Топить, топить и утопиться

В четверг они скинулись на ленту и заклеили окно. Особого эффекта от этого Курамочи так и не почувствовал. Зима вообще самый неприятный сезон, а когда она оказывается холоднее обычного, переживать её ещё сложнее. Круглосуточно Курамочи чувствовал себя в холодильнике. А если поточнее, — в морозилке. Из-за этого он подолгу задерживался в ванной и спал полностью одетый, и единственное, пожалуй, что смягчало ситуацию, это осознание того, что он не один такой. Впрочем, Савамура как раз-таки спокойно переживал холод. Умом Курамочи понимал, что это скорее всего из-за того, что Эйджун приехал из деревни и об отоплении вообще никогда не слышал. Он, как морж, переживал самые холодные ночи, и сравниться с ним мог только Фуруя, который и днём ходил в одной форме и не понимал, почему на него оглядываются. На интуитивном же уровне Курамочи воспринимал это скорее, как доказательство того, что внутри Эйджуна непрерывно работает теплоэнергогенератор. Вот и сейчас он спал, сбросив с себя одеяло, которое прикрывало лишь одну ногу, как будто хотел помереть от переохлаждения. Курамочи же из-под одеяла даже нос не хотел высовывать, и счастливое сопение с нижней полки буквально выводило его из себя. Он даже в носках подолгу не мог согреться, и, ночь от ночи наблюдая за этой картиной, постепенно приходил к выводу, что Эйджун либо рано или поздно простудится, либо окончательно взорвёт Курамочи мозг своим организмом, который точно не работал по человеческим законам. А по каким законам, он старался не задумываться. И руки у него как-то неправильно гнулись, и с мыслями было что-то не так, и улыбался он всегда слишком искренне, и вообще. Порой Курамочи смотрел на Савамуру и задумывался, а человек ли он? Не в плохом смысле, а скорее от удивления, что таких людей никогда до этого не встречал. Его чрезмерная открытость порой наводила на мысли, что он вообще не в Японии вырос. И когда встречаешь такого человека, невольно начинаешь чувствовать ответственность за его мысли и его отношение, которые по сути никак от тебя не зависят. А принимать за что-то ответственность никто не любит. Такое восприятие вещей, как у Эйджуна, уходит, когда взрослеешь, и судя по всему, Савамура просто ещё не вырос. Однако, Курамочи совершенно не хотел принимать участие в этом взрослении. В первую очередь, потому что, как человек, переживший нечто подобное, не хотел становиться тем, кто в прошлом причинял боль ему самому. А во-вторых, потому что в его по-детски наивные убеждения хотелось верить. Люди взрослеют, но в них остаётся частичка того ребёнка, который искренне верил, что мир — это хорошее место. И рядом с такими людьми, как Эйджун, продолжало казаться, что это так и есть. Рано или поздно человек разочаровывается в мире, который его окружает. Или скорее неожиданно осознаёт, что «мир», который он видел, был лишь его иллюзией, и настоящий мир от этой иллюзии совершенно отличается. То, что это разочарование не настигло Савамуру раньше, Курамочи считал чистым везением. Наверное, если бы это произошло, он бы так и не познакомился с ним. Наверное, это был бы совершенно другой человек, в котором настоящего Савамуру и не разглядеть. Иногда он задумывался, что же произойдёт, когда для Эйджуна всё-таки наступит этот момент разочарования. Станет ли он человеком, который потеряет смысл жизни и больше не будет пытаться его отыскать, или станет одним из тех людей, которые говорят: «Жизнь то ещё дерьмо, но это не значит, что я собираюсь в нём барахтаться»? Когда у Савамуры был йипс, Курамочи было подумал, что это тот самый момент, но всё наладилось, и Эйджун вёл себя так, будто это прошло для него