, не обращать внимания на человека, когда-то бывшего тебе братом… но очень осторожно привязываться к людям, и впускать в свой близкий круг только после восьми месяцев фейстайма. … Оказавшись в Берлине Баш меньше всего думал о том, как раньше хотел найти кое-кого из видео, сброшенного ему в реплаи. Найти и выбить ему зубы. Ему было срать, какие татуировки скрывают следы от ожогов у того.***
– Я тебе пизды вломлю! – Диз выхватывает зажигалку, не дожидаясь, пока кожа Акси начнёт вонять палёным, как было в прошлый жуткий раз. – Бро, богом клянусь, отхерачу за сраный «Cricket», если ещё раз при мне возьмёшься!.. Не хочешь рассказывать, какого хера, ок, ок, я не мозгоправ, но смотреть, как ты себя калечишь, не могу! Он отчаянно жестикулирует, дымит сигаретой, его разрывает во все стороны от страха и злости, а chickfire он готов искрошить зубами, но знает, что это не поможет. Мирон слушает отстранённо, глухо. – Ну, ёбни, – соглашается тускло. После сильной эмоциональной встряски – отупение и бессилие. Срабатывает неведомый Дизу триггер, ввинчивает резким ударом сжатой пружины и забирает одним движением всю энергию Акси. «Что случается, если вдруг dark side?..» «Я не горю». Диз не представляет, что на самом деле сказал тогда Мирон, пока фейстайм перемешивал квадратики изображения колодой по экрану. Дизу кажется, что в следующий раз он вспомнит, восстановит ещё один ответ, не менее верный, утерянный, придуманный: «Я тону». – Fuck! – Диз злобно возвращает зажигалку в ладонь Акси. – Ебись всё верблюдом, буду как ты, бро, понял?! Делай, что хочешь, но со мной вместе, ты, блядь, motherfucker, understand?! И он с силой вжимает в собственное предплечье горящую сигарету – как в пепельницу. У Акси реакция мгновенная. Диз не понимает, что он рявкает на русском, – раскалённый кончик тлеющего бычка жалит болью нихуёво. Но Мирон уже ломает сигарету, соскальзывает с кровати и душит Диза за горло. Зрачки чёрные, бешеные. Белый гипс маски искажает гримаса. В своём колодце – темноты, ожогов и пепла – он привык быть один.Ч.4
– Что будет, если я тебя ёбну? – Теоретически… – начинает занудствовать Акси, подняв палец, но умолкает и пожимает плечами. Его этот разговор смущает. – Ты не пробовал с… с кем-нибудь? – Диз крайне осторожен с формулировкой вопросов. Ему вообще ничего не нравится. Он не представляет, как отмутузит Акси, и что – кого! – тот будет представлять в процессе. Людей из чёрно-серых кадров или человека из бывшего братства на двоих, всех разом или – никого, а только что-то, что застряло после того, как всё закончилось и до сих пор не выжжено. – Понимаешь, это редко… редко кроет. Если бы чаще, я бы… Давай поставим эксперимент, Баш. – Ладно. – Спорить сложно. Мирон сидит у Диза на коленях, уже нашёл подзаживший след ожога от сигареты, розовый и нежный среди чёрной вязи татуировок, и накрывает его ртом. От языка, дыхания, губ, становится как-то легче и уверенней. – Я прочитал тут кое-что на форумах по Теме… Мирон смеётся, не поднимая головы. Видно, как рассекают живое лицо мимические смешливые морщинки от глаз. Баш задумчиво чешет «репу», как выражается Акси. – Нет, ну я правда почитал… – Я тоже, – неожиданно серьёзно признаётся Акси. – Сверим… список?***
