Отзвуки

      Несмотря на то, что его заперли, как взбесившегося пса, Фарлонг чувствовал давно позабытый, выкинутый куда-то на задворки внутренний покой. Он потерял счёт времени, когда пришёл в Невервинтер с проклятым осколком, поэтому не знал даже приблизительно, сколько уже прошло с тех пор — два года, три или все пять. Зато молчать разрешалось хоть сутками напролёт, чем он, конечно, вовсю пользовался.       Покой прерывался каждые три дня, когда дверь распахивалась, приглашая ослепительно яркий свет и двоих конвоиров в серебряных плащах. Без разговоров и церемоний его подхватывали под руки и силком тащили по коридорам к храму Илматера, не интересуясь, хочет ли великий герой Невервинтера идти самостоятельно.       Он видел те же стены раньше, когда улепётывал из ловушки Гариуса в тронном зале — помнится, тогда он знатно набил карманы фамильным золотом Нашеров, даже подсвечник, заткнутый за пояс, как родной уместился за складками мантии. По возвращении Нишка завистливо складывала руки на груди и дёргала кончиком хвоста, а он так и не показал, где сокровища спрятаны. Должно быть, сейчас она бы уже не стремилась лезть под замок Невер, ибо во чреве его спрятано проклятое золото. Фарлонг знал достаточно, видел корону из листьев на голове Нашера и его свиту, жадную до крови.       В тюрьму попадали за куда меньшее преступление. Герой вернулся обратно, но уже в качестве пленника. Какая ирония.       — Как успехи, мой мальчик?       Фарлонг без интереса оглядел жреца Илматера, имя которого даже не потрудился запомнить, и пожал плечами. Фамильярное обращение выбешивало, — какой он, к демонам, «мальчик»?! — и его мучитель прекрасно знал об этом, надавливая на эмоции, точно на едва зажившую рану, прощупывая, какой Фарлонг пришёл к нему сегодня, сколько гноя готов вылить.       — Вы о той чуши про покаяние, отречение и возвращение к Тиру? Я был слишком занят в своих шикарных апартаментах, простите.       Тяжёлый вздох был ему ответом. Только некромант мог так явственно чувствовать, как сочувствующий, солидарный с изломанным божеством взгляд жреца направился прямиком в душу, прожёг лицо огненной иглой сквозь кость, до беззащитного мозга. Фарлонг поморщился, но не разразился бранью, как в прошлые разы — к несовместимости ауры можно и привыкнуть. Спать на земле и питаться хлебцами, похожими на подошвы, привык же.       — Всё ещё видишь своих друзей?       Зря только дал слабину, всего раз откровенничать начал, о чём пожалел практически мгновенно. Точно грех перед богом, заглаживал он оброненную искренность — наверняка же опять сыграли на нём шутки ауры и Илматера, хоть тот весельчак похлеще Касавира…       — Нет, ведь ко мне посетители не захаживают, — Фарлонг провёл рукой по щетинистому подбородку и приподнял брови, переводя взгляд, будто вспомнил самую главную деталь. — Потому что никто не знает, где я!       Ему говорили, что это везение — попасть в подземелья замка, а не прямиком на плаху; дань подвигам и благодарность Нашера за спасение Берега Мечей от Великого Зла, все дела, но стоило поднять парочку мертвецов не первой свежести, поколдовать над плотью, как Серебряные плащи, которые салютовали ему в крепости, накинулись толпой и скрутили. Какое они имели право вообще? Это его друзья, а значит, он волен поступать с ними, как пожелает. Некоторые даже поклялись служить ему вечно. Вечно — значит, даже после смерти, глупый Нашер!       — Пойми, я хочу помочь, чтобы ты не страдал, мой мальчик.       Так и тянуло спросить, сколько мальчиков-служек и прихожан, больных и калеченых прошло через жреца, скольким из них он заглядывал в глаза и представлял сидящими подле него, согнутыми в поясе и коленопреклоненными перед задранной мантией — Фарлонг просто уверен, что он заходил достаточно далеко, чтобы самому гореть или вечно слабости плоти у Илматера отмаливать. Тьма услужливо подкидывала короткие образы из чужой головы — будто кусочки от ауры отщепляла, которые ей роднее, — шептала и скалилась, взирая на жреца, совершенно уверенного, что в стенах храма он в безопасности.       Фарлонг усмехнулся, уловив какие-то притязания и на свой счёт — что-то совершенно извращённое, даже на грани его понимания.       — Ваш «мальчик» не страдает, не волнуйтесь.       …Разве что в первые часы заточения, когда ему сказали, что «чудовище» упокоено и похоронено с почестями всех богов, которых чтили его друзья. Расколоть их так и не вышло, поэтому закопали сплетённые магией тела вместе в братской могиле. Они всегда были единым целым, но — вместе с ним. Без него колдовство не разбить, но разве жрецу стоит знать об этом?       Голем не был идеальным, но однозначно дорог сердцу. Только Фарлонг любил достаточно, чтобы после нескольких лет скитаний по чужой земле вернуться домой, к месту, где всё решилось, и найти своих друзей всё там же, ожидающими его под обломками. Болота сохраняли их плоть нетронутой, но воздух рвал на части так, что мясо соскальзывало с кости. Он ловил ее руками и выл, пропуская сквозь пальцы своё прошлое, Тира и блестящее золото Нашера. Следом слетала вся грязь и ложь, но ничто — всегда темнота, черная бездна. Он не виноват, что боги нарисовали её такой.       Возможно, жрец прав, и Фарлонг действительно лишился разума, но может ли у безумца так ровно биться сердце? Чем он стал? Ясно лишь, что никем — и одновременно всем. Он выжжен до основания, но до сих пор почему-то дышал, слышал чьё-то дыхание.       — Ты окажешься на Стене Неверующих с предателями и клятвопреступниками, если не одумаешься…       Как верить, если само это слово погибло? Не всё подвластно некроманту, увы — есть вещи, которые никто вернуть к жизни не в силах. Фарлонг не горевал, не стоял на месте, бежал обратно, хотел верить, но шанса не получил. Каждый путешественник знает, что лишний груз тянет в могилу. Только грабить нечего: в карманах были лишь камни, которые он благополучно выбросил — не признаешь в них уже золото.       Фарлонг с любопытством играл в гляделки со жрецом Илматера и ставил на кон остатки своей души на то, что истинная верность не может быть предательством. Расправив плечи, точно хозяин храма, он широко улыбнулся.       — Там не так плохо, как кажется. Вам понравится.