незаметно. Но изменились его мысли, и на каком-то интуитивном уровне Курамочи это почувствовал. Он стал совершенно по-другому относиться к тому, что происходит, потому что, наверное, впервые в жизни осознал, как легко всё потерять. В те тяжёлые дни Курамочи вдруг задумался, как много в самом деле для него значило это раздражающе позитивное поведение. Не Савамура, как человек, а сам факт того, что в этом мире может существовать такой человек, как Савамура. И когда всё наладилось, он радовался за Эйджуна лишь частично. В своей сути это не было радостью, скорее подкреплением той детской веры в человечество. Потому что, если разочарование касается жизни в целом, хочется верить, что ты в чём-то не прав. Это мировоззрение казалось таким же нереальным, как и способность спать в такую погоду без одеяла. Но, если задуматься, именно это и притягивало к Савамуре множество людей. Порой Курамочи хотелось попасть в его голову и увидеть мир его глазами. Он был уверен, что не застанет там ожидаемой детской иллюзии. Наверное, потому что в некоторые моменты он понимал, что Савамура не так уж наивен, каким кажется на первый взгляд. Возможно, по этой же причине он не хотел скидываться на электрообогреватель. Заклеивание окон — это максимум, что Курамочи смог из него выжать. Конечно, он ещё мог использовать чёрные методы, но что-то совсем не хотелось опускаться до вымогательства. А до накопления нужной суммы самостоятельно зима успела бы закончиться. В прошлом году с Маско-саном они выкупили старый обогреватель у кого-то из третьегодок, но уже через пару недель он сломался. К тому времени самый холодный период закончился, но учитывая то, что после этого прибор отправился на мусорку, покупка была не самая выгодная. А в этом году даже таких предложений не было. Смотря на то, как Савамура ходит по комнате в футболке, Курамочи ёжился от холода. А скручивая его, ловил себя на мысли, что он и вправду очень тёплый. Однажды дед приволок домой кота. Йоичи тогда ещё даже в школу не ходил, но кота не забыл. Он был страшным, с грязной запутанной шерстью и слезящимися глазами. Дед его отмыл и откормил ему такое пузо, что потом тот его по полу волочил. Через несколько лет этот кот от них сбежал. Дед даже впал в депрессию из-за этого. Йоичи тоже было грустно, но он только говорил что-то типа: «Ну, и хорошо, от него было слишком много шерсти!». Он никак не мог вспомнить, какая у кота была кличка, но так и не забыл, как грел в его шерсти руки, когда наступала зима. У них был обогреватель, но Йоичи любил греть руки именно так. В каком-то смысле так было намного теплее. Савамура напоминал ему этого кота. Только пуза у него не было, и шерсть по комнате он не разбрасывал. Да и кот, если вспомнить, был совсем недружелюбным и к людям относился очень высокомерно. И почему только дед подобрал его? Наверное, на этот вопрос так же сложно дать ответ, как и на то, почему Курамочи больше всего нравятся люди, которые больше всего ему не нравятся. Видимо, у деда точно такие же отношения с котами. — Доброе утро, Курамочи-семпай! — И каждое утро начиналось с этого. Курамочи ненавидел это ощущение нежелания вылазить из-под одеяла. Не потому что новый день наступил, а потому что там холодно, чёрт возьми! А Савамура ходит себе по комнате, как будто лето на дворе. Так и хочется его скрутить. Хочешь, не хочешь, а вылезти всё равно придётся. И ещё целый день жить в этом холодильнике. Вечером можно будет полчасика отогреться в ванной и снова закутаться в одеяло, пытаясь заснуть. Смотря заметки о погоде, Курамочи мысленно проклинал её. Ещё неделю ожидалась такая же температура, а он уже чувствовал себя замороженной креветкой. Миюки