Первым делом они договорились о стоп-слове. Потом полчаса увлечённо трепались о почерпнутых сведениях об игровой сессии. Оксимирон изучил явление в свойственной себе манере, Баш же бухнулся с головой наобум. Оба понимали – второго синдрома «rybalki» никому не надо. – Бухнуть, что ли, – пробормотал Оксимирон. – Нельзя, – Баш твёрдо придерживался вычитанных правил в столь деликатном деле. Оба чувствовали себя крайне неловко, пока Баш связывал Оксимирону запястья за спиной, проверял верёвку, помогал лечь удобнее. Баш провёл осторожно широкой полосой ремня по нежной ягодице, потом несильно ударил. Погладил по другой, разогревая, снова ударил. Оксимирон лежал, похожий на белое свежеоструганное бревно. Происходящее его не заводило и не казалось ступенями к катарсису. Баш сдержал вздох. Приложился ещё пару раз к тощей заднице ремнём, ощущая безысходность происходящего. – Дерьмо! – Оксимирон перекатился на бок. – Херня какая-то, не находишь? Баш с облегчением ринулся его развязывать.***
В какой-то момент Диз обнаруживает, что с силой вжимает Акси в стену, держит за горло широкой ладонью, целует под бритый колкий висок и накидывает петлю на острый кадык… Он стягивает шею Акси ремнём, а тот громко дышит и не сопротивляется. Только откидывается назад по инерции, и Диз упирается ему основанием ладони между лопаток, фиксируя в прямом положении. Наваливается всем телом, держит Акси на поводке, накрученном вокруг запястья. Рычит и трётся стояком между тощих горячих ягодиц. Он не помнит, когда просто секс, без форумных инструкций и ощущения «сейчас необходимо по науке поебаться», переплыл в дикие животные инстинкты, необходимость ремня на нежном горле, и овер-реакцию со стороны обоих. Может, потому что мысленно себе разрешили, прошли невидимую границу, может, привыкли ловить одну волну... Их так несло, что о суровом «доме» и правилах нормальной сессии не шло и речи. Диз помнил, что они договорились о стоп-слове. Это самое важное. Станет плохо, страшно, просто некомфортно, что-то не понравится – говорить и останавливать любую жёсткую игру. Диз уронил Акси на постель, снова – как недавно – замотал руки, только теперь над головой. Потом перевернул его на живот, уткнул лицом в подушку. Раздвинул Акси ноги, провёл ладонью по горячим, поджавшимся от прикосновения яичкам, хлопнул по ягодицам. От шлепка руки остался едва заметный розоватый след. Мирон нетерпеливо двинул ногой, толкаясь пяткой в Диза, куда придётся: давай, не медли, бля! Диз провёл по влажной узкой спине, снимая подушечками пальцев негу и ласку. Похлопал несильно ремнём над лопаткой, словно примеряясь, словно предупреждая – будет здесь, не бойся. И хлестнул уже на размахе. Мирон взвыл и дёрнулся в импровизированных наручниках. Диз припал к спине, целуя проступивший след, вылизывая языком. Потом тронул жёсткой кожей ремня вторую лопатку, чуть постукивая, разогревая… Мирон напрягся, уже ожидая. И захлебнулся воздухом, когда обожгло крепким ударом. Диз прижал его за шею к подушке, не давая дёргаться. И принялся обихаживать по спине, внимательно соблюдая положенную дистанцию. Не подниматься выше бёдер, к почкам. Не опускаться за безопасную линию лопаток. Там – заканчивается игровая зона, и только вред, истязание, риск здоровью партнёра. В какой-то момент рука отяжелела. Тормоза рвало, хотелось пороть Акси наотмашь, без ограничений. Так, чтобы вспухала под ударами ремня тонкая кожа и рубцы проступали кровью. Рвать белую спину хлёсткими разрезами, а потом слизывать стекающие капли языком, нежа и замаливая собственную жестокость. А потом, с силой придавив беззащитный затылок широкой ладонью, снова охаживать от плеч до вздрагивающих ягодиц, под мольбу и беспомощные стоны… – Акси, – Диз охрип и ёбнул ремнём себе по запястью. – Ты стоп-слово помнишь? – Fishing, – наручники Мирона скрипели, натянувшись до упора. Диз облизнул пересохшие губы. Перехватил горячий от ударов ремень, затянул Мирону на горле, кончик подцепил пальцами, как поводок, задирая, запрокидывая