* * * * *
Несмотря на тот факт, что планета с ничего не говорящим названием UX-296 располагалась на приемлемом расстоянии от оживленных торговых путей Конфедерации терранов, пришельцы с Земли мало интересовались этим грязно-белым шариком, обращающимся вокруг одного из многочисленных красных гигантов квадранта. Еще во времена первичной разведки сектора была особо отмечена планета, девяносто два процента поверхности которой занимал высохший океан, и кое-кто из ученых (и горячих) голов незамедлительно предложил проект по превращению UX-296 в небольшую соледобывающую колонию, однако первые же исследовательские группы принесли неутешительные вести: хотя соли на планете было и впрямь немало, условия жизни оставляли желать лучшего, и все расчеты ученых показывали, что, даже если цена продукта возрастет вдвое, доходы едва покроют средства, необходимые на обеспечение проживания обслуживающего персонала. Естественно, ни одна торговая компания не желала работать себе в убыток, и проект закрыли, так что теперь о былом интересе людей к белой планете напоминало лишь едкое прозвище «Солеварни», под которым она числилась в некоторых реестрах. Даже неприхотливые пираты, которым, в общем-то, было все равно, где устраивать перевалочные пункты, обходили этот прокаленный до костей земли мирок стороной, и среди жителей Периферии бытовала поговорка, что «хочешь замерзнуть – вали на Браксис, хочешь изжариться – Чар тебе в помощь, а хочешь сдохнуть от скуки – поселись на Солеварне». И это утверждение, в какой-то мере, было оправдано – давным-давно иссушенная солнцем планета представляла из себя крайне унылое зрелище даже из космоса, не говоря о поверхности, и немногочисленные исследовательские зонды, которыми «одарили» Солеварню люди, неизменно транслировали одну и ту же картинку: желтовато-белую пустыню, покрытую лишь толстым слоем соли, в который изредка вкраплялись выгоревшие до белесого цвета каменные островки. Дневная температура здесь зашкаливала за шестьдесят градусов по Цельсию, а ночью опускалась до той же отметки со знаком минус, при этом на всей планете существовали лишь изолированные друг от друга озера, концентрация соли в которых достигала сорока процентов. Обычный человек в таких условиях протянул бы, от силы, день, в боевом скафандре – неделю, а, учитывая способность терранов выживать даже на таких планетах, что по их собственным меркам считались малопригодными для колонизации – ничего удивительного, что большинство ученых Конфедерации считали, будто на этом белом шарике нет места ничему, кроме соли и камней! Большинство. Но не все. А другие молчали. Ибо знали, что, если правда выплывет наружу – этот мир уже никогда не станет прежним. И хотя едва ли примитивные обитатели соляной планеты представляли для вооруженной империи людей хоть малейшую опасность – Конфедерация никогда не потерпела бы на своей территории еще одну разумную форму жизни. Ибо объединись – или погибни в одиночку. Таков был путь терранов.* * * * *
Для молодого соляного прыгуна – именно так назвали его вид терранские ученые, но сами они называли себя иначе – это была первая за охотничья вылазка во внешний мир, и хотя старшие хорошо подготовили его, рассказав обо всех опасностях, что подстерегают юного и неопытного, он все еще чувствовал себя крайне неуверенно, когда вслед за своими наставниками выбрался из хорошо замаскированного входа в подземное гнездо его семьи. Снаружи даже воздух был иным – куда суше, и он неприятно жег легкие, поэтому какое-то время прыгун лишь стоял на месте, пытаясь приспособиться и задышать ровно. Все его стройное, покрытое плотной шкуркой тельце было напряжено до предела, трехпалые лапки с роговыми наростами на пальцах неуверенно мяли соляную корку, а огромные фасетчатые глаза внимательно рассматривали гладкую, как яйцо, равнину – и черную, жуткую бездну над головой, настолько бездонную, насколько это вообще возможно, с бесчисленными огоньками Дальних глаз, что пристально рассматривали его обнаженный разум, призывая… «Младший!» - раздался в его голове строгий окрик, и юный охотник, очнувшись, тут же присел на задние лапы, смущенно свив хоботок и сложив уши. Он знал, что оплошал. Небо проклято. Нельзя смотреть на небо. Небо сводит с ума, и тот, кто долго смотрел в глаза Дальним, постепенно отторгался от остальных и уходил прочь, чтобы не вернуться. Небо не научит ничему полезному. С неба не приходит ничего хорошего – только дневной жар и раскаленные камни ночью, что прорывают тонкую шкуру земли, и та еще долгое время сотрясается от боли, выбрасывая наружу горячие водяные пары, а его народу – быстрым-ночным – приходится тратить драгоценное время, чтобы найти раны земли и оставить пахучие следы для других братьев, чтобы не смели приближаться к потревоженному, проклятому небом месту. Все дурное – от неба. Нельзя смотреть на небо! «Верно, - другой старший, носивший прозвище Полууха, слегка обернулся, глядя на него мутными глазами, фасетки которых, тем не менее, все еще были темными и живыми, - Но ты молод. Твой мир только открывается. Можешь посмотреть…» «Но только сегодня», - первый – его звали Быстрый, так как ничем особым он не отличался – неодобрительно покосился на старика. Полуух был старше, однако слыл рассеянным, поэтому Мать назначила во главе группы Быстрого, что всегда оставался собран и умел хорошо направлять своих товарищей, не давая никому отстать или покалечиться во время бега по равнине. Полуух отнесся к этому решению совершенно спокойно – он был достаточно силен, чтобы оспорить высокое положение младшего самца, но слова главы рода обычно не обсуждались – хотя Быстрый все равно косился на возможного конкурента настороженно, считая, что тот лишь выжидает время, дабы бросить ему вызов. Самого же Полууха его подозрительность ничуть не беспокоила, и даже когда, собравшись вместе, они позволили лидеру