слёг с простудой, и у Йоичи были ощущения, что его ждёт то же самое, если он что-то не сделает. Под двумя одеялами было очень круто, но не мог же он укутаться в эти одеяла и ходить так днём. А отогреться после таких дней становилось всё сложнее. Даже после ванной он продолжал чувствовать холод, и это ощущение было самым неприятным. — И тебе совсем не холодно? Зайдя в комнату, Савамура снял спортивную кофту, как ни в чём не бывало. — Ну… нет, — сказал он. — Нет, ты точно ненормальный, — заявил Курамочи, который играл в приставку, закутавшись в плед. Плед, кстати, прислала мама, и смеяться над этим фактом было категорически запрещено. Даже Миюки не нарушал этого правила, потому что однажды уже пошутил по поводу мамы Курамочи. Очень зря. — Но разве холодно? — пожал плечами Савамура. Он подошёл к термометру, который висел у двери, увидел там отметку в пятнадцать градусов и продолжил: — Ну, дома иногда было меньше десяти. Вот тогда было холодно. Курамочи оглянул его раздражённо, но ничего не ответил. В любом случае то, что Савамура так спокойно переживает такие температуры, было абсолютно ненормально. Ходит себе, как живая батарея, и ни о чём не подозревает. Прям глубоководная рыба какая-то. Бесит. Чисто из эгоистичных намерений Курамочи очень хотелось его обнять. Эта мысль появилась у него давно, и чем дольше продолжался холод, тем сильнее она его преследовала. Стоило ему взглянуть на Савамуру, как он тут же думал об этом и тут же раздражался. Наверное, потому что это звучало, как что-то неправильное. Миюки-то слёг с простудой, но в голове у Курамочи был собственный Миюки, который намекал на двусмысленность этого предложения не хуже, чем настоящий. Не то, чтобы этот внутренний голос был сильно похож на Миюки, просто говорил так же прямо. Курамочи не очень привык себя обманывать, и может быть, именно поэтому чувствовал себя неловко, когда ставил перед самим собой простой вопрос. «Потому что холодно?» «Только потому что холодно?» «Именно потому что холодно?» Он злился. Наверное, ему сложно было ответить на это честно даже самому себе. Ближе к вечеру, когда он скрутил Савамуру за то, что тот — идиот, Эйджун кричал не из-за боли, а из-за того, что у Курамочи «руки леденющие»! Было по-настоящему весело. Новое орудие пытки. Хотя нет, скорее — способ согреться. У Курамочи было очень странное ощущение, но тепло как будто бы исходило не снаружи, а изнутри. Хоть Савамура и в правду оказался очень тёплым. Может быть, теплее, чем Курамочи мог себе представить. А когда он покраснел и отвёл взгляд, Курамочи показалось, что даже слишком. Он тут же отпустил его, но ещё долгое время ощущал это на себе. В тот вечер плед ему так и не понадобился. Потом начало теплеть. По ощущениям. Термометр застрял на пятнадцати градусах и подниматься, видимо, не собирался, но Курамочи определённо чувствовал, что потеплело. Конечно же, это не было о погоде — погода так не работает. То жаром обдаёт, то в холод бросает, и если бы температура в комнате так быстро менялась, то термометр давно бы взорвался от таких перепадов. И если первоначально, думая о том, чтобы обнять Савамуру, Курамочи искал тепла, то теперь искал чего-то совершенно другого. Эта мысль помогала ему засыпать, потому что благодаря ей он очень быстро отогревался. Не то, чтобы Курамочи не осознавал, что бы это значило, скорее старался не обращать внимания на это осознание. Всё-таки это Бакамура. Глупый Бакамура. И эти чувства были такими же глупыми. В субботу температура поднялась на целых три градуса, но в комнате всё ещё было холодно. Курамочи словил этот взгляд, когда играл в приставку. Савамура, конечно, пытался сделать это