взмокшую голову. Акси сипел, хрипел, пытался прогнуться, встав на колени, но хрен там. Диз держал крепко за петлю-удавку и нажимал на крестец основанием ладони. У Мирона разъехались колени, он снова упал на живот, разрумянившийся от ударов, мокрый от порки. Диз шлёпнул его по заднице, смял, собрал упругую ягодицу пальцами, наклонился, поцеловал, прикусил зубами. Акси рванулся, как от удара электрическим током. Разгорячённая кожа была слишком нежной, чувствительной. Диз куснул его снова и снова, с удовольствием глядя, как отпечатываются ямки от его зубов. И шлёпнул ладонью поперёк, оставляя алый отпечаток. Стянутое ремнём горло Акси издавало только хрипы и низкие, на одной ноте, стоны. Благодарные, беспамятные, жаркие. Ему было хорошо. Не больно, не страшно, без одиночества на дне гулкого колодца. Он был живой без всякой зажигалки. В лёгком сабспейсе, в безбашенном отрыве, хер знает, как это называется. Натянувшиеся путы удерживали тонкокрылую птицу, а не тяжёлый неподъёмный камень. Диз, увлёкшись, не сразу понимает, что слышит «fishing». Останавливается так, словно находится под толщей воды и все реакции замедленны, надо ещё сообразить, что от него хотят. Развязывает Мирона. Тот не кончает радугой, лежит, тяжело дыша, лопатки ходят ходуном, лицо спрятано под подушкой. Весь Мирон розовый от прилившей крови, от порки, напряжения и ласки. Диз приносит ему воды, и Мирон пьёт жадно, не отрываясь, до самого дна. Баш наливает второй стакан и лакает как крепкий алкоголь, – большими глотками, прямо в горло. Мирон едва живой, кажется, и Диз не видит ничего плохого в том, что додрачивать себе придётся в ванной, сполоснув потом руку над раковиной. Акси находит бедро Баша, сжимает сильными пальцами. Приподнимается на локте. Усмехается. Сказать ничего не успевает – сообразив, Баш валит его навзничь, жадный, распалённый. Поцелуи у Акси требовательные, голодные – словно только что вышел из белой пустыни гипсовых дюн и цемента. Диз разводит ему ноги, ищет в полумраке презервативы и смазку. Вроде всё укладывали в строгий ряд, когда только начинали сессию и скучно, медленно пороли Акси, – и теперь всё куда-то пропало. То ли смахнули потом в горячке, то ли Баш ослеп. Подрагивающие пальцы нашаривают, наконец, шуршащий квадратик и прохладный флакон. Диз даже не благодарит Аллаха. Не до этого. Он жадно, яростно вталкивается в Акси, и тот обнимает его ногами за бока, подаваясь в ответ. Диз пропускает ладони ему под спину, чуть приподнимая, и Акси послушно прогибается вслед за движением, упираясь затылком в матрас. Он весь на весу рук Диза, поджарый, лёгкий, раскрытый. Он стонет протяжно и глухо. Ищет, словно слепой, и находит Баша, вцепляется в него больно, намертво. Того распирает от любви, нежности, острого желания. Он задыхается, шепчет: «Я сейчас, Акси…» Они на одной волне. Мирон тянется к плотно прижавшемуся к бледному впалому животу члену, но Диз его опережает. Придавливает рукой за оставленную полосу на горле, другой ведёт по его стояку сомкнутым кольцом из пальцев. Двигается плавно, без рывков – на Акси, внутри Акси. Ему так хорошо, что в ушах гремит океан. И на веках, кажется, отпечатками ненаписанных строк, – листья пальм в лунном свете. Он тогда думал, в том самом парке, когда они начали сдирать друг с друга, как одержимые, футболки, что это их первая и последняя amazing night. Мирон вцепился ему в нижнюю губу, и Диз кончил вслед за ним. Упал на Мирона, распластавшись, как огромная шкура медведя. Под его грудью стучало в другой груди сильное родное сердце. Одним ритмом, флоу, тактом… Нет, ничего и не думало заканчиваться.