сплести их мысли воедино, готовясь к бегу, образ старого прыгуна излучал лишь сдержанное веселье, будто его происходящее исключительно забавляло. «И снова ты прав, - на этот раз призыв был обращен только к младшему, а стоявший рядом Быстрый даже не вздрогнул – видимо, был чересчур поглощен слиянием, чтобы обращать внимание на еле слышный мысленный шепот, - Я в самом деле не стремлюсь занять место Быстрого, однако он настолько упрям, что не способен это понять, - хоботок Полууха быстро развернулся и слегка затрепетал, тем самым выражая охвативший его смех, добрый, но не лишенный толики иронии, - Быстрый забыл, что это. Он уже не способен…» «Вперед», - перекрывая личные мысли, раздался голос лидера, и в тот же миг они, как один, сорвались на бег. Это было просто незабываемое ощущение… Поначалу молодой прыгун ощутил лишь страх. Его тело не подчинялось! Оно неслось вперед огромными скачками, он чувствовал, как его лапы приминают соленую корку, взрывая ее облачками едкой пыли, как покачивается сзади длинный тонкий хвост, как щурятся, прикрываясь пленками, чувствительные глаза – но не мог даже на полкоготка отклониться от заданного пути, прыгнуть в сторону или просто остановиться! Он бежал, но в то же время его тело всего лишь следовало за путеводным разумом Быстрого, что управлял всем этим единым организмом, в который превратилась доверенная его заботам группа, уводя ее все дальше и дальше по безликой белой пустоши… Нет, нет, я не хочу! Успокойся, внезапно раздалось у него в голове, и он почувствовал, как к нему, смятенному и объятому ужасом, прикоснулись старшие прыгуны, словно зажав его между своими теплыми боками – хотя на самом деле ни один из них даже не повернул головы. Разум Полууха сиял особенно ярко, и молодой прыгун невольно сосредоточился на этом негромком, умиротворенном тоне, что возвращал ему память и давным-давно выученные уроки. Все верно… Они же бегут! И он – не пленник. Это они – единое целое. Их разумы объединены под предводительством Быстрого, чтобы мчаться сквозь ночь, стремительнее и проворнее чем если бы они бежали сами по себе. Конечно, Быстрый, был не очень приятен в общении, но зато он был превосходным лидером, и вскоре самый младший член группы окатил остальных легким весельем, осознав, чего он испугался. Смешно. Я испугался… самого себя. Очень смешно! После этого бежать стало куда проще, и старшие, убедившись, что он в порядке, ослабили свое кольцо – Быстрый полностью вернулся к бегу, а вот Полуух остался рядом, окатывая волнами симпатии. На мгновение он даже позволил юному товарищу увидеть какое-то из своих воспоминаний – что-то размытое, но тоже связанное с бегом, страхом и внезапно пришедшим озарением. Мысль же о том, что и Полуух в своем первом забеге вел себя ничуть не сдержаннее, придала юному прыгуну храбрости, и он даже думал поблагодарить старшего… …Как вдруг шквал нахлынувших эмоций Быстрого – преобладали среди них удивление и, пожалуй, даже недоумение – заставили их всех внезапно остановиться, и младший тут же рухнул на живот, едва успев осознать, что снова в состоянии управлять своим телом. Толстая, чуть влажная корка соли – не иначе, где-то поблизости было озеро – неприятно обожгло его не успевшую нарастить защитные мозоли шкурку, однако боль задела лишь край сознания, и, повернув голову, молодой прыгун в полнейшем изумлении уставился на предводителя. Быстрый потерял контроль?! «Что случилось?» - в отличие от младшего товарища, Полуух уже не в первый раз испытывал на себе эти малоприятные ощущения, поэтому не только не потерял равновесие, но даже не слишком шатался – лишь дрожащие кончики ушей да слегка подергивающийся кончик хвоста указывали на то, что и ему столь резкая остановка не пришлась по душе. В ответ Быстрый, что уже успел вскарабкаться на верхушку соляного гребня (как раз и являющегося признаком того, что где-то неподалеку находится источник воды), одарил старшего товарища тяжелым взглядом, явно приняв легкий упрек за полновесный, но потом все же сумел взять свои мысли под контроль и слегка мотнул головой. «Там, Полуух. Посмотри». «Гхм?» - тот дернул хвостом, но, видимо, объяснений ждать было бессмысленно, так что пришлось ему карабкаться на верхушку соляного козырька, такого гладкого и скользкого, что он казался стеклянным. Когда-то в это место упал небесный камень, и хотя с тех пор прошло несколько десятков стандартных лет, на этой планете время мало что значило – края кратера лишь слегка обветшали со временем, и Полууху пришлось изрядно поднапрячь лапы, чтобы вскарабкаться на этот застывший вал расплавленной соли. Впрочем, его скептицизм быстро развеялся, едва лишь он увидел то же, что и Быстрый – младший, оставшийся внизу, буквально всей шкурой ощутил возросшее недоумение старших, и громадным усилием воли подавил желание к ним присоединиться – не хватало еще обрушить хрупкую опору! «Гхм… - повторил Полуух, быстро-быстро смаргивая с глаз успевшую образоваться на них тончайшую едкую пленку, - Интересно». «Как думаешь, что это?» «Не знаю, - совершенно искренне признался тот, с любопытством поворачивая голову то вправо, то влево, - Никогда такого не видел. Но на след от небесного камня не похоже…» «Это я и так знаю», - в мыслях Быстрого любопытства не было – только немалое раздражение. Что бы он ни увидел, это было загадкой, а молодой предводитель никогда их не любил – он привык знать, что солнце обжигает, что вода опасна, а с неба не стоит ждать ничего хорошего, и сейчас, столкнувшись с чем-то, что никак не вписывалось в его систему представлений об окружающем мире, он был сбит с толку, напуган… и, как следствие, зол. Ничего удивительного, что, когда он оглянулся на ожидавшего их внизу младшего – тот невольно прижал уши и присел на лапы, ощущая бурлящую силу его мыслей. «Что ты там сидишь, как в гнезде? – кажется, Быстрый не был настроен