тайно, но это же Савамура, у него не было шансов. — Ну чего? — буркнул Йоичи, чувствуя, что раздражается. — Курамочи-семпай, … неужели тебе всё ещё холодно? — спросил Эйджун, подозрительно оглядывая укутанную в плед фигуру. — Ты что, имеешь что-то против этого?! — огрызнулся Курамочи. — Нет! — тут же ответил он. Но взгляд так и остался подозрительным. — Курамочи-семпай, может, ты заболел?.. «Это мне у тебя надо было спрашивать, когда ты в футболке ходил в плюс пятнадцать и не жаловался», — раздражённо подумал тот. — Да не заболел я. Но Савамура не прекратил на него пялиться. По крайней мере, именно так это чувствовал Курамочи — как взгляд, из-под которого хотелось выбраться. Он предупредительно на него оглянулся, но это не возымело эффекта. Но когда он подорвался с места, Савамура вскочил с кровати, заявив: — Ты же меня заразишь! — Да не болею я, идиот! — выпалил Йоичи, приближаясь к нему. Эйджун, может, и хотел сбежать, но не успел, хотя, когда после недолгого сопротивления Курамочи удалось повалить его не кровать, он задумался, хотел ли вообще тот избежать этого. Скорее было похоже, что он специально устроил эту ситуацию. Сопротивлением дохлой рыбы сложно было бы обмануть даже самого Савамуру. — Это ты скоро заболеешь, если продолжишь так ходить, — Курамочи уже его не держал, но чувствовал, что совсем не хочет снимать руки с тёплых запястий. — Курамочи-семпай, у тебя руки-ледышки, наверное, температура поднялась, — негромко заявил Савамура, после чего отвёл взгляд. Немного покраснел и ещё тише продолжил: — Я уверен, что завтра ты сляжешь с простудой. Так что отойди от меня, пожалуйста, а то я тоже заболею. Инициатива, конечно, радовала, но как он посмел так разговаривать с семпаем?! — Бакамура… Чёрта с два ты узнаешь, кто кого заразил! — заявил Курамочи сердито, после чего грубо повернул его лицо к себе и впился в губы. Савамура сделал вид, что сопротивляется. Почему-то было очень приятно осознавать это. Ещё приятнее — прижать его к кровати всем телом, чувствовать, как он мякнет, ощущать его тёплую руку на плече, на шее, на щеке и ещё крепче прижимать к постели другую — не потому что он хочет высвободиться, а потому что хочет именно того, чтобы его сильнее прижали. Отстранившись, Курамочи оглянул его взглядом, после чего сел и полез к Савамуре под футболку. — Говорю же, они холодные! — заявил тот, вздрогнув и попытавшись его остановить. — Ничего, привыкнешь, — усмехнулся Курамочи, явно злорадствуя. Эйджун покраснел и перестал сопротивляться. Для него это звучало скорее как: «Теперь я буду делать с тобой такое постоянно», но до Йоичи это не сразу дошло. Ему вообще было не до этого. Он думал о том, как прикосновение к коже другого человека может вызывать в нём столько ощущений. В таком холоде задрать Савамуре футболку казалось слишком жестоким, но этого и не нужно было. Курамочи ничего не видел, но так отчётливо чувствовал каждый миллиметр его кожи, что начинал терять голову. Втягивающийся под холодными руками живот, линии рёбер, затвердевшие в миг соски, которые он захватил пальцам и начал сжимать. Сильнее. Сильнее. Сильнее. — Больно же! — заявил Эйджун, попытавшись высвободиться. Курамочи приблизился к нему вплотную и угрожающе спросил: — И что ты мне сделаешь? — По правде ему просто хотелось, чтобы Савамура его поцеловал. Вместо этого тот укусил его за губу. Благодаря этому Эйджун освободился, но от пронизывающего взгляда у него мурашки по коже пошли. Однако, уже очень скоро он понял, что это была не злость. Или, по крайней мере, он не считал нужным пугаться лихорадочно трогающих его рук и слишком глубокого поцелуя, от которого кружилась голова и начинало не