Отзвуки

Дни в Западной Гавани протекают точно в сонном мареве, не отличаясь друг от друга. Бивил ёжится, хотя вечерний холод ещё не лютует, и скрывается в уюте родного дома. Мать выглядывает из кухни, чтобы спросить, как прошёл день. — Нормально, — бормочет Бивил, завершая ежедневный ритуал. Младшие давно поужинали — судя по приглушённым голосам, они играют в своей комнате. Перед дверью лежат Локе и Овцерез, однако, стоит ему приблизиться, псы открывают глаза и приветливо машут хвостами. Нашер, семейный любимец, крутится рядом с матерью, больше напоминая щенка, чем суровую сторожевую собаку. Тишина смердит старыми ранами. Всего несколько месяцев назад Бивил лишился прошлой жизни: Эми погибла, Кэрол ушла и больше не вернулась, а в доме Старлингов навечно поселился страх. Теперь каждый знает, как хрупко на самом деле благополучие. Если раньше мать уверенно ждала Лорна, то теперь всё больше погружается в апатию, поглядывая на входную дверь. Холод застаёт Бивила в спальне перед отходом ко сну, поэтому слабость не кажется подозрительной. Только в комнате душно, будто что-то постепенно выкачивает воздух — наверное, следует открыть заслонку и выпустить жар, но лень не позволяет даже чуть приподняться. В очаге потрескивает полено, потихоньку убаюкивая едва вспыхнувшую тревожность; Бивил переворачивается, прикрывает глаза, блаженно выдыхает, наслаждаясь долгожданным покоем… …и просыпается уже мёртвым. В окно глядит тьма, ни звука не доносится снаружи. Он раздосадованно надувает губы, уже намереваясь снова прикрыть глаза, но распрямляется, когда сквозь идеально тяжёлую тишину доносится чей-то шёпот. Голос кажется незнакомым и родным одновременно, глубоким и властным — он заставляет двигаться, хотя с недосыпа темнеет в глазах. Бивил подчиняется. Половицы под ногами не скрипят от каждого шага, да и новая лестница не стонет от усадки. Дом будто умер, исчезли шорохи, но Бивил таких мелочей не замечает: в растерянности он бродит по коридору, ощущая необъяснимое чувство какой-то потери и ничего конкретного не припоминая, затем как обычно переходит к любимой тактике отрицания, которая раздражает… как её там зовут? Сдвинутые брови отражают работу мысли, но под черепом зияет пустота — ничего нового для старины Бивила. Он задумчиво почёсывает шею, увлекается и уже скребёт предплечье, руку, пытаясь добраться до источника навязчивого зуда. В тишину вклинивается тоскливый вой — будто в унисон его мечущимся мыслям. Бивил шагает за порог, и псы бледными тенями тянутся следом. Западная Гавань кажется пустой, однако голос наполняет её смыслом, которого не было доселе, ведь смерть, по сути, — лишь другая сторона жизни. Каждый из них мертвец с рождения; и пока набитую мясом оболочку без предназначения точат яд времени и гниль, Король Теней предлагает им соблазнительную вечность, о которой мечтает каждый смертный. Зуд грызёт кости где-то глубоко внутри, но кожа и плоть — явление временное. Ногти и зубы идут в ход, рот заполняет собственный гнилостный вкус, и под слоем красной, желейной массы Бивил видит черноту — свою истинную суть. Спазм проталкивает склизкий кусок по горлу; плоть на разорванной руке висит лоскутами, и псы помогают от неё избавиться. Их покой в тишине вечности нарушает очередное вторжение. Воспоминание ещё слишком яркое, поэтому чёрные тени реагируют быстро. Голос твердит Бивилу, что потерянное нужно возвращать силой: тогда рядом снова будут те, кого он так ждёт, и страх потери навеки умрёт. Рядом мама и младшие — одним прыжком брат запрыгивает на плечи великана в сверкающих латах и вгрызается в незащищённую шею. Локе с Овцерезом работают слаженно, снова мастерски загоняя дварфа в ловушку, а Нашер делает смертельный выпад со спины; слышится хруст. Бивил же безошибочно находит потерянное и зажимает в объятиях — теперь уже навсегда. — Кэрол, — вместе со звуком рвётся из горла стоялая вода Мерделейна, — я так тебя ждал… Она бьётся под разбухшим, гниющим телом, вопит, как чужая, и пахнет так же — сухим равнодушием. Точно тень, Бивил поглощает утраченное, лакает горячую кровь почерневшим языком и рвёт края раны, пытаясь достать то, что поёт внутри пронзительно-резко. Осколки виной всему: его одиночеству, смертям, отчуждению и страху — разве Кэрол не хочет избавиться от этой тяжести? Токи крови в нём спокойны, как и сердце, что уже не помнит обиды — только любовь. Содранные до костей пальцы гладят ещё тёплую кожу и слипшиеся волосы, баюкают содрогающееся тело, пока тишина вновь укрывает их пологом. Скоро Кэрол уснёт — а когда откроет глаза, всё станет как прежде. На вечность у Бивила грандиозные планы. Глупость всё это — приключения, спасение мира; сказки лишь туманят рассудок и кличут беду. Бивил рад, что Кэрол вернулась, и трётся о неё, как щенок. Две тени сольются в одну, так что плоть ей отныне ни к чему: голодный рык псов последний раз нарушает тишину.