успокаивать глупого юнца, и мысли его резали, как дневной ветер, - Иди сюда». «Но ведь я…» «Младший!» - последнюю мысль оттенило еле слышное шипение – мало что не самый громкий звук, какой могла порождать глотка соляного прыгуна, и тому ничего не осталось, кроме как вслед за старшими товарищами вскарабкаться на соляной гребень… и, точно так же, как Быстрый с Полуухом до этого, изумленно уставиться на впадину под ними. Ибо было же отчего удивиться… Если верить воспоминаниям Полууха (в мыслях Быстрого сейчас лучше было не копаться), то раньше на этом месте располагалось небольшое озерцо зеленоватой воды, совершенно не пригодное для питья, но служащее неплохим ориентиром на этой безликой пустоши. Еще прадед Полууха помнил эту воронку наполненной до краев, сам он увидел озеро наполовину высохшим, но все же стоило надеяться, что, по меньшей мере, еще три поколения его семьи смогут определять свое положение в пустыне по этому зловонному, вечно бурлящему источнику… А теперь он исчез. Вернее, не так. Он… изменился. Колеблющееся, покрытое островками засохшей соленой пены зеркало воды исчезло, и теперь весь кратер, от края до края, заполняла некая темная масса, что влажно блестела, точно намасленная шкурка младенца в тусклом свете ночи. Она не казалась живой и не ощущалась как живая, но, тем не менее, она еле слышно пульсировала в ритме невидимого сердца, и, если приглядеться, то можно было заметить, что она медленно перемещается, и более темные нижние слои выталкиваются на поверхность, погребая под собой подсохшую корку, так что весь кратер находился в непрерывном движении, в непрерывной смене формы и содержания. Будь здесь терран – сравнил бы зрелище с котелком каши. Был бы протосс – вспомнил бы о циркуляции потоков плазмы на поверхности звезды. Но соляные прыгуны не были ни теми, ни другими, и, глядя на эту движущуюся массу, они не могли не то что назвать ее – даже толком описать, ибо в их мире соли и камней никогда не было ничего подобного, так что осторожное, пусть и не очень красивое сравнение младшего с кучей помета, пожалуй, оказалось самым точным! «Может быть, и похоже, - Быстрого никогда не интересовали сравнения, - Но нужно проверить, что это такое. Вперед». «Я? – от удивления ушки молодого прыгуна встали торчком, - Но ведь я…» «Ты – самый легкий из нас, - раздраженно, как маленькому, ответил предводитель, - Успеешь отпрыгнуть. Вперед!» «Но я… - молодой прыгун с нескрываемым ужасом посмотрел на шевелящуюся, сонно пыхтящую массу, казалось, голодно облизывавшуюся на его тощую тушку – ступи, затянет в себя! – и невольно попятился назад, к краю гребня, - Но я… не смогу, Быстрый. Я…» «Струсил?» - темные глаза старшего прищурились, обжигая презрением, и молодой прыгун тут же съежился, как под утренним солнцем. «Я… - его мысли затрепетали – нельзя показывать слабость! – но страшно, так страшно… Нельзя касаться этой штуки, нельзя!.. – Я!..» «Быстрый…» «В нашей группе я принимаю решения, Полуух, - тот даже не повернул головы, продолжая с плохо сдерживаемой неприязнью смотреть на сжавшегося в комок младшего, - Не тебе их оспаривать». «Я всегда буду оспаривать их, если увижу, что ты поступаешь глупо». «Глупо? – от возмущения мысли Быстрого зазвучали невнятно, но, по крайней мере, он оглянулся, - Глупо?!» «Да, - невозмутимо подтвердил старший прыгун, - Посылаешь самого неопытного из нас навстречу воде-из-под-земли, даже не зная, что она такое – разве не глупость? Лучше вернуться позже, позвать братьев – так безопаснее…» «Нет! – тут же отряхнулся от его доводов Быстрый, - Мы патрулируем эту территорию! Должны узнать, таится ли здесь опасность! Чтобы защитить семью!» «И для этого ты выбираешь в качестве приманки младшего?..» «Я – предводитель, Полуух! – свирепо ответил Быстрый, и шипение его превратилось в тончайший свист, ранящий уши, пока он свирепо топорщил уши и размахивал хвостом, - Я решаю, как поступать! Не ты!» На какое-то время старый прыгун замолчал, и мысли его были необычайно тихими – даже для младшего. Но потом… «А сможешь ли ты оспорить это положение?..» Мысли его прозвучали сухо и отстраненно, словно вовсе его не касались – но младший невольно вжался в соленый гребень, дрожа до кончика хвоста, а переливающиеся глаза Быстрого сперва распахнулись, но потом сузились, и их заполнило уже не удивление, а ярость, негодование, трепет… восторг?.. «Я знал это! – мало что не торжествующе выкрикнул он, - Я знал! Всегда!» «Ты готов? – Полуух, кажется, не был настроен на долгую беседу, - Ночь коротка, а мы должны вернуться в гнездо до рассвета». «В самом деле», - Быстрый с трудом, но задавил рвущиеся наружу эмоции, хотя хвост его продолжал дрожать от напряжения. Полуух же сохранял все то же пугающее спокойствие, и, когда мало что не подпрыгивающий от нетерпения противник занял позицию напротив – ритуальный поклон старика был преисполнен величественной грации, как если бы мыслями Полуух сейчас находился далеко от своего тела, в славном прошлом этой расы, когда их родной мир еще не превратился в пустыню, а дуэли между соперничающими самцами скорее являлись демонстрацией силы, нежели реальным способом потерять положение в семье… Впрочем, Быстрый не дал ему вволю поностальгировать – едва заметно качнувшись в ответ на явное уважение со стороны старшего, он мгновенно взрыл лапами тонкий слой влажной соли и все так же молча бросился в бой. Полуух отстал от него, может быть, на полмгновения – младшему показалось, что они прыгнули одновременно, и вот уже покрытые рудиментарной броней плечи самцов столкнулись – как будто какой-нибудь шахтер с загрубевшими руками внезапно хлопнул в ладоши, а вжавшийся в соляную корку малыш ощутил, как откуда-то из глубин сердца в нем поднимается паника. Нет… так же нельзя… Еще один треск-толчок – хотя Полуух был тяжелее, Быстрый с большей силой отталкивался лапами, так что пока что