хватать воздуха. Отстранившись, Курамочи ухмыльнулся и начал: — Бакамура, а ты… Хех, — и не закончив, снова его поцеловал. Чем дольше это продолжалось, тем теплее становилось, и в какой-то момент Курамочи пришёл к мысли, что снять с Савамуры футболку — не такая уж и жестокая идея. Если ему и было немного прохладно, то сейчас — точно нет. Сняв футболку с Эйджуна, он снял и свою и прижался к нему всем телом, продолжая страстно целовать. Оказалось, что буря ощущений возникала не только тогда, когда он прикасался к коже Савамуры, но и в ситуации обратной, так что теперь он чувствовал всё в два раза ярче. Курамочи безумно нравилось чувствовать своим животом его живот, своей грудью — его грудь, своим языком — его язык, вжиматься своими бёдрами в его бёдра и чувствовать его вставший член — своим. Хотелось увидеть в глазах Савамуры смущение и стыд, но Курамочи не находил там ничего такого, будто Эйджун не видел в этом ничего смущающего. Из-за этого ещё больше хотелось снять с него всё прямо здесь и сейчас. Однако, когда Савамура сам полез в его штаны, Курамочи всё-таки немного удивился. — Позволь мне позаботиться об этом, — на полном серьёзе заявил Эйджун. Курамочи не выдержал и рассмеялся ему в шею. Глупость Бакамуры ещё никогда не была такой… Такой. Кто бы мог подумать, что от его глупости можно возбудиться ещё больше. Хотя ладонь, которой он медленно провёл по члену от головки вниз, говоря это, сыграла здесь не последнюю роль. Йоичи потёрся носом о его переносицу и ответил осевшим голосом: — Какой ты у меня инициативный. Савамура вздрогнул, отвернулся и, положив ладонь ему на макушку, неожиданно уткнул в свою шею. Видимо, всё-таки что-то в этой ситуации его смущало. Курамочи хотел допытаться, что именно, но рука на члене очень мешала, путая все мысли. Единственное, на что его хватило, — это улыбка и нежный укус за мочку уха. После чего он провёл ногтем по животу, обвёл пальцем выступающую на боку кость и полез за резинку штанов. Всё-таки ему хотелось смотреть Савамуре в глаза, пока они это делают, но для этого, видимо, его нужно было ещё немного расслабить. С каждым движением ладонь, обхватившая его шею, всё больше ослабевала и, в конце концов, опустилась на плечо. Курамочи прошёлся обеими ладонями по бокам и ягодицам и нетерпеливо спустил Савамуре штаны. После чего прижал его член своим, так и не поняв, от чего больше потемнело в глазах, от самого этого движения или от того, как у Эйджуна сбилось дыхание в этот момент. Он снова посмотрел ему в глаза. В этот раз Савамура не пытался от этого увернуться. — Давай я, — сказал Курамочи, обхватив оба члена и нежно поцеловав его в губы. Эйджун опустил руку на его талию и ещё ближе прижал к себе, отчего перед глазами совсем потемнело. В конце концов, смотрит ли он в глаза Савамуре или нет, теперь не имело никакого значения, потому что единственное, что осталось в поле зрения, Курамочи видел не глазами. Он никогда не понимал смысл каллиграфии и всегда считал глупостью то, что кто-то восхищается красиво написанными иероглифами. Но то, как к нему прикасался Савамура, было похоже на нечто подобное. Его движения были очень красивыми, хоть Курамочи не видел этого буквально. Может быть, он бы понял, в чём смысл каллиграфии, если бы Эйджун так же красиво вывел на бумаге это «愛». А может, дело было не в красоте, а в том, что за ней стояло. И в каллиграфии в том числе. Пока что он мог выразить это только оборванными поцелуями и в скором времени — оргазмом, но на мысли о том, что ему хочется сделать для Савамуры нечто такое же красивое, Курамочи безнадёжно застрял. В этом была разница между вычертить слово, вложив в него душу, и небрежно черкнуть то же самое на полях тетради. Курамочи не любил выражать чувства, но если писать, то так, чтобы трогало. Хоть, может быть, в этом и нет особого смысла. Встав за салфетками, он неожиданно вспомнил, что в комнате, чёрт возьми, холодно! Но одеться почему-то всё равно не захотелось. И то, что Савамура накинул футболку, тоже немного раздражало. Сидя на краю кровати, Курамочи буравил его взглядом и вдруг понял, что, похоже, Эйджун чувствует себя неловко из-за случившегося. Запоздавшее смущение его повеселило, но перспектива того, что он будет продолжать себя так вести, не радовала. — В следующий раз, если будешь так дерзить, прибью, — заявил он совсем не нежно. Эйджун подавил смешок. Курамочи было хотел сказать ему что-нибудь и на это, но тот завалился на бок и медленно оглянул таким взглядом, что Йоичи тут же его простил. Руки Савамуры его не касались, но его глаза — по лицу, по шее, ключицам и ниже, и ниже, и ниже — всё ещё вычерчивали на нём это слово. Курамочи лёг напротив, перехватив этот взгляд, и попытался его отразить. Вряд ли у него получалось, потому что никакого эффекта на лице Савамуры он не заметил. — Курамочи-семпай, теперь тебе не холодно? — спросил тот, слегка улыбнувшись. — Холодно, конечно! — заявил Курамочи. — Что? Оденься тогда! — Не хочу. Вот это уже было что-то. Его выражение лица изменилось, а за ним — и взгляд. — Только не говори, что сделал это, чтобы мне холодно не было, — проговорил Курамочи подозрительно. Савамура потупился. Покраснел. И почти обиженно ответил: — Конечно, нет. — Ну и хорошо, — Курамочи обхватил его за запястье и чуть потянул на себя, возвращая его взгляд. Эйджун ещё сильнее смутился, но глаза не отвёл. Потому что, хоть это и смущает, на самом деле чувствовать на себе такой взгляд очень приятно. Курамочи прекрасно это знал. — Но так ты точно заболеешь, — заявил Савамура спустя несколько секунд. — Нет, ну умеешь же ты всё испортить! — раздражённо заявил Йоичи, вставая и поднимая с пола футболку. Не то, чтобы Бакамура не был прав, в комнате и в правду было адски холодно. Хотелось не то что одеться, а под одеяло залезть, накрыться сверху пледом и ещё раз кончить, но его слова были весьма некстати и разрушили всю атмосферу! — Всё, никаких тебе больше нежностей! — сказал Курамочи, надев футболку, и против своих слов тут же поцеловал его в лоб. — Знаешь, слышать от тебя такое это, как минимум, странно. — Бакамура, ты нарываешься, что ли, опять? — огрызнулся Курамочи, оперевшись руками о кровать. Но более странным Савамуре показалось осознание того, что Курамочи это тоже отчасти смущает. — Ну… нет, — сказал он негромко. — Просто меня это немного удивило. Он не стал спрашивать, почему слова удивили Эйджуна больше, чем действия, но, когда лёг рядом с ним на кровать, убрав руки за голову, уверенно подытожил: — Ты идиот. Эйджун слышал это сотни раз, а теперь это звучало совершенно по-другому. Они лежали молча какое-то время, потом Курамочи цыкнул, достал со своей полки плед и вернулся на место, накрывшись. Так было намного теплее. — И как ты живёшь? — поинтересовался он, хмуро оглянув Эйджуна. Тот залез к нему, накрывшись тоже, и обнял. Улыбнулся, опустив глаза, и сказал: — Думаю, так будет теплее, — и одной фразой вернул атмосферу, на разрушение которой потратил — тоже ровно одну фразу. Всё, потому что Савамура наивный солнечный ребёнок. Но, как известно, к теплу тянет. А когда видишь детей, хочется верить, что они принесут в этот мир счастливое будущее. Пусть даже сейчас они наивны. В этот момент Курамочи удалось отразить этот взгляд, но он этого не понял. Ведь зачастую, когда это происходит, в своих же чувствах и утопаешь.