ни один из них не мог повергнуть другого… ни один не мог прекратить эту схватку! Но ведь… не должны… не должны сражаться… Нельзя! Мало… слабые… станет хуже – все погибнут! Из-за него. И младший задрожал от страха, чувствуя, как перехватывает дыхание, а острые кристаллы соли еще глубже вонзаются в его кожу. Из-за него… «Нет… Хватит!» - и, вскочив на лапы, он бросился наперехват, собираясь оттолкнуть сражающихся друг от друга… но в тот же миг, когда он вновь оказался на вершине, Полуух с Быстрым одновременно обрушили весь свой вес на хрупкую корку соли, и та все-таки не выдержала – треснула и осыпалась, а трое прыгунов, не успев найти опору, бесформенным клубком рухнули вниз… и последним, что запомнил младший, было то, как слизь, будто живая, приподнялась и распахнула им навстречу свои липкие, теплые объятия – как голодная хищница… или любящая мать, наконец-то дождавшаяся своих сыновей. Кажется, он закричал. Кажется, он даже попробовал сопротивляться… Но потом наступила тишина.* * * * *
Несмотря на тот факт, что в составе Роя находилось немало ассимилированных обитателей пустынных планет, крошечный мирок в секторе терранов был интересен им вовсе не возможностью заполучить в свои ряды очередных существ, способных выживать даже в наисуровейших условиях среды… хотя, конечно, дальновидные церебралы никогда не отказывались совмещать приятное с полезным. В случае же с… какая разница, как называли этот мир терраны? – соляной планетой основную ценность представляло не то, что ее жители умудрились уцелеть в обезвоженном, иссушенном, практически лишенном растительности аду, а то, что при этом они еще и сохранили свои телепатические возможности – редчайшее лакомство для вечно голодных зергов, алчущих заполучить эту способность точно так же, как и любую другую, что еще на один крошечный шаг приближала их к заветной цели. С тех самых пор, как Создатели пробудили в них жажду совершенства, Рой беспрерывно рос, беспрерывно поглощал все новые и новые виды, заполучая их генетический материал, их природную силу, их потрясающие возможности, чтобы привлечь полученные знания на благо своим бесчисленным войскам. Зерги вовсе не были безумными убийцами, порожденными лишь уничтожать все живое – их предназначение было куда выше и куда шире, чем его могли понять самонадеянные терраны или высокомерные протоссы, и в тот самый миг, когда армии Роя вторгались на очередную планету, готовясь поставить ее себе на служение – они снова и снова подтверждали эту древнюю, как мир, истину. Живи, чтобы совершенствоваться. Совершенствуйся, чтобы жить… Почти две тысячи зергов клубящейся воронкой исчезали в межпространственном тоннеле. Они получили то, что хотели – они уносили с собой сорок шесть обездвиженных, но еще живых тел, что, на взгляд церебрала, оказались достаточно крупными и сильными, чтобы их можно было безбоязненно отправить в короткий, но необходимый прыжок через гиперпространство к бывшей исследовательской базе терранов, сейчас зараженной зергами. Они получили то, что хотели – они оставляли за собой девственно-белый мир крошечной, всеми позабытой планеты. Отныне – действительно безжизненной. Ибо подчинись – или сгинь в забвении. Таков был путь зергов.* * * * *
Хотя исследовательская станция пустовала уже несколько стандартных лет, а прогремевший когда-то взрыв снес половину всей конструкции и изрядно покорежил оставшееся, Рою не было дела до едва-едва работающих систем жизнеобеспечения или время от времени сотрясающих орбитальную платформу толчков – важно было лишь то, что эта груда металлолома, во-первых, не привлекала излишнего внимания, а во-вторых – занимала довольно удобную позицию, чтобы устроить в ее недрах собственный аванпост. Внешне станция осталась прежней – голый костяк, кое-как прикрытый обшивкой, с двумя с половиной уцелевшими посадочными пилонами и единственной турелью, слепо тычущейся в пространство. Зачем кому-то понадобилось вооружать ученых – никто уже, само собой, сказать не мог, но глуп был тот, кто решил, что с гибелью турели станция стала совершенно безобидной! Ибо не истрепанная арматура и не выбитые заклепки, но плотный слой органики все еще удерживал части этой базы вместе, не давая ей окончательно распасться на кусочки… а там, где была слизь – были и зерги. В целях секретности Рою пришлось отказаться от патрулей летунов, так что лишь несколько надзирателей неподвижными колоссами застыли в космосе, имитируя то ли смотровые башни, то ли просто груды мусора, а наземные войска, по большей части, «заминировали» коридоры станции, молча дремля в плотных коконах из слизи. Любой чужак, рискнувший прорваться сюда с боем, рискнул столкнуться, по меньшей мере, с парой сотен разъяренных служителей Роя, однако до тех пор зерги не двигались, удерживаемые нерушимой волей своего повелителя, и на станции царила удивительная, давящая на уши тишина… …хотя, если бы кому-нибудь взбрело в голову все же прорваться мимо затаившихся зергов и оказаться в месте, ранее занимаемом продовольственными складами, он бы весьма удивился, увидев, что вместо высоких стеллажей и замороженных продуктов все помещение заполнено чем-то вроде застывших капель слизи, свешивающихся с потолка на мощных жгутах, вяло пульсировавших в холодном спертом воздухе. Все коконы были заполнены – покоящиеся в них существа ожидали появления на станции старшего церебрала, более опытного в манипулировании генами, чем захвативший их юнец, одно из последних детищ павшего Сверхразума – однако только сорок четыре их них неподвижно висели в воздухе, равнодушные ко всему происходящему, тогда как два крайних беспрерывно шевелились, и время от времени можно было заметить, как тот, что побольше, неистово дергается и, будто боксерскую грушу, пихает своего соседа. При этом он порождал тот самый необычный хлюпающий звук, что уже давным-давно должен был привлечь внимание присутствующих на базе зергов, однако в этот самый момент те немногие из них, что были способны мыслить более-менее самостоятельно, занимались приготовлением всего необходимого к прибытию церебрала и не слишком интересовались происходящим за пределами центрального зала. Знало ли об этом заключенное в коконе существо – пожалуй, так и останется загадкой, но в какой-то миг его усилия все же увенчались успехом – ослабленный шнур из плоти лопнул, и, на мгновение застыв в воздухе, переливающееся зеленоватым светом меньшее «яйцо» рухнуло на пол, едва прикрытый тонким слоем слизи. Естественно, оно не выдержало – тонкие оболочки не были рассчитаны на столь грубое обращение, и кокон лопнул, как перезрелая ягода, выпустив наружу с полведра липкой желеобразной слизи, что светящимся озерцом разлилась вокруг, окружив единственное тусклое пятно – гладкое тельце, отчаянно бьющееся в попытках избавиться от присосавшихся к его шкуре щупалец. К счастью для освободившегося пленника, его кокон не был постоянной хризалидой, а лишь временной упаковкой, призванной не допустить повреждения материала при транспортировке, и лишь потому отчаявшемуся прыгуну удалось почти безболезненно сорвать с себя опутавшие его «пуповины», после чего он резко, мучительно вдохнул холодный, обжигающий глотку воздух… кажется, попытался засвистеть, как маленький детеныш, но поперхнулся слизью, и крик стал кашлем, а потом стих вовсе, когда обессиленное маленькое создание растянулось на холодном полу. «Малыш…» «Слышу». «Не засыпай, малыш. Нельзя спать. Вставай…» «Я устал, Полуух. Я хочу отдохнуть…» «Нельзя, - голос старшего звучал как-то отрешенно, как будто ему стоило невероятных усилий посылать ему даже эти простенькие слова, - Ты должен встать. В другой раз… я уже не смогу тебе помочь». «Полуух…» «Вставай, младший, - голос Полууха звучал почти ласково, но в нем чувствовалась непреодолимая сила, - Вставай, ты должен встать! – и, неистово дернувшись в своем коконе, он почти закричал, - Вставай!..» И была ли это боль в голосе старого, вечно спокойного сородича или же собственный невероятный подвиг, но младший все-таки дернулся. Пошевелился. Его тело оледенело, и с каждым движением кожа будто лопалась от напряжения, но он все-таки встал. Пошатываясь, как младенец, на дрожащих лапах, лишенных костей. Он не смотрел по сторонам – глаза, ослепшие за время путешествия, ранил даже этот слабый зеленоватый свет – но и без того знал, где находится его спаситель. К счастью, кокон Полууха висел невысоко над землей, и хотя, должно быть, ни один прыгун до него такого еще не делал, младший все же добрел до него и, упав на бок, изо всех сил ударил задней лапой, вооруженной роговыми наростами на пальцах – лучшим оружием, что у него вообще было. Получилось не сразу – упругая масса поддавалась неохотно, но в конце концов ему все же удалось зацепиться за край пленки и, выгнувшись всем телом, буквально содрать ее, как капустный лист, заставив склизкое содержимое единым куском шлепнуться на пол, обнажив опутанную подрагивающими шнурами голову. «Полуух…» Тот с трудом открыл глаза – необычайно ясные, окутанные слабым зеленым сиянием, и младший задрожал, соприкоснувшись с его разумом – очень, очень усталым, но преисполненным довольства. «Я рад… рад, что ты сумел освободиться». «Ты тоже должен, Полуух, - младший хотел, чтобы это прозвучало сильно, но вместо этого его мысли были тихими и жалобными, - Нельзя… Вылезай!» «Извини, малыш, - голос старика прозвучал горько, - Но не могу. Это… эти слишком глубоко впились в мое старое тело, чтобы удержать в нем жизнь. Если я попытаюсь сейчас их оторвать, то просто погибну». «Ну хотя бы попытайся! – молодой прыгун понимал, что требование его жестоко, даже эгоистично, но ничего не мог с собой поделать – страх был сильнее, - Ведь только ты… только мы с тобой!..» «Да, младший. Только мы с тобой, - с какой-то странной отрешенностью сказал старик, как будто речь шла не о его народе, а чем-то столь же далеком, как небо, - Только ты. А если сдашься и ты – выходит, не уцелел никто». «Полуух!» «Я знаю, малыш. Мне тоже». «Но тогда зачем? Зачем ты это сделал?!» «Потому что хотел дать тебе шанс, пусть даже самый невесомый, - старый прыгун повернул голову и посмотрел на него своими мерцающими глазами, - Шанс тому единственному из нас, что еще не стал похож на Быстрого. Что еще, быть может, научится смотреть в глаза Дальних…» «Дальних? Но ведь они!..» «Я знаю, - старик мысленно улыбнулся ему, - Но ведь они все равно прекрасны, не правда ли?» «Ну… наверное. Немного. Я… не успел их хорошо рассмотреть». «А я частенько ими любовался, - беззаботно признался висящий вниз головой прыгун, как будто они вдвоем не находились неизвестно где, возможно, в паре щетинок от гибели, а мирно беседовали в родном гнезде, - Ведь они недостижимы, а потому удивительны, и мне всегда хотелось забраться повыше, чтобы достать хоть одну… но – увы! – и вновь в его тоне вина смешалась с извиняющейся усмешкой, - видно, я уже стар для подобного. И теперь должен отдохнуть». «Полуух!» «Послушай меня, - в тоне Полууха звучала непреодолимая сила, и младший невольно сдержал негодующее верещание, - Слушай внимательно. Ты мне уже ничем не поможешь. Я стар… Я очень стар. Я прожил замечательную жизнь, и пусть не всем и не всегда был доволен, мне, в общем-то, не о чем сожалеть. Единственное, что я сейчас хочу – это уйти без страданий, и, младший… я покажусь тебе невиданным эгоистом, но прошу тебя – сделай это. Для меня». «Полуух…» «Младший, - хоть он и не мог его видеть, эти проницательные, но в самом деле – такие усталые глаза смотрели точно на него, - Пожалуйста. Это моя первая и последняя к тебе просьба. Сделай это». «Я… я не смогу… Я слабый. Я не справлюсь один, Полуух!» «Глупый ты, а не слабый, - уже еле слышно прошептал тот – в отсутствие слизи «корни» его пуповин засыхали, а с ними угасала и искра его чуть теплящейся жизни, - Ты сильнее нас всех… Ты еще жив – разве этого мало? – и, в последний раз потревожив сознание, раздалась его мольба, - Младший, брат мой… я немногое прошу». Младший знал. И когда, обессилев, Полуух откинул голову, открывая не защищенное тонкой броней горло – он знал также, что этой последней просьбой обязан тому, что на свободе. Конечно, старый прыгун вовсе не был святым, и, расшевелившись в мешке, из которого явно уже не мог вылезти, преследовал не одну лишь благую цель... но, по правде говоря, просьбу он и впрямь высказал нехитрую. И когда мелкие, но острые зубки все же сомкнулись на обнаженном горле – затухающее сознание еще успело послать в ответ слабую улыбку.* * * * *
Несмотря на тот факт, что, согласно заповедям Ди-Ул, протоссы не имели права показываться на глаза меньшим расам, это вовсе не мешало их небольшому экспедиционному флоту удерживать высокую орбиту над одной из обитаемых планет сектора терранов, и хотя сейчас высший храмовник, командующий флотилией из единственного материнского корабля и нескольких разведчиков, не был, как обычно, занят непосредственным наблюдением за разрастающейся колонией на пропыленной равнине внизу, разум его беспрепятственно блуждал в космосе, прислушиваясь то к тихому шепоту пилотов, то к едва различимой ряби, доносящейся с планеты землян… …то к странному, шелестящему биению чужих мыслей, уже не в первый раз заставлявших его с трудом, но продолжать медитацию, изо всех сил пытаясь определить источник. На этот раз ему везло – мысли звучали отчетливее, чем обычно, да и содержание их стало более внятным, хотя многоопытному протоссу по-прежнему стоило немалых трудов удержать эту зыбкую связь, одновременно не давая ей в очередной раз взорвать ему голову приступом непонятной боли. Он понимал, что дело тут вовсе не в недостаточной концентрации и не в собственном неумении, а, скорее, в совершенной непохожести соприкасающихся разумов, однако это знание не мешало ему всякий раз ощущать нешуточное раздражение – и возрастающее любопытство по отношению к этим загадочным мыслям. Вот они затрепетали сильнее – от страха? Или ярости?.. – и храмовник максимально расширил свое восприятие, надеясь нащупать источник. Где-то неподалеку… Возможно, одна из планет… хотя нет, едва ли – обычно плотная атмосфера являлась надежным барьером для слабых мыслей, а эти и так звучали чуть слышно. Астероиды? Или, быть может, космическая станция терранов? Вопросы, сплошные вопросы… А единственная зацепка – лишь эта призрачная ткань чужого разума, способного разве что на отрывочные образы, кусочки единой мозаики, в которых едва ли можно было рассмотреть что-то определенное. Ощущение темноты и замкнутости пространства. Холод, пробирающий до костей. Слабый ток воздуха. И запах – теплый, гнилостный, чуть сладковатый, вызывающий дрожь и желание оказаться как можно дальше! Слишком много вопросов. Слишком мало ответов. Опасность?.. Маловероятно. Конечно, разумнее было бы делать такие выводы, находясь во главе целой боевой флотилии, но все же храмовник искренне сомневался, что… что бы оно ни было – может представлять для них угрозу. Слишком неясны были эти мысли, слишком обрывочны и запутанны – как если бы принадлежали больному или ребенку – к тому же, в них не ощущалась агрессия – лишь обреченность, смешанная с давящим чувством одиночества. Это и впрямь был ребенок – маленький, испуганный ребенок, лишившийся поддержки сородичей, и на какое-то мгновение старый протосс ощутил искреннюю жалость… но потом усилием воли заставил эмоции отойти на второй план, после чего вновь потянулся к этому юному созданию. Что-то в окружении детеныша его беспокоило, и он не собирался отказываться от драгоценного знания ради сомнительной жалости к обреченному малышу. Вдали от дома и от семьи тот все равно долго не протянул бы, поэтому храмовник собирался сделать так, чтобы, по крайней мере, его смерть не была напрасной. Он должен был узнать правду!.. И, как бы неприятно ему ни было, ради безопасности своего народа он вполне готов был пожертвовать этим невинным существом, никогда в жизни не сделавшим ему ничего дурного. Заплатить одной жизнью за то, чтобы миллиарды других выжили, чтобы где-то на далеком Айуре его соплеменники спокойно спали, зная, что он защищает их в космосе… что он готов по локоть вымарать руки в крови, только бы им не пришлось с ней соприкоснуться. Он понимал это. И хотя официально целью его миссии было лишь наблюдение – недаром даже «исследовательские» материнские корабли были оснащены мощными боевыми орудиями, в любой момент готовыми уничтожить эскадрилью кораблей противника или превратить в безжизненный ад целую планету. Он понимал. И… принимал это. Ибо бери на себя ответственность за совершаемые тобой поступки – или лучше не вмешивайся. Таков был путь протоссов.* * * * *
Раздался негромкий щелчок – и в следующий миг металлический голос нарушил сонную тишину станции какофонией звуков, не несущих ни мыслей, ни смысла… но маленькому прыгуну было уже все равно – истощенный и измученный, он тихо сполз на пол, свернувшись клубком и закрыв глаза. Он больше не чувствовал его присутствия. Не было того, кто столь упорно звал его за собой, повторяя: «Иди вперед». Он смутно помнил, как оказался здесь, в этом тесном помещении, больше похожем на пещеру-кладовку в родном гнезде. Память раскололась на кусочки, как пересохшая соляная корочка на шкурке, и ему с трудом удавалось выцарапать из нее отдельные моменты: разорванное горло Полууха, солоноватая жидкость на языке, темнота и холод, голос в голове… голос, зовущий вперед, голос, который должен был принадлежать кому-то из его родных, кому-то, кто, как он думал… «…вперед». И маленький прыгун, вздрогнув, широко раскрыл глаза. «Иди вперед». Младший прижал уши. Кто… кто зовет его? Ведь не осталось… некому больше звать! «Иди… иди же». И все-таки… если не осталось… то чей это голос? Неужели… Полуух ошибся? Может быть, кто-то все-таки уцелел?.. «Иди вперед». Да… да, так и должно быть! Должен был кто-то выжить! Они ведь старшие… сильнее, опытнее, чем он сам! Так неужели они все просто сдались бы?! «Иди вперед!» «Иду! Я… иду! – послал он вперед отчаянную мысль, - Иду! Только подожди меня… не уходи!» И он шел. Протискиваясь в узкие щели, скатываясь по наклонным участкам этого казавшегося бесконечным ледяного коридора, оставляя на иззубренных стенах пятна собственной крови, но не чувствуя боли… шел, потому что голос в голове, что звал его за собой, был слабым и неровным, как у больного… как у того, кому была нужна его помощь! Вслед за этим голосом он, взъерошенный и перепуганный, бежал по отмеченным клочьями слизи коридорам, слыша сонное щелканье и поскрипывание невидимых врагов, пробирался через целые отсеки, целиком покрытые живой пульсирующей оболочкой и мало что не прыгал по головам скрывавшихся под ней зергов – хотя последние не обращали на него ровно никакого внимания, и даже его невидимый поводырь заметил эту странность, пробормотав что-то вроде «твои мысли слишком тихо звучат»… Он вел его за собой, уверенно и спокойно, точно слепого малыша, и младший покорно ковылял вперед, задыхаясь от усталости и оскальзываясь на растекающейся под лапами слизи, но не останавливаясь – лишь бы дойти! Лишь бы найти! Лишь бы поверить, что он и в самом деле не последний из рода… …А теперь он лежал здесь, обессилевший и жалкий детеныш соляного прыгуна, не способный не то, что бежать – даже подняться на лапы, и вязкая розоватая пена покрывала уголки его пасти, а с каждым вдохом в легких что-то надрывно хлюпало, заставляя тонкий хоботок свивался кольцом от боли. Лежал в абсолютной тишине – едва он сумел, навалившись всем своим весом, опустить вниз ту тяжелую красную штуковину, как «его» присутствие исчезло из головы, сменившись давящей пустотой, в которой гасли имена и образы, исчезали звуки, растворялась память… и плотная тьма сгущалась вокруг умирающего разума, тьма, в которой уже не будет видно крохотных огоньков Дальних глаз. Интересно, а так ли они прекрасны, как говорил Полуух?.. Он снова был в далеком детстве – едва прозревший детеныш, наслушавшийся рассказов старой няньки о первом Дальнем, что некогда любил, но почему-то оказался проклят, и после смерти, вместо того, чтобы разделить тело и душу с другими из своего гнезда, превратился в безучастный огонек на бездонной утробе неба. И снова он, спотыкаясь, выбрался из родной пещерки, из-под теплого бока задремавшей опекунши, и неуклюже заковылял по еще не знакомым коридорам – далеко-далеко вперед, и вверх, и снова вверх… пока не выбрался в когда-то обрушившийся коридор, превратившийся в узкую каменную расщелину, дно которой терялось во влажной тьме, а потолком… потолком служило огромное, теплое, сиреневато-красное-чудесное, в котором едва угадывались меркнущие белые точки Дальних… Это – Дальние? Те проклятые, позор своего рода, что не нашли в себе отваги уйти, когда настало время уходить, и теперь обречены вечно блуждать в пустоте, присматривая за теми, кто остался внизу?.. Те, кто вечно зовет их с недосягаемой высоты, бессловесные и безутешные, и манят, и плачут в обволакивающей разум тишине?.. Тогда – ему впервые стало их по-настоящему жаль. И когда запыхавшаяся нянька отыскала его, ей даже не хватило духу хорошенько взгреть непоседу, что сидел на краю каменного «языка» и тихонько выл, запрокинув мордочку к гаснущим огонькам. Ведь они были такие красивые! Такие красивые! И такие… одинокие. «…я не буду просить у тебя прощения». Негромкий голос коснулся его мыслей, выдернув из круговорота воспоминаний, и, сухой и лишенный особого тепла, он, тем не менее, вернул угасающему разуму подобие целостности – во всяком случае, младший сумел прийти в себя настолько, чтобы узнать его. И бессильно оскалиться в ответ. «Хотя, судя по всему, тебе и не нужны мои извинения, - продолжил голос, в котором чувствовались горечь, может, даже некое сочувствие – но не сожаление, - Я сделал то, что должен был сделать. Пойми это…» «Пойми, младший, - один из старейшин гнезда, пристально посмотрел на малыша, и хотя древний прыгун был слаб и уже почти слеп, тот все равно пригнулся к земле, ощущая давление его сильных, уверенных мыслей, - Утренний сделал свой выбор. Пожалуй, это, в какой-то мере, и наша вина, - эта его фраза прозвучала несколько недовольно, - Мы слишком мягко относились к его причудам – и вот до чего это довело. Ты понимаешь меня?» «Да, старший», - еле слышно ответил тот, дрожа всей шкуркой. «Ты же не хочешь, чтобы твой отец стал Дальним?» «Нет… Нет, нет, конечно нет!» «Тогда иди», - кончик длинного хвоста легонько дотронулся до прижатых ушей, и детеныш, волчком развернувшись на месте, выскочил прочь, в тишину и темень коридоров родного гнезда, что внезапно показались ему мрачной ловушкой, полной страха и зловещих теней… Отец, отец! Зачем? Зачем ты ушел?! Нельзя выжить одному! Нельзя оставаться одному! Почему не послушал?!.. «Потому что только там я услышу среди их песен голос твоей мамы…» И когда на следующем рассвете усталые, мрачные, но удовлетворенные охотники вернулись с ночной вылазки – младший, против обыкновения, не стал их встречать, а маленький кусочек принесенного ему мяса стыдливо закопал в собственной подстилке. Он понимал, что, узнай об этом старейшины, его ждет суровый выговор, но ничего не мог поделать. Потому что знал, что, даже если съест кусочек своего отца – отец все равно уже никогда не будет рядом. Отца уже забрали к себе Дальние… Интересно – встретился ли он там с мамой? «Я… никогда… не пойму, - думать было трудно, но он должен был – должен! – сказать это, пока еще мог, - Я… не просил… не хотел… все умерли! Все! Никого не осталось! Не к кому идти! Зачем?.. Зачем они умерли?!» «К сожалению, гибель твоей семьи может считаться лишь досадной сопутствующей потерей, - голос стал еще отстраненней, будто говорящему было неприятно это признавать, и под маской небрежности он старался спрятать свои истинные чувства, - Мы лишь начинаем познавать природу зергов – так называют себя существа, которые вас захватили – но спешу тебя заверить, что эти твари настолько опасны, что любые потери при их уничтожении считаются допустимыми». «Ради этого… вы убиваете? – прыгун с трудом приподнял пленки век, и его невидящие глаза уставились куда-то в пустоту, точно надеясь пробиться сквозь сумерки, вновь начавшие окутывать его разум, - Ради того, что считаете необходимым их уничтожить? Убиваете ради того, чтобы убить?!» «Нет, - голос стал немного мягче, - ради того, чтобы жить». «Я все равно… не понимаю». Голос не ответил. Просто прикоснулся вновь. Долго, почти нежно – так мог бы коснуться его отец, вернувшийся с охотничьей вылазки. И хотя этот контакт завершился ослепляющей вспышкой боли, заставившей прыгуна в агонии забиться на полу, разбрызгивая вокруг капельки крови – на какое-то мгновение он все же смог почувствовать… почувствовать нечто, что напомнило ему телепатическую связь внутри патрульной группы Быстрого, или неразрывные узы, связывавшие кровных родственников внутри одного гнезда, но гораздо, гораздо шире – настоящую переливающуюся сеть, паутину из света, бескрайнюю, как само небо, усыпанную тысячами тысяч сверкающих разноцветных огоньков. И каждый из них горел по-своему, но ни один не был одинок, и каждый знал, что, в горе или в радости, его примут и поймут, потому что он – часть целого, а целое – часть его самого, и в единой картине не видно отдельных цветов, но в целом она составляет прекрасное целое, а потому не так уж важно, кто умрет, кто останется – ведь, пока нерушимо все полотно… «Ради… этого?» «Да», - последовал простой и честный ответ. Во всяком случае, настолько честный, насколько вообще можно было от него ожидать. «Ради того, чтобы…» «Да». «Тогда… понимаю». «Правда?» «Ради семьи… Я бы тоже убил… Но я слаб. Не умею. И… я боюсь». «Ты храбрее многих из тех, кого я знал, - после недолгой паузы сказал голос, и в нем звучало нечто похожее на… уважение? Одобрение? – Благодаря тебе мы нашли это место, и теперь угроза зергов не распространится дальше. Мне…» «Я… не буду… прощать тебя, - прыгун устало прикрыл глаза, отдыхая как после долгой пробежки – он и в самом деле чувствовал себя так, словно всю ночь вместе с сородичами носился по соляной равнине, - Я понимаю, зачем ты это делаешь… но не могу… простить. Я устал… И хочу спать. И… - он ненадолго замолчал, но потом все же довел мысль до конца, - можно мне попросить тебя?» «Если смогу выполнить – выполню». «Хорошо, - младший прикрыл глаза, - Я… просто… - и, закашлявшись, он приподнялся, выплевывая на пол кусочки свернувшейся крови, - я уже не смогу… сделай так еще раз. Только… только… покажи мне…» Он знал, что, скорее всего, это его убьет. Тьма накатывала волнами, как густая липкая жижа, заполонившая всю эту пещеру-без-конца, безымянную могилу его семьи, и требовалось совсем немного, чтобы этот прилив стал неудержимым, так что уж лучше было дотла сгореть в безумной вспышке боли, чем вечность тонуть в зловонной грязи… «Когда-нибудь… я тоже стану Дальним». «Не говори так… Отец!» «Почему? Потому, что старейшины не позволяют? Потому, что считают Дальних проклятыми, не достойными нас сородичами? Чем же они отличаются от нас, маленький? Была ли недостойной твоя мать? А мой отец? А я сам? Почему же их называют презренными – тех, кто решил проложить собственный путь, не воспользовавшись уже существующей тропой?.. Почему любой, кто сделает шаг в сторону, становится изгоем?!» - последнюю мысль он почти проревел, после чего, внезапно вскочив на лапы, бросился навстречу раскинувшемуся над ними звездному небу, словно пытаясь слиться с ним в единое целое. Он долго стоял там, неподвижный и безмолвный, а когда оглянулся, его обычно безмятежные глаза пылали незнакомым светом. «Я стану Дальним, – и он вскинул голову, в каком-то удивительном, бессильно-торжествующем жесте, что отпечатался в памяти младшего, как огненный след небесного камня, - Я стану им, потому что не хочу больше топтать знакомую дорогу к пересохшему источнику. И если ради этого мне придется назваться проклятым – что ж, за все приходится платить. Но ведь знаешь, - Утренний наклонился, свернув хвост кольцом, и тепло взглянул на своего трусишку-сына, - трудно только поначалу. Может быть, когда-нибудь и ты поймешь». И за мгновение до того, как орудия материнского корабля превратили всю зараженную зергами станцию в зыбкое облако космической пыли – сознание умирающего прыгуна еще успело взорваться мириадами огней, а дух воспарил в мерцающую высь, увлекаемый приветственным хором голосов, что манили его за собой, и звали, и звали – а он больше не видел смысла им сопротивляться… Тогда он вспомнил последние слова отца. И улыбнулся. «Отец… Я иду к тебе! Я уже иду!..»* * * * *
Несмотря на тот факт, что официально в Войне Зергов на поле битвы сошлись всего три народа – кто знает, сколько было еще безымянных существ, которых сожрало безжалостное горнило войны? Сколько планет было уничтожено ядерными ударами терранов, поглощено яростью Роя, расплавлено ионными орудиями протоссов? Сколько жизней, никогда не ведавших о материях столь возвышенных, как благо Галактики и судьба живого, были стерты со страниц истории, потому что в этой битве оказались между молотом и наковальней?.. Цена мира высока, а когда кругом кипят сражения – не каждому из нас она оказывается по карману. Ибо порой, стоя на перекрестке путей, всей смелости Вселенной может оказаться не достаточно для того, чтобы решиться сойти с проторенной дороги войны и сделать один-единственный шаг в сторону…Конец.